- А если он узнает? – прошептал я и сам испугался своего сиплого, надтреснутого голоса. Ответа не требовалось. Ответ был очевиден. Но искусно скрываться было моей второй натурой. И на следующее утро я пошёл играть с Костей в баскетбол, а потом ещё раз и ещё… Я заложил опасный вираж и каждый раз был готов вылететь из седла и сломать себе хребет, но от этой опасности, от этого острого чувства ощущения грани, я был открыт, спокоен и беспечен как никогда прежде.

Каждое воскресенье я ходил смотреть на закат в парк. Нет, конечно, официальная версия звучала как прогулка, но я доходил до окраины города, вставал на возвышении за дорогой, откуда открывался вид на парк и просто стоял и смотрел. Мимо проезжали машины, обдавая едким пыльным облаком спину, но мне было всё равно. Каждый раз небо горело по-особенному, и никогда закат не повторялся. Я и сам не знал, что такого было в этой привычке, но она примиряла меня с этим миром, успокаивала, наполняла ощущением прекрасного, как прикосновение к чему-то святому, живому, тёплому, к тому, что любит меня, несмотря ни на что. Каждое воскресенье я смотрел на небо и был небом, а потом, когда солнце скрывалось за горизонтом и небо гасло, я снова становился собой, но чуть-чуть другим, спокойнее, чище.

Я возвращался с прогулки мимо гаражей, в воздухе парил душный аромат жасмина, который ещё с детства вызывал во мне необоснованное чувство тревоги. И сейчас я ускорил шаг, чтобы миновать кусты жасмина как можно быстрее. Меня обогнал Пашка. Я даже вздрогнул от неожиданности, понимая, что всё-таки что-то случилось.

- Васильев, привет, - затормозив около меня, затараторил он. – Ты идёшь смотреть на стрелку?

С Пашки текло в три ручья, видно было, что долго бежал.

- Какую стрелку?

- Как какую? Святой троице на свалке стрелку забили ПТУшники. Весь класс уже там, мне Катька Миронова позвонила, а то я бы проспал такое событие.

- А из-за чего стрелка-то? – ускоряя шаг, спросил я, голос дрожал от волнения. Никогда прежде я не видел, как Костя дерётся. Должно быть, это зрелище, достойное арены Колизея. Сердце забилось в два раза быстрее.

- Из-за какой-то девчонки. Костя увёл у ихнего главаря, ну тот и разозлился. Но все знают, что девчонка – просто предлог. У них давняя вражда, ещё с прошлого матча.

Мы уже бежали, поэтому Пашка начал задыхаться, а я даже не чувствовал, что мы ускорились. Я был там, рядом с Костей, смотрел на противника, ждал первого удара. Я и мечтать не смел, что когда-нибудь увижу это.

- Как Гектор и Ахиллес, - мечтательно выдохнул я, вспоминая великую битву у стен Трои.

- Кто? – нахмурился Пашка.

Я широко улыбнулся и не стал повторять. Восторг. Это был чистейший восторг. Костя действительно был похож на Ахиллеса, на бога, моего личного бога.

Народ толпился у края обрыва, там, внизу была городская свалка, конечно же, неофициальная, но довольно-таки колоритная и обширная. Разбитые помятые холодильники, ржавые остовы автомобилей, стекла, мусор, грязная перина обнажила свои внутренности. Свалка не была похожа на Трою, но для меня это не имело никакого значения. Там, на разноцветном мусоре, как на средиземноморском песке, стоял Костя. Высокий, опасный, обнажённые руки, отливающие загаром, были похожи на бронзовые, а светлые, почти белые волосы, делали похожим его на снежного волка. Прямая, как натянутая струна спина говорила о тотальном сосредоточении и готовности к бою. Рядом с ним стояли Акимовы, молчаливые стражи. Я протолкался к самому краю и замер, раздавленный этим великим зрелищем. Костя что-то говорил стоящему напротив него черноволосому парню, одетому в чёрную майку с надписью «Алиса». Я ничего не мог расслышать из-за ободряющих криков собравшихся.

- Врежь ему, Костян! Гнать их из нашего района! Пусть валят к себе, гопники! – кричал какой-то высокий тощий парнишка, едва державшийся за плечо своего товарища, чтобы не съехать вниз, туда, где происходит действо. Толпа одобрительно загудела. Хлеба и зрелищ, Костя. Народ требует хлеба и зрелищ.

И тут алисовец нанёс первый удар под дых, с разбега. Костя перехватил его руку, и они столкнулись. Девчонки, окружавшие нас, высоко взвизгнули, так, что уши заложило. Акимовы тотчас ринулись в бой. На них пришлось трое парней, выше на две головы, но более нескладных и от этого неповоротливых. Было видно, что Акимовы их уложат в два счёта, поэтому я потерял к ним интерес сразу же, а вот у Кости был достойный соперник, ловкий, крепкий, отчаянный. Он дрался не за компанию, а за идею. Я даже проникся к нему уважением. Его девушку увёл парень из другого района – непростительное оскорбление. Но как бы я ни уважал противника, Костя был для меня на первом месте. Мой живой, трепещущий, почти осязаемый восторг перекрыл все остальные чувства. Я весь превратился в зрение, я поглощал каждое движение Кости, каждый взмах его стремительной руки. Он танцевал, он завораживал, он наносил один точный удар за другим. Его руки были в крови, его лицо было в крови, мне казалось, что я чувствую тяжёлый низкий запах крови, смешанный с духотой жасмина. Минута полного блаженства. Но ветер переменился, и запахи развеялись. Алисовец упал на колени, и Костя крикнул ему на прощанье грубое предупреждение, что в следующий раз он выбьет ему все зубы, если увидит на своей территории.

Народ ликовал. Я еле-еле держался на ногах, часть моей души осталась там, в той минуте, когда был нанесён последний удар. Гектор повержен, Троя пала.

- Вот это Костя! Ты видал? Видал, как он его? – Пашка шёл рядом и размахивал руками, пытаясь повторить Костины движения, но у него, конечно же, ничего не получалось, потому что Костя – это Костя. – Под дых раз, потом ногой, а тот ему хлобысь в челюсть, но он устоял! А потом ещё ногой в грудь!

- Наверное, ему больно было, когда в челюсть получил, - выдал я и сам испугался того, что сказал это вслух. Пашка с сомнением посмотрел на меня, а потом громко рассмеялся.

- Васильев, ну ты даешь! Это ж Костя! У него челюсть железная, ему плевать на всё, не переживай. Ты совсем спятил, Косте не бывает больно.

Пашка покрутил пальцем у виска для пущей убедительности.

Мы шли вдоль дороги, вспоминали каждый своё. Пашка вслух, я про себя.

- Димка, привет! – раздалось откуда-то справа. Костя шёл по тротуару в обнимку с той самой Еленой, из-за которой пала Троя. Красивая длинноногая блондинка, ради такой можно поступиться челюстью.

- Привет, здорово ты его уделал, - отчего-то спрятав руки в карманах, словно мне было что скрывать, ответил я.

- Да фигня, привычка, - Костя слегка улыбнулся, и из разбитой губы тут же потекла кровь. - Я не думал, что ты ходишь смотреть на драки.

- Я не хожу, просто случайность. Лёд приложи к губе, быстрее заживёт.

- Спасибо. Ну, пока, - Костя махнул рукой и наклонился к девушке, которая потянула его за воротник, чтобы что-то сказать. Он посмотрел ей в лицо взглядом, полным невысказанной страсти. Сейчас Костя любил её.

Я отвёл взгляд, смутившись, и быстро перешёл на другую сторону улицы, даже не попрощавшись. Пашка молча семенил следом за мной, явно не находя слов, чтобы спросить, как так получилось, что Костя меня знает. А я ему ничего не рассказывал, я не мог говорить. С неба я падал в пропасть и ещё не ведал, насколько глубока она окажется.

Кажется, этой ночью я плакал впервые за последние пять лет. Нет, не из-за ревности. Из-за невозможности ревновать. Мне была недоступна даже эта малость.

Крах никогда нельзя предсказать. Он всегда наступает неожиданно, будь то атомная бомба, будь то выстрел в темном переулке, будь то вошедшая в класс учительница по физкультуре. Конец, каким бы он ни был, всегда приходит внезапно, но ты за секунду до этого уже знаешь, что это именно он.

Учительница по физре сообщила о межшкольном соревновании по плаванию, куда я автоматически был записан, как самый лучший пловец параллели. Меня поставили перед фактом, даже не спросив согласия. Предполагалось, что я буду несказанно рад возможности постоять за честь школы, заработать уважение одноклассников и учителей. Но я пришёл в ужас от одной только мысли, что мне предстоит находиться в одной раздевалке с Костей. Он, в свою очередь, выступал на каждом соревновании, и его участие было само собой разумеющимся. Я сидел в прострации всю географию и не находил выхода. Конечно, я мог сказаться больным, но тогда нужна будет справка, а взять её неоткуда. Можно ещё сломать ногу, тогда у меня точно будет причина для отказа. Но это было слишком. Это… трусость, а трусом я никогда не был. Я отчаянно надеялся, что пронесёт, что Костя ничего не заметит. Там будет много народу, и я постараюсь вести себя как можно незаметнее. Это было чудовищно! Как же сильно я не хотел, чтобы он видел меня голым, и эти уродливые синяки, что оставил Сергей, как знак тотального унижения. Слишком специфические метки, чтобы не догадаться. У Кости были девочки, он всё поймёт.