Так у нас на работе называется ежемесячное ночное бдение по понедельникам в малом конференц-зале. Так повелось, что туда направляют по одному человеку от подразделения, поэтому каждый сотрудник, особенно если тот не вышел должностью, рано или поздно попадает в компанию таких же, как и он счастливчиков. Такова расплата за то, что земля круглая, а не плоская, что, кстати, здорово бы упростило нашу жизнь.

Не поняли? Сейчас объясню. В Союзе Советских Социалистических Штатов Америки, как у нас принято называть Штаты (мы все искренне верим в то, что Штаты в конце концов постигнет участь СССР), а конкретно в городе-герое Бостоне, разница с Москвой восемь часов, из чего следует, что для организации онлайновой видеоконференции с нашими американскими хозяевами, нужно чтобы кто-нибудь из нас не поспал ночь. Угадайте, кто именно? Правильно — мы (это не потому, что американцы не считают нас за людей, просто, как мне кажется, они не подозревают ни о какой разнице во времени).

Когда я в первый раз пришёл на работу не как обычно к девяти утра, а к девяти вечера, сидящие в конференц-зале мужики встали и дружно крикнули: «Welcome to the Midnight Niggers Club![26]», что было вроде посвящения. Потом я сам ни раз и не два говорил это новеньким, но в этот понедельник слова эти буквально застряли у меня в горле, когда во всё тот же конференц-зал зашла стройная молодая женщина с причёской «Джеки»[27]. Я успел только сказать «Welcome to…» и замолк, до того она была красива.

— Thanks, — сказала девушка и протянула руку: — Hi! I’m Jenny.

Я вскочил и подержался за маленькую ладошку.

— Это… I’m Valentine. Hi!

Девушка хмыкнула.

— Я думала, ты американец. Мне сказали, что они тут будут.

— В каком-то смысле, они действительно здесь будут, только вон там, — я показал на большой, пока ещё синий экран, натянутый на стене, — скоро пожалуют. Женя, я правильно понял?

— Правильно. А ты, значит, Валя? — Я кивнул, и не без удовольствия для меня, мы снова пожали друг другу руки.

Девушка села на стул рядом с моим, положила перед собой папку. Я тоже сел.

— Слушай, Валь, — спросила она тихо, но так, будто в следующую среду исполнится ровно сто лет нашему с ней знакомству, — мне толком не объяснили, что мне тут вообще делать?

— Скорее всего, ничего, — ответил я с некоторым апломбом, за что мысленно стукнул себя по лбу. — Мы тут для мебели. Такой порядок: от каждого департамента нужен один сотрудник. Я вот от автоматизации, ты, видимо, от финансового (Женя дважды утвердительно хлопнула глазами), Олег Рыбин, — я показал на плотного парня в очках, — от комплектации, Сергей Панченко, — я качнул головой в сторону высокого седого мужчины в самом углу комнаты, — от юридического… но докладываться всё равно будет Юра Котельников, потому что он тут единственный, кто по-англицки шпрехает, а все остальные, в том числе и мы с тобой (от «мы с тобой» мне стало странно тепло), будут три часа сидеть и делать умные лица. Так что наша основная задача, Жень — не заснуть.

Женя потёрла пальцами виски.

— Господи, куда я попала…

— Welcome to the Midnight Niggers Club! — громко сказал подошедший сзади Лёша Мацкевич, который, как потом оказалось, поругался с женой и решил не ночевать дома.

Пока шла видеоконференция, и похожий на Колина Пауэлла человек на экране сначала внимательно слушал Юрин скрипучий голос, потом задавал ему какие-то дурацкие вопросы, потом снова внимательно слушал Юру, и так далее, я не сводил глаз с отражения в выключенном мониторе лица моей новой знакомой.

Она мне понравилась, как бы это сказать, всецело. То есть, целиком, от причёски до туфель. Как-то всё в ней совпало с тем, что я люблю в женщинах, что мне стало даже немного страшно, не является ли это обманом зрения, свойственным по уши влюблённым мальчикам в период полового созревания.

Женя стоически перенесла первое в её жизни заседание клуба. За все четыре часа прямого эфира она только единожды оторвалась от экрана и обратилась ко мне с вопросом:

— А почему все называют его скрипучим головастиком? — и показала взглядом на Юру Котельникова.

— Ну, во-первых, — прошептал я, — у него большая голова… а во-вторых, он… скрипит.

Женя прыснула в вовремя подставленный кулачок и пихнула меня под столом ногой.

— Дурак ты, Валька!

Я чуть не лопнул от радости с такого панибратства.

Когда конференция закончилась, и все пошли пить кофе в переговорную, я чуть замешкался в дверях, и к Жене тут же приклеился один из молодых «упырей», то есть сотрудник УПР — управления проектных работ. На меня это подействовало, как хороший щелчок по носу. Я замер с чашкой кофе в одной руке и печеньем в другой, а затем спиной вперёд отошёл к рюмкообразному аквариуму, в котором жила единственная рыба — усатый сом Макар — и стал наблюдать. Безусловно, то была поза, и не более. Мне бы, наверное, стоило втиснуться между Женей и «упырём», или просто стоять рядом, изображая вооружённый нейтралитет, или ещё чего-нибудь выкинуть, но не безвольно прятаться за аквариумом…

— Хочешь, я его отвлеку? — услышал я сзади.

От неожиданности я чуть не выронил чашку. Позади меня, оказывается, тоже с чашкой и печеньем стоял Мацкевич и так же, как и я, наблюдал за развитием событий в другом конце переговорной.

— Идиот, ты меня напугал, — я топнул на него ногой.

— Тише, ты! — Мацкевич приложил печенье к губам. — Всё просто: я беру на себя «упыря», а ты уводишь девушку.

Такое развитие сюжета застало меня врасплох.

— Но куда? — поинтересовался я. Довольно беспомощно, как мне самому показалось.

— Ко мне в кабинет, или нет, лучше курить на улицу…

— Она, что, курит?

— Курит, не курит, какая разница! Главное, её отсюда выманить. Приготовься, соберись, придумай фразу…

Я закрыл глаза, задержал дыхание, представил, как всё это будет, и…

— Готов? — Мацкевич смотрел на меня так, как перед боем на боксёров смотрят их тренеры (на миг я даже ощутил на руках тяжесть перчаток).

— Готов, — сказал я и сделал пару вдохов — выдохов носом.

Мацкевич действительно поставил «упырю» заслон, аккуратно оттеснил к стене и отвлёк разговором. Тот, правда, поначалу делал робкие попытки заглянуть через его плечо: что там делает «его» дама, но потом перестал. Я же подошёл к Жене и предложил пойти покурить. Она в ответ улыбнулась, как будто знала, что так и произойдёт, и молча пошла к лифтам, а я козлоногим фавном поскакал следом.

В квадратной кабине, рассчитанной на восемь человек, мы были одни — Женя в одном углу, я в противоположном. На меня опять напали боксёрские ассоциации, но я, помотав головой, от них быстро избавился. И пока семисегментный индикатор над зеркальными дверьми в обратном порядке отсчитывал этажи, я смотрел на Женины туфли, потому что смотреть на то, что выше, я не мог.

Туфли меня озадачили. Они меня удивили, и я даже не сразу понял, чем именно. Только проехав этажей семь, а может и все восемь, я, наконец, понял, в чём дело: таких туфель у нас никто не носил. Будто в пику нашим тёткам, которые все, как одна, ходили в гипертрофированно длинноносых, всех цветов радуги и даже иногда в цветочек, «кораблях» на шпильках, на Жене были маленькие с круглым носочком, бархатные чёрные «лодочки» на чуть толстоватом, я бы сказал, каблуке. Когда мы вышли из лифта в холл, я заметил, что при ходьбе они издают благородный глуховатый стук, а не это жуткое штиблетное цоканье, по которому за версту слышно нашу «кавалерию»… Нет, наши люди таких туфель не носят, это точно. Я знаю, о чём говорю. Насмотрелся, знаете ли, в лифтах. Да чего там, сам за последний год купил целую эскадру таких вот «крейсеров» жене…

Охранник из ночной смены, который был за гардеробщика, сначала подал мне моё пальто, а затем Женину шубку. Я помог Жене одеться, а следом, видимо от избытка чувств, пожал охраннику руку. Когда Женя переобувала туфли на сапоги, я тактично отвернулся к окну и увидел в свете фонарей самый настоящий дождь. Мелкий и косой, какой бывает поздней осенью.