За спиной слышалась музыка. Играл все тот же духовой оркестр, что и на демонстрации. Ветер, грачиный гамор, шум праздничной толпы — все это заглушало звучание оркестра. До слуха Варгина доносилось только посвистывание кларнета да глухие удары барабана. Тихон Иванович шел, прислушиваясь к этим ударам, и ему вспоминалось давнее, когда он — рядовой второго года службы — молодой, подтянутый, вместе со своим отделением, — такой же усталой и расслабленной походкой шагал с первомайского парада на Октябрьской площади. Дул свежий ветер с Невы, и вот так же Тихон улавливал не всю музыку полкового оркестра, а лишь удары барабана, которые передавались словно бы по земле. Мир казался ясным, ласковым; хорошо думалось о будущем.

Варгин подтянулся, подобрал свое рано погрузневшее тело, зашагал быстрее, высоко, как на параде, поднимая ноги. Майское солнце пригревало вовсю. Тихон Иванович расстегнул пальто. Полы от скорой ходьбы разметались в стороны. На Варгине был выходной костюм с орденами и медалями, которые при скором шаге позванивали.

И все это: и глухие удары барабана, и гомон птиц, и дозванивание орденов и медалей — радовало Варгина, и он шагал легко, как в молодости. Во всем облике Тихона Ивановича было довольство собой, тем, что достигнуто в жизни. «Такое состояние у нашего брата, занятого человека, бывает редко», — подумал Варгин. Тихон Иванович старался припомнить, когда такое же настроение было у него в последний раз — и не мог. Не до того — времени нет. Завтра, а может, и того раньше, через час-другой, позвонит доярка: так и так, Тихон Иванович! Отключили электричество на ферме, нет воды. И Варгин снимет с себя этот выходной костюм с орденами на лацкане, спрячет под койку модные голландские ботинки, которые на нем, наденет свой заштатный пиджачишко с вытертыми локтями, напялит телогрейку, сунет ноги в резиновые сапоги — и был таков. Он отправится на ферму. А с фермы поедет в поле, потом заглянет в мастерскую — узнать, как идет ремонт. Его захватят заботы, тревоги, думы о прорехах в хозяйстве, короче — дела: как бы прокормить скотинку, достать шиферу на новый коровник, вовремя подвезти аммиачную воду для подкормки озимых.

«А сегодня никаких дел!» — решил Тихон Иванович. Сегодня праздник, и он, Варгин, выключен из суеты. Или он не имеет права отдохнуть?

Имеет!

Ведь это — день его торжества.

Тихон Иванович словно бы плыл по широкой улице городка, и улица, по которой ездил на машине, казалась ему узкой: так он весь распушился.

Думалось: ох, долг путь от обвалившегося сталинградского окопа до трибуны, где стоял сегодня. Сколько надо было на своем веку пережить всего, чтобы тебя возвысили над людьми. Мало того — возвысили, но и попросили выступить, рассказать об успехах сельского хозяйства.

Варгин понимал, что это сделала Долгачева.

«Но доверие ко мне не объявилось сразу, в первый же день, как только в район секретарем райкома пришла Екатерина Алексеевна, — подумал Варгин. — Сколько было поначалу стычек, недомолвок, тайных обид. А теперь, видимо, и Долгачева поняла, что в районе лучше Варгина председателя нет».

Признаться, Тихона Ивановича не очень-то беспокоила мысль о том, имеет ли он право героем стоять на трибуне. Ну, может, не героем, решил он, но все же в окружении Долгачевой. Ведь Екатерина Алексеевна не случайно поставила его рядом.

Варгин не сомневался в своем праве. Это право — стоять перед всеми на виду — никто так глубоко не выстрадал. Сколько зим он провел в окопах?! Одна зима в Сталинграде чего стоит. Всю зиму сорок второго — сорок третьего годов Варгин спал, не раздеваясь, где попало, согнувшись в три погибели. Порой казалось, что он и разговаривать-то разучился, — настолько глубоко засела в нем привычка к молчаливому высматриванию врага.

Варгин на войне был снайпером. А снайперу мало стрелять метко — снайпером надо родиться. Главное его достоинство — выдержка. Он должен всегда помнить об одном: враг так же охотится за тобой, как ты за ним. Если ты выбрал цель, то не спеши, осмотрись хорошенько, а потом уже стреляй. Вот мелькнула в развалинах каска немца. Мелькнула — и тут же пропала. Ждешь ее, ждешь — все жданки проглядишь. Бог знает, чего только не передумаешь, пока поджидаешь фашиста, стоя где-нибудь в окопном проеме, заложенном кирпичом. И свою жизнь всю передумаешь, и родных, оставшихся под немцем, вспомнишь, и о жизни врага, которого высматриваешь, подумаешь. Он был бы неплохим охотником — терпение у него было. Но так уж сложилась жизнь, что занимался он «охотой» на людей. Тихон Иванович высматривал, чтобы немец был повыше в звании. Что толку убить рядового, изможденного окопным сидением солдата? Иное дело — разведать штаб, скрытый в подвале дома, куда ходят только офицеры. Разведать — и каждый день донимать фашистов. Глядишь, во избежание потерь, немцы перенесли штаб в новое место.

Но о его прошлом знают немногие, а то, что он стоит на трибуне, рядом с Долгачевой, видят все и думают, мол, мы-то знаем Тихона, наш брат.

И это правда: Варгин не учен шибко-то. У него родителей было много детей, нельзя всех выучить. Да и понятие об учебе тогда было другое: походил четыре года в сельскую школу — значит, учен — уступай другому место за партой.

В войну, когда принимали в партию, тоже не очень-то допытывались, учен ли Варгин. Главное было другое — метко ли стреляешь, сколько убил фашистов? В анкете он написал: «Образование — неполное среднее».

Учила не школа, а сама жизнь.

Учила, что надо быть смекалистым, изворотливым, напористым. И Тихон Иванович был таким. После демобилизации, когда его определили зоотехником в Туренинский совхоз, у него, по сути, не было никакого специального образования, кроме терпения. Однако спустя пять лет он все тем же терпением собрал в совхозе такое стало, равного которому не было во всем районе — ни по красоте коров, ни по надою. Его выдвинули — послали учиться на курсы зоотехников. Курсы были приравнены к техникуму.

И с той поры Варгин всюду в анкетах писал: «Образование — среднезоотехническое».

Тихона Ивановича беспокоила мысль, что в речи на площади он не сказал о главном — о животноводческом комплексе. Не сказал, что вскоре, когда вступит в строй животноводческий комплекс, в его хозяйстве будет более двух тысяч коров.

Варгин, конечно, думал сказать про коров и надои, но увидел площадь, заполненную народом, и решил не говорить про это. Среди ярко разодетых демонстрантов не было колхозников, а рабочим коммунальных предприятий города и учащимся слушать про колхоз неинтересно. Они перешептывались, толкали друг друга, размахивали ветками с бумажными цветами на них.

Тихон Иванович понял это, когда говорила еще Долгачева. Ее кое-как слушали — и про надои, и про урожай. Но у Екатерины Алексеевной голос-то молодой, зычный, она любого заговорит. А разве перекричать толпу с его хрипловатым голосом и одышкой? Потом, при его солидности, при орденах и прочем — непорядок кричать на всю площадь.

Тихона Ивановича в самую последнюю минуту одолели сомнения во-первых, ферма еще не достроена, а во-вторых, откуда он столько соберет коров? Да сгони он их со всех соседних деревень — и тогда столько не будет! Варгин сказал лишь об успехах своего хозяйства — о том, сколько получено зерна да надоено молока, поздравил собравшихся с праздником и на этом закончил.

Ученики закричали: «Ура!»

Оркестр заиграл марш.

Мимо трибуны, стараясь сохранить рядность, проехали мотоциклисты с красными полотнищами. Стрекот моторов, сизоватый дымок выхлопных газов… Чем не воинский парад?

Потом на площадь вышли школьники, шоферы, рабочие пекарни, продавцы магазинов и секретарь райкома комсомола — щупленькая девушка в очках, — надрывая горло, выкрикивала призывы. Ей нестройно отвечали: «Ура!». Но отвечали лишь одни школьники. А стоявшие у трибуны мужчины — видно было — перешептывались между собой.