— Не одно, так другое, Кади. Ты всегда наоборот все делаешь. С того первого дня самого, когда я два дня тебя родить не могла. Чуть не умерла... — Она всхлипнула. — Ты всегда ходила, куда не надо, и делала, чего не надобно. А теперь ты еще и ворюгой стала, крадешь у семьи своей, у родителей своих изо рта тащишь!

Мне было нечего сказать в свое оправдание — мама впервые заговорила со мной после долгого времени молчания. Она говорила горячо и торопливо, слова падали тяжелым грузом и больно ударяли. Она схватила меня за плечи и стала трясти так сильно, что мне казалось, у меня сломается шея. — Ты что это на кладбище делаешь?! — Ее пальцы больно впились в мое тело. — Ты никогда не думаешь, чего делаешь! Не думаешь, что зло от этого может быть! Делаешь все, чего только в голову тебе придет!

Она отпустила меня и вырвала венок из моих рук. — Думаешь, цветочки помогут? — Она разорвала венок. — Думаешь, горе этим исправить можно? — Она стала рвать венок дрожащими руками, пока все цветы не оказались на полу у ее ног. — Думаешь, прощения попросишь и все? Да что оно изменит? Да лучше б ты... лучше б ты... — Она внезапно замолчала, лицо побледнело, потому что вдруг раздался вопль.

Я обхватила руками голову... вопль продолжался. Я не сразу поняла, что этот странный вой исходит от меня, но когда поняла, то все равно не могла его остановить. Этот звук выходил откуда-то изнутри — там, у меня внутри, что-то сломалось. Все, что я могла, это стоять и смотреть на разорванный венок и маму — и вопить.

Вздрагивая, она отступила от меня, лицо исказила болезненная гримаса. Она посмотрела на пол. «О-ох...». Потом упала на колени, взялась за голову и стала раскачиваться взад-вперед. Я замолчала.

— Что тут такое? — раздался в дверях голос папы. Увидев маму, сидящую на полу, он бросился к нам, схватил меня и отшвырнул в сторону.

— Ты что здесь делаешь? Выйди из дома! Вон из дома, я сказал! Прочь отсюда!

Мне не надо было повторять несколько раз.

Я сидела одна в темном сарае. Пришел Ивон. — Мама в порядке, — сказал он, садясь рядом. — Она не сказала, почему это она так на тебя разозлилась. Может, ты мне скажешь? — Я покачала головой, и он ласково погладил меня по голове. — Мама сказала, чтоб ты ужинать шла.

— Я не голодная.

— Так ты заболела, может?

Я пожала плечами и посмотрела в сторону, играя соломинкой. Да, я была больна. У меня сердце болело.

Он вынул соломинку из моих волос. — Мама сказала, голодная ты или нет, а чтоб ты пришла и сидела со всеми. — Он взял меня за руку.

За столом почти не разговаривали. На этот раз даже папа ел без особого аппетита. Он сказал, что поедет купить патроны и порох, и если маме что-нибудь нужно, он это тоже постарается купить. Когда я поднялась и стала убирать посуду, мама не переставала смотреть на меня пристальным взглядом, который я чувствовала даже спиной. Она тихо встала, пошла на крыльцо и села в бабушкино кресло. Так она провела остаток вечера — просто сидела и смотрела в темнеющее небо. Когда она вернулась в дом, я уже давно была в кровати.

Натянув на голову бабушкино покрывало, я слышала, как она ходила по дому, а папа в это время храпел. Потом она легла, но скоро снова встала, начала что-то передвигать на полках. Я подумала, неужели она пересчитывает банки, боится, что я еще что-нибудь украла? Я зарылась глубже под одеяла.

— Кади?

Я замерла под покрывалами, но притворяться, что сплю, было бесполезно. Тогда я слегка оттянула покрывало. «Что она еще мне скажет?», — думала я.

— Возьми это. — Она поставила рядом со мной банку варенья. — Я хочу, чтоб ты взяла это. — Ее голос мягко дрогнул. Она постояла еще с минуту. Подалась вперед, чтобы прикоснуться ко мне, но отдернула руку и вернулась в свою постель.

Утром я отнесла банку обратно на кладбище.

- 7 -

К нам пришел Броган Кай с двумя старшими сыновьями. Они позвали папу и стали с ним разговаривать. Я была на веранде и выбивала кукурузу, мама пряла в доме. Залаяла собака, и мама спросила меня, в чем дело. Я ответила ей, она тут же вернулась к своим мыслям и больше не проявляла ни капли любопытства к тому, что происходило. Как и почти всегда, ее ум был сейчас где-то далеко. Наверно, в прошлом, когда еще была жива наша Элен.

Отец Фэйгана имел весьма суровый вид — я никогда не видела, чтобы кто-то выглядел столь устрашающе. У него были черные глаза и волосы, он был на голову выше папы, крепкого и тяжелого сложения. Большинство людей боялись одного его вида; его сыновья Клит и Дуглас были той же породы. Интересно, как это Фэйган осмелился возражать отцу: по сравнению с остальными членами семьи он был невысоким. А глаза у него были голубые, как у матери. Ивон как-то сказал, что Фэйган в своей семье, как сокол, подброшенный в орлиное гнездо.

Этим утром все трое были с ружьями. Я подумала, что они снова собрались на охоту. Они всегда охотились. Раз в год они ходили продавать шкуры за пределы нашей долины, но это, похоже, не приносило им большого дохода.

С папой они говорили долго, и я посчитала это плохим знаком. Мужчины из семьи Кай не слишком часто ходили к кому-то в гости. Всех вместе их можно было видеть только тогда, когда кто-нибудь умирал. В таких случаях они приходили выразить свое почтение к умершему.

Или когда грозила какая-нибудь опасность. Сейчас было именно так. Я поняла это по виду папы. Как только гости ушли, папа сразу же вошел в дом. — Кади, в нашем селении чужак. Ежели его увидишь, уходи быстро, поняла?

— Да, папа, но почему? — Я надеялась, что он мне объяснит, почему мне надо бояться этого незнакомца, но вместо этого он сурово посмотрел на меня:

— Незачем тебе знать, почему! Делай, что тебе говорят! Ты уж достаточно кукурузы выбила, иди, погуляй теперь. Но далеко не отходи, поняла? Мама тебя скоро назад позовет.

Он мог бы прямо сказать, что хочет поговорить с мамой наедине, чтобы я не подслушивала. Я отставила в сторону миску, спустилась по ступенькам, делая вид, что ухожу. Но как только папа зашел в дом, я мгновенно развернулась, пробежала позади дома и тихонько присела под открытым окном (мама всегда открывала окно, когда пряла). Мне необходимо было знать, что мужчины из семьи Кай говорили о человеке Божьем. Ради этого я была готова на все — даже на порку и сидение одной в темном сарае — если понадобится. Я услышала, как папа сказал:

— Чужак пришел сюда. Броган сказал, что он прямо посреди долины у реки расположился и говорит, будто пришел во имя Господа.

Мама не переставала прясть, по-прежнему стучало колесо станка.

— И что же Бог хочет от нас? — Я ясно расслышала горечь в ее голосе — так же ясно, как когда-то я слышала в нем смех.

Папа с минуту помолчал, потом продолжил:

— Они говорят, что ненормальный он. Говорит, что все мы грешники и что нам искупление нужно. Кай сказал, чтоб мы подальше от него держались.

Для мамы это предупреждение было напрасным, потому что она уже давно не спускалась к реке. Для нее это было тяжелым напоминанием — она не только не могла ходить к реке, но даже смотреть на нее не могла. Она-то уж точно не станет перебираться на другой берег, чтобы послушать какого-то странника не от мира сего.

— Ежели он опасный такой, почему они его не выгонят?

— Броган время ему дал, чтоб подумать. Они говорят, он, может, и сам уйдет, если никто его слушать не станет.

— А ежели не уйдет?

— Ну, тогда мужчины семейства Кай с ним разберутся. Чужаки ведь уже приходили. Да только надолго не оставались.

Я не помнила, чтобы кто-то чужой приходил в нашу долину, и подумала, что папа, наверное, говорил о тех временах, когда меня еще на свете не было. Интересно, а Ивон кого-нибудь чужого видел?

— Ежели он не опасный, то почему ему побыть здесь не дают? — спросила мама.

— Да тут же вся земля поделена. Больше никому места нет.

— Причина не в этом, и ты знаешь про то.