На крохотной веранде, куда вела дверь черного хода, он увидел стиральную машину и сушилку; обе они выглядели старше него! Рядом стояла корзина для грязного белья, в которой лежали выцветшее розовое и цветастое полотенца, а также кримпленовое платье пастельных тонов сродни тому, что было в данный момент на хозяйке. Грязную махровую тряпку он бросил поверх содержимого этой корзины.

Дом произвел на Корбана гнетущее впечатление. Мрачный, с толстым слоем пыли повсюду. А еще запах… Он никак не мог определить… это был не просто запах дома, а особенный, не поддающийся описанию дух самой женщины, который вызывал у него отвращение. Точно такое же отвращение он испытывал ко всему, что его окружало. Более того, сама старушка с седыми вьющимися волосами, в дешевом платье и шерстяном кардигане с вывязанными на нем пупырышками, в полуразвалившихся полинявших тапках розового цвета вызывала у него брезгливость. Она стояла в своей убогой гостиной как старая изголодавшаяся квочка, готовая заклевать его, и по выражению слезящихся голубых глаз, устремленных на него, Корбан понял, что эта женшина не питает к нему никаких теплых чувств.

Это вызывало у него раздражение. Он пожертвовал своим временем, чтобы помочь ей, не так ли? Она могла бы выказать хоть какую-то признательность.

Начало получилось весьма неприятным. Не следовало заглядывать в окно, но откуда, скажите на милость, он мог знать, что хозяйке дома понадобится целых пять минут, чтобы доковылять до входной двери? Как бы там ни было, теперь ему следует исправить ситуацию. Иначе как он будет собирать необходимую информацию, если не заслужит благосклонность этой женщины? На лице Корбана появилась вымученная улыбка.

— Нэнси Декер говорила, что мне нужно помочь вам сходить в магазин за продуктами. Я подвезу вас.

В точку. Это как пить дать понравится старой карге.

Лиота поджала губы, заметив, как он посмотрел на нее. Чего он ждет? Что она погладит его по головке? Подарит благодарный поцелуй? Ей вовсе не хочется никуда идти с этим заносчивым щенком. Она видела, с какой брезгливостью он осматривал ее дом. Без сомнения, обстановка, к которой он привык, несоизмеримо богаче той, что он здесь увидел. С чем его можно поздравить. Она не двигалась с места и молчала. Оглядела его одежду, задержав взгляд на выцветших голубых джинсах. Кто, скажите на милость, носит желто-коричневую замшевую куртку поверх белой футболки? Волосы коротко острижены, как у римских кесарей. И, ох, до чего же напыщенный! Царь вселенной, что ли?

— У меня плохо сгибаются колени из-за артрита.

— Что вы хотите этим сказать, мэм? — Он слегка набычился.

— Ничего. Просто мысли вслух.

Корбан сначала смешался, потом вскипел. Ему ведь нужно многое успеть, повидать многих людей. А она транжирит его драгоценное время.

— Не желаете ли, чтобы я принес ваши туфли?

Ох, какой вежливый.

Преклонный возраст вовсе не означает старческое слабоумие. Она прекрасно знает, что на ней тапки. Почему бы и нет? Она у себя дома. Люди обычно не слоняются по дому в уличной обуви, не так ли? Не будь крайней нужды в продуктах, она послала бы его туда, откуда он пришел. Тем не менее, у нее было достаточно здравого смысла, чтобы осознавать отсутствие выбора. Мысль о необходимости потворствовать этому грубияну заставила ее содрогнуться, будто ее погладили против шерсти. Но и голодать ей вовсе не хотелось. Кроме нескольких банок консервов, у нее ничего не осталось. Не может она ждать еще трое суток, пока эта Декер подыщет и пришлет ей другого помощника.

— Я прекрасно знаю, где мои туфли, молодой человек. Посидите вон там и подождите, пока я переобуюсь.

Она указала на диван. Поскольку он не сдвинулся с места, она пожала плечами и направилась в спальню. Прекрасно. Пусть постоит. Ей не только безразлично, насколько комфортно он себя чувствует, но и приятно подольше повозиться с туфлями, чтобы досадить Его Высочеству Принцу!

Корбан взглянул на диван: он показался ему таким же удобным, как ложе йога. Нет, он принял правильное решение не садиться. Облегченно вздохнув, он увидел, как старуха заковыляла из комнаты. Она так медленно передвигается, что ему вполне хватит времени внимательно осмотреть все вокруг.

Гостиная и столовая были совмещенными, но их разделяла широкая балка, идущая по стене и по потолку. В столовой, на деревянном, потемневшем от времени, но еще крепком столе со старомодными в виде когтистых лап, ножками, лежала связанная крючком ажурная салфеточка, на которой стояла ваза с пыльными искусственными цветами. К дальней стене столовой притулился китайский буфет с горкой для фарфора, до отказа заполненный тарелками и изделиями из стекла. Разумеется, не «Веджвуд» и «Доултон»[6].

Пол до самых дверей был застелен выцветшим ковром. Одна из дверей вела на кухню, а другая — в коридор, куда направилась хозяйка дома. Каким бы ни был первоначальный цвет ковра, теперь он приобрел грязно-серый оттенок. Самым ярким пятном в гостиной и столовой был цветастый вязаный плед, наброшенный на спинку уродливого дивана, неподалеку от которого неуклюже развалилось громоздкое, несколько приземистое кресло с чересчур пышными подушками. По обе стороны от дивана располагались заваленные книгами журнальные столики, и около каждого из них возвышалось, под стать им, по дешевому торшеру с желтеньким абажуром, представлявшим собой плохую имитацию греческих амфор. Над камином, в безвкусной квадратной рамке с золотым орнаментом, красовался пейзаж — одна из тех сотен тысяч репродукций, которые любой может купить. Статуэтки и с полдюжины фотографий, вставленных в рамки, разместились на каминной полке. На одном из снимков Корбан увидел маленькую девочку с тремя гусями, а на другом — сидящего на заборе мальчика. По стенам здесь и там были развешены декоративные, в основном, ручной работы изделия, тоже в рамках. Самое большое из них представляло собой вышивку — буйно цветущая ипомея с вышитым под ней толстыми черными нитками изречением: «…а я и дом мой будем служить Господу. Книга Иисуса Навина 24:15».

На полу перед камином лежал полукруглый плетеный коврик. Камин, вероятно, не разжигался добрый десяток лет: на небольшой прикаминной полке из кирпича теснились большая запылившаяся морская ракушка, потускневшая от времени медная скамеечка для ног и пара массивных старых сапог черного цвета.

Все, чем владела хозяйка дома, напоминало ветхую, выцветшую, полуистлевшую рухлядь. Самыми ценными предметами во всем доме были громадное кресло и одиноко стоявший в переднем углу гостиной громоздкий телевизор доисторического образца. Ни одну из этих вещей нельзя выставить на распродажу, разве что отнести на барахолку.

В коридоре послышалось шарканье старушечьих ног. Корбан посмотрел туда и увидел старый обогреватель с железной решеткой, стоявший посреди коридора, перед открытой дверью ванной комнаты, которая, в свою очередь, потрясла его кошмарным сочетанием розового, черного и зеленого кафеля, покрывавшего нижнюю часть стен и пол.

Когда старушка вернулась в гостиную, Корбан непроизвольно вздрогнул. Она надела на себя длинное коричневое пальто с огромными пластмассовыми пуговицами черного цвета и коричневые же без шнурков туфли на толстой подошве. Не обращая на него никакого внимания, она подошла к своему креслу и склонилась над ним. Когда она выпрямилась, он увидел, что она держит старенькую черную сумочку с таким, мать честная, видом, будто схватила крысу за горло. Потом она обеими руками прижала сумку к себе и скорбно посмотрела на гостя.

— Принесите мне из кухни список продуктов. Он лежит на столешнице, справа от раковины.

Надменная старая ведьма.

— Да, мэм.

Выйдя на крыльцо, она заперла дверь на ключ и, когда Корбан подал ей руку, чтобы помочь спуститься по ступенькам, приняла ее. Правда, без особой радости. Он почувствовал, как дрожит ее рука. Нервы? Или просто старческая слабость? Не сказать, чтобы это его очень заботило. Он вытащил из кармана ключи от своей машины вместе с пультом и нажал на кнопку.