Не меньшим дефицитом были хорошие книги — кстати, показатель культурного уровня населения. Богатая библиотека являлась предметом особой гордости ее хозяев. А на книги Булгакова, Пастернака, братьев Стругацких, Булычова, Высоцкого (малоформатный «Нерв») смотрели с восхищением, как на драгоценности. Но иногда гость владельца библиотеки, съедавший глазами корешки вожделенных книг, натыкался на шутливый лозунг: «Не шарь по полкам жадным взглядом — здесь книги не даются на дом!» Вспомнились еще два широко распространенных афоризма тех годов: «Книга — источник знаний» и «Книга — лучший подарок».

Чудовищный дефицит книг мало печатаемых, но фантастически популярных авторов еще можно понять. Но вот вопиющую нехватку изданий классических русских и советских поэтов и писателей, тех, что изучали по школьной программе, чтение которых можно было только приветствовать, я понять никак не могу. Зато в книжных магазинах ровными плотными рядами от пола до потолка, в любые погоду и время года — материалы «исторических» партсъездов, сборник «Ленинским курсом» или «бессмертная» трилогия «дорогого» Леонида Ильича Брежнева «Малая Земля. Возрождение. Целина». Народ, помнится, иронично напевал на мотив итальянской песни «Феличита»: «Перечитай! «Целину», «Возрождение», «Малую Землю» перечитай! Слева направо, справа налево перечитай! Перечитай! Перечитай!»

Особой популярностью пользовались полные собрания сочинений. Однако многие, подобно коврам на стену, жаждали достать их почти исключительно для убранства жилищ: ровные корешки одинаковых томов, чередующихся по цвету, украшали, как правило, большие зальные комнаты квартир. Но для более эффектной их демонстрации требовалась «стенка». Нетрудно догадаться, что и мебельные стенки тоже числились в дефиците. Впрочем, считалось крутым, когда стена комнаты была сплошь увешана одними заполненными книжными полками, но для этого книг требовалось не просто много, а очень много. Один мой знакомый, одержимый, в то время, книжным «собирательством», как-то жаловался, мол, всю жизнь «рвал анус» с этими книгами, а что теперь? Корешки выцвели, бумага потемнела, шрифт поблек — стоят, только пыль собирают. Думал-думал, вздыхал-вздыхал и... однажды матюкнулся да и свёз всё добро в гараж — выбросить или сдать в утиль рука всё ж таки не поднялась...

Но тогда... Помню, в книжном магазине на Сибирском тракте недалеко от пересечения с улицей Арбузова регулярно проводили розыгрыши полных собраний сочинений. Люди приходили с вечера занять место к утреннему открытию магазина только для того, чтоб суметь получить талончик, дающий право на участие в розыгрыше! Можно сегодня себе представить подобное? Простоять всю ночь, чтоб не купить, а всего лишь попытаться это сделать! Мы были в их числе — очередь страждущих книголюбов впечатляла! И поначалу нам фантастически везло: почти три раза подряд наши талончики оказывались среди выигрышных. Удалось купить полных Некрасова, Гамзатова и Мамина-Сибиряка. Но потом как отрезало.

* * *

И конечно же, всеобщим «хобби» стало садоводство. Почему в кавычках? Да потому что, в большинстве случаев, это увлечение было вынужденным. Где-то со второй половины шестидесятых годов руководство страны, поняв, что полноценно обеспечить советский народ фруктами-ягодами-овощами в рамках существовавшей тогда системы не в состоянии, приняло логичное и давно напрашивавшееся решение: позволить людям ими самим себя обеспечивать. «Спасибо партии за это и лично Леониду Ильичу!».

Повсеместно стали выделяться земельные участки для организации садовых обществ, строго по предприятиям. Заводу «Радиоприбор» досталась обширная территория заброшенного яблоневого сада за деревней Нижний Услон, что напротив Казани через Волгу. Местные жители кликали эти места «Лисятником», устраивали там гулянья, соревнования, игрища. Но земли́ давали крохи — по три сотки на семью! Причем, не моги поставить на участке баню или гараж, только небольшой летний домик да сараюшки: земля тебе, дорогой товарищ, «высочайше пожалована» исключительно для растениеводства! Впрочем, на дачу в Нижнем Услоне на машине, если она имелась, почти никто и не ездил: моста через Волгу еще не существовало, а добираться в объезд через переправу в Свияжске представлялось крайне неразумным. К тому же, после дождя по раскисшим проселкам не то, что проехать, пройти бывало трудно.

В 73-м году у нас появилось собственное трехсоточное «счастье», а на участке росло аж девять яблонь! Правда, оставили мы только четыре, самые плодоносящие, остальные, одичавшие, пришлось вырубить: сильно затеняли землю. Но «помилованные» яблоньки не смогли пережить жесточайшую зиму 78-79-го года (температура опускалась до минус пятидесяти!), и их пришлось спилить. Но растения не погибли и по весне выбросили от корня ростки, заплодоносив вновь через два года. Сорт яблок определить никто не мог (даже спецы), поэтому он именовался «нижне-услонским» — ох, и вкусные были яблочки!

Иногда, если не поджимало время, мы высаживались чуть раньше, на пристани Студенец и шли до дачки по прибрежному косогору километров пять пешком. «О, Волга, колыбель моя...» Летом, когда всё вокруг цвело и благоухало, стрекотало и порхало, освежал речной ветерок, прогулка по высокому берегу Волги-матушки доставляла особое удовольствие. Под тобой — отражающий бездонное чистое небо простор волжского разлива со снующими вверх-вниз по реке баржами и круизными лайнерами, «омиками» и «ракетами». Напротив через Волгу, на пологом берегу изумрудным ковром расстилался сосновый бор. Когда я, уже будучи сибиряком, в первый раз привез молодую супругу в Казань и решил показать ей нашу дачу, мы специально вышли в Студенце. Она, иркутянка, глубоко вдохнув запах речной свежести и охватив взглядом сие окружающее великолепие, восхищенно произнесла только одну фразу, дав высшую оценку: «М-м-м, хорошо, как на Байкале!»

Да, окружающий незабываемый пейзаж здорово подслащал далеко не всегда позитивную действительность. Ибо до дачи требовалось сперва добраться. Чуть свет в субботу — подъём! С сумками и рюкзаком на шестом или восьмом троллейбусе до Кольца. Оттуда на переполненном втором троллейбусе до Речного вокзала — напрямую ничего из общественного транспорта тогда больше не ходило. Сразу рысью к портовым кассам: там с раннего утра толпились огромные очереди. Взяв билеты, бежишь на «омик», а суровый речпортовский «матюгальник» подгонял: «Ом-420 до Матюшина отправляется с третьего причала!» Уф! Ты на кораблике, хоть дух можно немножко перевести. До Нижнего Услона через Волгу — сорок-сорок пять минут хода (пристань «Садовая», поближе к даче, появится только в конце 70-х). От деревенской пристани еще минут сорок ходьбы — и ты на любимой дачке! Вся дорога занимала «каких-то» три-три с половиной часа!

Конечно, после одной только дорожной «одиссеи» хотелось отдохнуть. Но не-е-ет! Некогда! Лопату, тяпочку, секатор в руки или туесок на шею — и вперед! Висевший на ветке яблони транзисторный приёмник только и успевал позывными радиостанции «Маяк» («неслышны в саду даже шорохи...») отсчитывать каждые незаметно пролетевшие полчаса.

Но всё вышеописанное меркло по сравнению с дорогой домой с урожаем! Сперва марш-бросок с полной выкладкой до пристани. Осенью, когда дачников с ведрами собиралось особенно много, иногда подгоняли к дебаркадеру пристани баржу. Помещались все, но тащиться через Волгу приходилось уже часа полтора-два. Потом в переполненном троллейбусе, приняв позу буквы «зю», в одной руке — ведерко с малиной, в другой — со смородиной, а чуть ли не в зубах — туесок с крыжовником. Доползя до дома и закрыв за собой дверь, я ощущал то же, что и финиширующий марафонец. Зато слаще и вкусней той ягоды не было ничего на свете! А зимой, с чувством выполненного долга, чай с вареньем — красота!

Земельный надел нашей дачки площадью в «целых» три сотки принадлежал не нам, хозяевам, а садоводческому кооперативу. Участок, впрочем, можно было продать, формально цена включала в себя только стоимость дачного домика, хозпостроек и произрастающих на нем культур, но ясно, что чем больше площадь участка — тем выше цена.