Он взял. Она услышала, как он сказал.

– Здравствуй, Мария. Я – Брендан Холл, отец Эммы.

Она коснулась своего отца. Она уже пробовала и чувствовала холод – но не такой пронзительный, как от Джорджеса; это было как морозный день и твердый лед. Она попыталась потянуть силу из него, как из Джорджеса. и это было тяжело. Но это было – едва – возможно.

Но его сила вошла в нее, когда он этого захотел.

Мы связаны, Эм, – сказал он ей, и она услышала эту связь в его голосе так сильно, что это причинило ей почти боль. – Я люблю тебя.

Она посмотрела на него, и ее глаза наполнились слезами. Она начала говорить ему, что это от дыма, но остановилась и просто улыбнулась.

Улыбка вышла слабой, и она добавила:

– Я в порядке, пап, – прежде, чем смогла остановить себя. – Я скучаю.

Он коснулся ее лица только на секунду, а его улыбка стала шире.

Она посмотрела, наконец, на Марию. Марию, чью цепь она не держала, Марию, чьей любви у нее не было. Единственным, что у них было общим – это желание спасти четырехлетнего мальчика от десятилетий ужаса и боли – и Эмма знала, что ее желание и рядом не стояло по силе рядом с желанием Марии.

Но желание попробовать было столь же сильным, поэтому стоило попробовать. Она вздохнула и попробовала прочувствовать Марию Копис. Но все, что она чувствовала – это всего лишь рука Марии.

Она обратилась снова к отцу и почувствовала холод. В этот раз, она была осторожнее. Она подходила к моменту его смерти медленно, как будто, на самом деле, он вообще не был мертв. Она видела его. Она могла поговорить с ним. Она, если хотела, могла обнять его. Он все еще любил ее. Он все еще волновался за нее.

О том, чего он не мог делать, она не думала – не сейчас.

Она чувствовала холод. Но, вместо того, чтобы избежать его, она двинулась навстречу, а затем – как будто это была стена – внутрь него.

На мгновенье холод обострился и разросся, а затем она почувствовала медленное, но устойчивое тепло. Она открыла глаза и посмотрела на отца, который ничего не говорил и не делал.

– Я думаю, – сказала Маргарет, стоя на расстоянии, – у нее может получиться, Сьюзанн.

– Он мертв, – очень верно ответила Сьюзанн. – А мать мальчика нет.

– Нет. Ты высказываешь свою точку зрения. Но все равно.

Эмма отпустила руку отца и тепло отступило. Она захотела вернуть все назад, потому что в нем, на мгновенье, она почувствовала себя в безопасности. Она чувствовала себя в безопасности так, как когда-то как раз четырехлетней; какая боль могла коснуться ее там? Какое беспокойство и какая потеря?

– Мария, – позвала она и протянула свободную руку.

Мария взяла ее.

– Думайте, – сказала Эмма Марии, – о хорошем. О хорошем, связанном с Эндрю. Не о его смерти, не о том, как потеряли его, но обо всем, что заставляет вас жалеть о его потере так сильно. Вы сможете?

– Я... Я не знаю. Я попытаюсь.

Эмма никогда не сомневалась относительно этого. Она рассматривала лицо Марии, а через мгновенье Мария поморщилась и закрыла глаза; она повернулась лицом к тому месту в воздухе, где стоял Эндрю, потому что она не могла больше видеть – или слышать его. И это, наверное, было к лучшему, потому что, иначе она не смогла бы выполнить то, о чем просила Эмма.

Эмма рассматривала лицо Марии. Ее веки моргали и дрожали, а губы казались жестче и тоньше. Дым комнате становился плотнее, и Эмма села; помня уроки из начальной школы о поведении в пожаре, ей хотелось лечь плашмя на пол. Вместо этого она присела, ожидая и пытаясь не чувствовать быстротечность времени.

Постепенно лицо Марии расслабилось, ее губы смягчились, освободились от боли, морщинки вокруг глаз разгладились, поскольку она положила голову на плечо Эммы. Эмма расположила обе руки вокруг Марии так, как ранее держала ее сына, и тоже закрыла глаза.

Она проникла в Марию Копис тем же способом, как делала это с отцом; она не шевелила руками, не открывала глаза и не пыталась схватить что-то на самом деле.

Делая это, она вспомнила первую ночь, когда она увидела – и коснулась – своего отца. Она сидела на стуле возле Майкла. Но в то же время она стояла посреди приемного покоя перед Бренданом Холлом, ее руки тянутся к нему, ее пальцы растопырены для того, чтобы схватить его прежде, чем он исчезнет.

Та ее часть – она была теперь в ней, начиная с той ночи. Может это всегда было в ней. Возможно все, что она видела, на самом деле не видел никто больше. Возможно, она видела то, что невозможно увидеть глазами – но ее мозг преобразил все в картинку, которую она могла принять и понять.

С закрытыми глазами, она поискала своего отца.

И она увидела его, стоящего в темноте, очерченного светом, с яркой улыбкой на лице, той самой, которая означала, что она сделала что-

то, чем он гордился. Она поискала Джорджеса и увидела его, стоящим возле Кэтрин; они держались за руки и в месте соприкосновения свечение было ярким и неподвижным.

Она кивнула им, но ничего не сказала; вместо этого она пошла дальше, поискала Марию Копис.

Сперва она увидела Эндрю, его заплаканное лицо, его спутанные на лбу волосы, его глаза – огромные и полные ужаса. Он не был плотным; он колебался в воздухе как... как призрак. Но он стоял на пути, и она почувствовала, что если пройти через него, то она доберется до Марии.

Вместо этого, впервые в этой темноте закрытых глаз, которая не имела ничего общего с ее живым, дышащим телом, она протянула руку. Или – по крайней мере – ей показалось, что она это сделала, потому что она не могла видеть свою руку. Или свою ладонь. Или какую-либо часть Эммы Холл.

Но впервые Эндрю ощущал ее. Чейз назвал его сильным, и, возможно, так и было – но не здесь. Здесь он был слабым, дрожащим как мираж в воздухе перед ней; здесь он был так чертовски потерян, что его вообще было трудно рассмотреть. Она снова протянула руку.

На это раз она достигла его.

– Подойди, Эндрю, – сказала она ему, так мягко, как могла. – Пойдем и найдем твою маму.

– Эми, Скип, убирайте лестницы. Они не спустятся в ближайшее время. – Эрик повернулся, чтобы поговорить с Эллисон; он развернулся назад, когда осознал, что лестницы не убраны. – Мы должны поторапливаться. Быстрее.

– А если им придется спускаться в спешке? – Руки Эми уперлись в бока, и она поменяла позу.

Эрик с трудом сдержался, чтобы не сделать ей замечание, что она не держит лестницу в данный момент.

– Скип, – сказал он через нее, – ситуация такова, что твой друг Лонгленд собирается появиться здесь. Я предлагаю собраться и убираться отсюда вместе со своей сестрой, если ты сможешь ее убедить сделать это.

Скип отпустил лестницу и повернулся к младшей сестре. Впервые Эрик увидел сходство между братом и сестрой, без очевидных различий. Эми выглядела рассерженной и ей это шло.

– Эми.

Она повернулась к нему спиной.

– Эми, мы уходим.

– Я не брошу Эмму...

– Эрик останется.

– Эрик знаком ей только месяц. Я не...

Скип схватил ее за руку, упертую в бедро.

– Мы уходим. Ты можешь понести лестницу, или мы можем бросить лестницы – но тогда я понесу тебя.

Она почти по оперному округлила глаза; Эрик подумал, что она хочет ударить своего брата.

– Ребенок мертв. – Скип медленно и равномерно делал паузы между словами, будто английский не был его родным языком. – Если то, что ты рассказывала о прошлой ночи, хоть частично верно, ты можешь присоединиться к нему, если мы не уйдем до появления Лонгленда.

Лично мне насрать, если ты умрешь здесь, – добавил он. – Но это убьет родителей.

– Эми... – начал Эрик.

Она подняла руку, свободную от Скипа.

– Хорошо, – сказала она брату. Скип спустил лестницу и тогда Эрик повернулся к Эллисон.

– Эллисон, возьми ребенка. Ты с Майклом постарайтесь уйти от этого дома как можно дальше. – Он взглянул на Майкла, который пребывал в мире Кэти и ничего не слышал, и решил, что Майкл и его согласие – это уже проблема Эллисон.