— Давайте вон туда свернем? — предложил Димка, указывая направление, куда иногда сворачивал прогуливавшийся по монастырю народ.

— Отец, а не подскажешь, куда вон та дорожка ведет? — беспардонно спросил Тоха, останавливаясь перед проходившим мимо немолодым монахом с тощей бороденкой.

— К колодцам преподобных Антония и Феодосия. Непременно сходите туда, молодые люди, непременно, к нам издалека приезжают, чтобы воды благодатной напиться и с собой взять. Вы у нас впервые, как я понимаю?

— Это, наверное, издалека видно, — усмехнулась Соня, неловко пытаясь поставить понадежней скользящие каблучки. Монах сочувственно покачал головой.

— Вы бы разулись вовсе, в такой обуви и упасть можно.

— Да неловко как-то…

— Ну-ну, босой ходить не стыдно, вот не венчанными жить как мужу с женой, наркотики принимать, вином упиваться, как некоторые — вот это стыдно. Не бойтесь — грязь не пороки, отмывается легко, а так вы же только о ногах думать будете, на мысли о Боге уже и сил не останется.

Молодежь переглянулась. Поколебавшись, Соня сняла туфли, и когда ее ноги встали на начинавшую прогреваться мостовую, невольно охнула от удовольствия.

— Вот так гораздо лучше. Ну раз вы у нас впервые, то, может быть, не знаете: самое поразительное место в Лавре — пещеры. Обязательно побывайте там. Ну, идите с Богом.

— Спасибо, отец.

Монах засеменил в гору по своим делам, а ребята направились к колодцам.

— Занятный старичок, — заметил Тоха, нарушая воцарившееся молчание.

— Обычный фанатик. Только повод дай — они и в разговор о геморрое вставят нравоучение, блин, — раздраженно парировал Димка.

Земляная тропинка привела к первому колодцу, окруженному лавочками, под навесом густых зеленых крон деревьев. Люди набирали воду с помощью закрепленного на цепи ведра.

— Говорят тут часовню скоро сделают, и над Антониевым колодцем тоже, — делилась новостями одна из паломниц, набирая уже третью канистру воды.

— Доброе дело, — ответила ей другая.

— Да чего же доброго, первозданность-то теряется. А мне так нравится сидеть тут на лавочке, смотреть на тропку и думать, будто вот-вот и сам батюшка наш Феодосий по ней спустится…

Когда люди пошли дальше, Тоха тоже зачерпнул воды. Пили из ладоней, вода оказалась немного металлической на вкус и очень холодной.

— А у Антония водичка мягче, вкуснее, — сказала ребятам немолодая женщина в сером платочке, подходя к ним и устраиваясь на лавочке с молитвословом в руках.

— А почему тут к дереву иконка Архангела Михаила прикреплена? — спросила у нее Соня, рассматривая простенькую затянутую в пластик иконку, за которую кто-то заткнул кучу бумажек.

— Это любимое молитвенное место отца Агафангела, Царствие ему Небесное. Святой человек был, иконописец. Вон, люди до сих пор ему записочки пишут, чтобы помолился о них, помог, утешил. В Китаевской пустыни схоронили его, лет пятнадцать назад, может, и больше. Не хотите попросить о чем-нибудь? Я могу и ручку и листочек дать.

Соня снисходительно улыбнулась.

— Спасибо, нам не надо. Ну что, пойдем обратно в Лавру?

Димка охотно кивнул, эта тетенька с елейным личиком начинала его раздражать своей услужливостью.

Тоха задумчиво погладил ствол дерева.

— И как, исполняется? — спросил он, оборачиваясь к женщине.

Агафангел в мастерской он был один, если не считать молящегося в углу Ангела Хранителя. Мягкие почти бесконечно длинные афонские четки медленно проползали между пальцами левой руки. Правая осторожно придавала архангельскому мечу металлический блеск.

— Это — меч человеческий, не ангельский, — сказал кто-то за спиной.

Кисть выпала из рук. Агафангел истово перекрестился и обернулся.

В мастерской стоял человек в черной одежде. Агафангел еще раз перекрестился.

— Господи Иисусе…

— Сегодня ты меня не прогонишь. Я не воевать пришел.

— Изыди, бес!

Демон устало махнул рукой.

— Оставь… Я же сказал, что не воевать пришел. У меня есть право быть здесь.

— И кто же дал тебе это право?

— Тот, чье имя ты призываешь, ради чистой души. Или ты после двадцати семи лет в монашестве так и не усвоил, что все, происходящее под небесами, попущено Богом?

— Что тебе надо?

— Твое присутствие. Кстати, как тебе мой новый костюмчик?

— Зачем ты пришел? — спросил монах, пропуская мимо ушей последнюю реплику нежданного собеседника.

— Однако, мы не такие уж разные. Ты тоже ничего не понимаешь в моде.

— Перестань! Я задал тебе вопрос!

— Да, я слышал. У тебя никогда не было чувства юмора, — демон помолчал, прежде чем продолжить, словно подбирал слова, — Потому что… это утоляет одну боль, доставляя другую. Ты славно пишешь, монах. И черты, и характер удался.

— Тебе видней.

— Это уж точно… Величайший воин из всех созданных. Никогда не забуду свою схватку с ним лицом к лицу. А меч у Архистратига не из металла, а из обжигающего яростного пламени.

На всякий случай монах пробормотал молитву Животворящему Кресту и еще раз оглядел старого знакомца. Тот медленно отошел к окну и прислонился к стене.

— Скажи, Агафангел, а ты смог бы простить наши давние столкновения?

— Зачем ты спрашиваешь меня об этом? Бесам не нужно прощения людей. Вы прокляты людьми и Богом.

— Может быть! — глаза демона вспыхнули алым огнем. — Да, мы прокляты. Но почему же тогда мы не уничтожены? Зачем мы существуем?

— Ты меня спрашиваешь? Вы же бессмертны, — пожал плечами старец, несколько пообвыкнув к присутствию странного гостя.

— Глупость! Все что создано может быть уничтожено. А иначе какой смысл в древней битве между нами и ними? Зачем мечи, доспехи?

— Ты хочешь сказать, что вы смертны?..

— Нет, мы бессмертны сами по себе. Но и демона, и ангела можно убить. Иначе на чем бы держалась воинская слава Михаила? Легко быть отважным, если уверен в собственной безопасности. В чем смысл восстания Люцифера? Неужели ты думаешь, что наше сражение не более, чем бутафория?

Агафангел развел руками. Он не знал ответа.

— Так зачем мы не уничтожены, монах?

— Хочешь сказать, из-за вашей силы?

— Ты веселишь меня. Что сила ангелов перед силой Бога?

— Если вы это осознавали, то на что надеялись, восстав против Него? Обрекли себя на гибель и вечные муки?

Агафангел изумленно смотрел на демона, стоящего перед ним.

Тот опустил веки.

— Это трудно объяснить. Вот ты, родившись, знал, что умрешь. Однако ты живешь, трудишься, и в тайне мечтаешь продлить свой век. Многие из твоего племени готовы почти на все ради достижения каких-то целей. А ведь им, как и их наследникам, и детям наследников в итоге предстоит прописка в гробу и трупные черви в качестве компаньонов. И тебе тоже, Агафангел.

— Я уже родился смертным, а вы сами решили свою судьбу.

— У вас тоже в Эдеме был выбор.

— Нас прельстили, а вы пали по собственной воле.

— Вам посулили власть и знание — и вы пали. А у нас уже было и то и другое. Хотелось большего. Созданный обречен быть меньше создавшего, а это несправедливо. Ты не знаешь огня, распалившегося в нас! Он пожирал, увлекал, манил, он подарил отчаянье. По сути, мы пали по одной причине — от жажды большего.

— Вы полны ненависти и злобы.

— По отношению к людям? Нет, это не ненависть… Это презрение и гнев. Вы, слабые, безвольные, вы имеете право выбирать до сих пор. Ваше племя на протяжении жизни тысячу раз предает и кается — и вас прощают… А у нас нет больше выбора. Одна ошибка. И все. Вы живете играя. Для нас же существование — вечная боль.

— Расскажи мне про ад, — вдруг попросил монах своего давнего врага.

— Про ад? Нечего там рассказывать. Придет время — все тебе покажут, и думаю, ты испытаешь разочарование. Ни сковородок, ни пламени.