Герой одерживает победу — но едва не погибает; «кровь течёт у него со всех сторон», а от исчезновения девушки он «в превеликое погрузился уныние и лишился чувств». Но спасённая красавица не забыла своего избавителя: «…тысячекратно хотела его видеть, и желание её сказывалось вздохами. Не говоря никогда, кто она такова, она заставляла чрез сие сомневаться, чтоб была из знатной фамилии». Алфонс же, едва очнувшись, отправляется на поиски предмета своей страсти: «…будучи не известен о её участи, не был её спокойнее. Она денно и нощно ему представлялась, и он не почитал себя в безопасности, не видя там Аврелии. Бедной молодой человек… против воли своей испускает об Аврелии нежные вздохи, представляет её нещастною и достойною сожаления; занимаясь сими мыслями, он говорит, остановившись: „Бедная девица, я тебя люблю; я тебя буду искать“»{32}.
Здесь мы на некоторое время оставим в печали юную Аврелию, чтобы вернуться к «нашей» принцессе. Она, в отличие от героини романа, персонаж исторический, но без настоящего имени и происхождения. Кажется, об этом никто толком и не узнал — ни поклонники этой барышни, ни её покровители, ни следователи Екатерины II. Правду сказать, последним это было не очень-то и нужно. Запутанная история российского престолонаследия XVIII века не располагала к генеалогическим изысканиям — как бы не узнать чего лишнего. Когда в 1742 году в Тобольске при принесении присяги наследнику престола Петру Фёдоровичу флотский лейтенант Иван Дириков заявил о своих правах на трон, только что вступившая на престол Елизавета отказалась от проведения расследования (а вдруг в Воронеже обнаружатся «грехи молодости» Петра, на чём настаивал Дириков?); было приказано считать самозванца «помешанным в уме»{33}.
Наша героиня неизменно представлялась по-разному: госпожа Франк, она же Шелль, экзотическая Али Эмете, княжна Волдомир, принцесса Азовская, графиня Пиннеберги, наконец, Елизавета. На этом имени она настаивала, уже находясь в тюремном застенке, но и в нём ей было отказано — в официальных документах следствия её именовали «известной женщиной» или «известной дамой».
Вот только фамилии, под которой самозванка вошла в историю, она сама никогда не употребляла. Её присвоили авантюристке французские сочинители XVIII столетия, а вслед за ними — европейские и отечественные романисты. «Кто и откуда была самозванка, осталось неразгаданным. Английский посланник в Петербурге неизвестно на каком основании утверждал, что она дочь прагского трактирщика. Джон Дик (английский консул в Ливорно в 1775 году. — И. К.) говорил Раксаллу (своему соотечественнику-мемуаристу. — И. К.), что отец её был булочник в Нюренберге. Бумаги, отобранные у самозванки, тоже ничего не объясняют касательно её происхождения; из них с вероятностию можно заключить только, что она немка или, может быть, еврейского происхождения», — докладывал в записке Александру II граф В. Н. Панин в июне 1865 года, при этом также не объясняя мотивы указанной «вероятности»{34}.
Никто не знал и точный возраст «принцессы Елизаветы». Сама она на следствии в 1775 году утверждала, что ей 23 года; следовательно, годом её рождения можно считать 1752-й. Однако эта дата ничем не подтверждена, и похоже, что, указывая возраст, узница Петропавловской крепости лукавила. В письме 1773 года к министру трирского курфюрста-архиепископа она сообщила, что родилась в 1745 году; следовательно, тогда ей было от роду 28 лет, а ко времени начала следствия — и все 30{35}. Так что сейчас мы можем лишь говорить, что ей было от двадцати до тридцати лет.
Современники же имели разные мнения на этот счёт, как и по поводу её внешности. «Росту она среднего, сухощава, статна, волосы имеет чёрные, глаза карие и несколько коса; нос продолговатый с горбом, почему и походит лицом на италианку», — по-военному коротко описал облик своей подопечной следователь по её делу фельдмаршал А. М. Голицын, в юности служивший в качестве волонтёра в войсках Австрийской империи на Рейне, а потому имевший представление о сопровождавших армию дамах разных национальностей. Но о возрасте пленницы он ничего сказать не мог. Ещё одно описание самозванки дал польский посол в Ватикане маркиз Античи, встречавший её в Риме: «Она вообще миловидна, очень стройна, имеет грудь прекрасную; бела отменно, лицо её оживлено нежным румянцем, но немного обезображено тем, что она левым глазом коса», — но также не упомянул о возрасте собеседницы.
В 1911 году в майском номере художественного журнала «Старые годы» историк и знаток живописи А. А. Голомбиевский опубликовал загадочный портрет молодой женщины с вуалью, закрывающей нижнюю часть лица, одетой не то в тюремное платье, не то в маскарадный костюм. Портрет принадлежал тверскому коллекционеру П. Ф. Симеону, утверждавшему: на нём изображена именно «княжна Тараканова», а писал её, как указывала надпись на обороте холста, художник «Григорей Сердюков 1770 году октября 19 числа в С.ПБурге». Голомбиевский резонно усомнился в такой атрибуции, поскольку в 1770 году самозванка не могла позировать художнику в столице Российской империи. Он предположил, что изображённый на картине персонаж в восточной одежде, скорее всего, является действующим лицом французской оперы «Калмык», которая как раз в этот день шла в «Оперном доме» и которую слушали императрица и её гость — принц Генрих Прусский{36}.
Спор так и остался неразрешённым, тем более что полотно было впоследствии утрачено, а о самом художнике известно весьма немногое. Григорий Сердюков (1745—?) в 1760 году поступил на службу в Канцелярию от строений учеником третьего класса. Через несколько лет он был «аттестован во второй класс живописцем с прибавкой жалования», служил в той же самой канцелярии, пока не стал «вольным художником». До нашего времени дошло всего около полутора десятков работ живописца, среди них — портреты государственных мужей (канцлера А. П. Бестужева-Рюмина, адмирала И. Л. Талызина, генерал-аншефа Р. И. Воронцова, сенатора И. И. Воронцова, графа П. И. Панина) и прекрасных неизвестных дам.
В начале XX века имелось ещё одно изображение самозванки, которое Голомбиевский считал более достоверным, хотя и эта атрибуция подтверждалась лишь семейным преданием. В собрании двоюродного дяди императора Николая II, великого князя Николая Михайловича, хранился сделанный неизвестным зарубежным мастером из итальянского мрамора барельефный профиль миловидной дамы с высоким лбом и изысканной причёской. На обороте барельефа предыдущим владельцем была вырезана надпись: «Головка княжны Таракановой, привезена из Италии, досталась от бабушки Анны Феодоровны Орловой, дочери графа Фёдора Григорьевича Орлова и племянницы графа Алексея Орлова-Чесменского[2], от которого она головку и получила. А. Ф. Орлова вышла замуж за моего родного деда сенатора Александра Николаевича Безобразова, прямой внук которого я сам, Николай Фёдорович Безобразов». Если признать это изображение подлинным и сделанным с натуры, то заказать его изготовление мог либо Кароль Радзивилл, либо Алексей Орлов. Впрочем, в реляции Екатерине II граф упомянул, что преподнёс «княжне» свой портрет; следовательно, она могла сделать ему ответный подарок. Не исключена также возможность того, что Орлов захватил мраморную вещицу в Пизе, обнаружив её при обыске дома своей пленницы.
Все остальные биографические данные, представленные князем Голицыным Екатерине II, известны только со слов его подследственной: «Имя ей Елизабета, от роду двадцать три года; какой она нации, в котором месте родилась и кто её отец и мать, того она не знает. Воспитана она в Голштинии, в городе Киле, у госпожи Перет или Перан, однакож подлинно сказать не помнит; тамо крещена она в самом младенчестве в веру греческого исповедания, а когда и кто ее крёстный отец и мать, не знает».