Кит дает жир, мясо и множество других полезных продуктов, причем в огромных количествах, поэтому уже в эпоху палеолита племена, обитавшие на побережьях морей, несомненно, должны были смотреть на прибитого к берегу кита как на дар богов. Орудия лова в те далекие времена были так примитивны, что нечего было и думать нападать с ними на живого кита, но тем больший взрыв ликования должны были вызывать в прибрежных поселениях те редкие случаи, когда прилив выносил на берег тушу мертвого кита.Прежде чем человек мог начать охотиться на кита, известной степени развития должны были достигнуть и мореплавание, и орудия лова, так что какие-то навыки такой охоты люди приобрели, вероятно, не ранее эпохи неолита. Скорее всего охота сводилась лишь к тому, что китобои гнали к берегу стада небольших животных. И в наше время еще охотятся подобным же образом на китов на Фарерских островах и в некоторых других районах земного шара. Эскимосы, например, когда европейцы впервые соприкоснулись с ними, да еще и много спустя, жили примерно в таких же условиях, как и люди эпохи неолита, и, по всей вероятности, эскимосские способы охоты на китов похожи на способы первобытных охотников, очень может быть, что и продукты китового промысла шли у эскимосов на те же нужды, что и у первобытных людей в далеком прошлом.Охота на крупных китов требовала гораздо более сложных приспособлений, более разнообразных знаний и высокого мастерства. Развитие ее в разных частях света шло различными путями. В Европе на крупных китов впервые начали охотиться в Бискайском заливе, который в те времена был излюбленным местом обитания больших южных гладких китов.Жившие по берегам Франции и Испании баски отправлялись на охоту в небольших лодках и били китов в прибрежных водах, не уходя далеко в море. Туша убитого животного вытаскивалась на берег и тут же свежевалась и разделывалась.Английский географ К. Р. Маркхэм, занимавшийся историей арктических исследований и китобойного промысла, в 1881 году побывал на баскском побережье и собрал там некоторые сведения о раннем периоде охоты на китов. Уже в XII веке охота эта была одним из традиционных занятий басков, началась же она по крайней мере на два столетие раньше. Король Наварры Санчо Мудрый в 1150 году пожаловал городу Сан-Себастьян право взимать пошлину за хранение на складах ряда товаров. В списке этих товаров видное место занимает китовый ус: «Налог за китовый ус... 2 динеро». Такая же привилегия была дана королем Кастилии Алонсо VIII городу Фуэнтеррабия в 1203 году, а в следующем году — городам Мотрико и Гетария. В 1237 году Фердинанд III королевским указом предоставляет такую же привилегию городу Сарагосе. Кстати, указ Фердинанда III — еще одно доказательство того, что охота на китов известна издревле: Фердинанд требует «согласно обычаю» отдавать королю от каждого убитого кита кусок мяса, вырезанный из спины животного во всю его длину — от головы до хвоста. В Гетарии существовал обычай каждого первого убитого в начале сезона охоты кита дарить королю, который — по обычаю же — половину его возвращал обратно.Еще одним доказательством того, как издавна ведется китобойный промысел и какое большое значение имел он в жизни прибрежных басков, могут служить гербы многих городов. В начале этой главы воспроизведена городская печать Биаррица, датируемая 1351 годом, на которой изображены лодка с китобоями и кит. Но, кроме Биаррица, на эмблемах по крайней мере еще шести баскских городов есть изображения кита. На гербах городов Фуэнтеррабия, Бермео и Кастро-Урдьялес изображены киты, на гербе города Мотрико — целая композиция: море, кит с вонзенным в него гарпуном и лодка с людьми, удерживающими гарпунный линь. Маркхэм, по его словам, увидел в Гетарии «на портале первого же дома одной старинной улицы гербовый щит, на котором был изображен кит среди морских волн». Города на французском побережье Бискайского залива — Байонна и Сен-Жан-де-Люс — также были крупными центрами китобойного промысла.На холмах и горах возле городов, где жили китобои, были построены наблюдательные посты, с которых следили за появлением китов. Заприметив кита, наблюдатели тотчас сигнализировали китобоям, и те немедленно пускались на своих лодках в погоню за добычей. Такие же наблюдательные башни сооружались и китобоями других стран; некоторые из них действуют и по сей день. Маркхэм сам видел руины такой башни.В архивах одного небольшого городка сохранился указ от 1381 года, скрепленный подписью кабильдо1. Указ гласил, что весь добытый китовый ус должен делиться на три части; две предназначаются на ремонт гавани, а третья — на строительство церкви. Из хроник этого же города за 1517 — 1661 годы явствует, что каждый год его моряки забивали не менее двух, а иногда и все шесть китов. Судя по этим записям, в XVI веке китов было очень много, ибо если таков был годовой улов одного поселения, то общий улов всех береговых поселений — а их насчитывалось не менее двадцати — был по крайней мере в десять раз больше.

1 Cabildo (ст. исп.) — городской голова. — Прим. перев.

Хотя от случая к случаю баскам и удавалось забивать китов в своих прибрежных водах вплоть до XIX века, тем не менее совершенно ясно, что уже с середины XVII века киты встречаются здесь все реже и реже. Еще задолго до этого баскские моряки начали предпринимать дальние походы за китами. Так, например, первым испанцем, посетившим берега Ньюфаундленда в 1545 году, был моряк из Сарагосы Матиас де Эквесте. До 1599 года — год его смерти — он еще двадцать восемь раз повторил это путешествие. В 1578 году некий Антони Паркхорст из Бристоля рассказывал, что был на Ньюфаундленде четыре раза и видел там сто пятьдесят французских и бретонских парусных судов, пятьдесят английских, столько же португальских и сто испанских судов, ловивших треску, и еще тридцать — сорок судов из Испании, охотившихся на китов.Рыбаки, приходившие из Англии и других стран к берегам Ньюфаундленда ловить треску, многому научились по части китобойного промысла у басков, постоянно наблюдая, как баски охотятся на китов, которые в изобилии водились в этих водах.Походы басков, отважных и энергичных моряков, к берегам Ньюфаундленда, видимо, были первыми в истории дальними плаваниями, предпринимавшимися ради охоты на китов.В 1585 году английский капитан Джон Девис, отправившийся в плавание на двух небольших судах — барке «Саншайн» (водоизмещение 50 тонн, команда из двадцати трех человек) и шлюпе «Муншайн» (водоизмещение 30 тонн, команда из девятнадцати человек), — открыл пролив, который и поныне носит его имя. В 1596 году голландский мореплаватель Баренц открыл остров Медвежий и, идя дальше на север, достиг Шпицбергена, честь открытия которого впоследствии была ошибочно приписана английскому мореплавателю Уиллоби, якобы видевшему берега Шпицбергена еще за сорок три года до Баренца1. Первоначально он назывался Гренландией2. Все эти открытия были сделаны при попытках найти Северо-восточный или Северо-западный путь в Индию. В водах, омывавших открытые бесплодные и неприветливые земли, первые исследователи полярных морей встречали множество китов. Возвращаясь на родину, они рассказывали о тех сказочных богатствах, которые сулит охота на этих гигантов. Баски, быстро снарядившие на Шпицберген корабли, убедились, что эти сведения верны. И вскоре охота на китов превратилась в доходный процветающий промысел.

1 Русские поморы посещали Шпицберген уже в XV веке, а возможно, еще и раньше. Старинное русское название острова — Грумант. — Прим. ред.2 По той причине, что поначалу его ошибочно принимали за Гренландию. — Прим. ред.

В середине XVI века благодаря покровительству королевы Елизаветы в Англии была создана «Московская торговая компания», которая установила торговые связи между Англией и Россией. Узнав о том, что около Шпицбергена водится множество китов, в 1610 году купцы этой компании снарядили туда первую английскую китобойную экспедицию. Экспедиция оказалась чрезвычайно прибыльной. На следующий год в те же места были снаряжены и отправлены уже два судна большего водоизмещения. Компания специально наняла шесть опытных гарпунеров-басков, которые должны были обучить китобойному промыслу английских моряков, уже имевших опыт охоты на тюленей и морских котиков — моржей, как их тогда называли.С того времени «Московская компания» ежегодно отправляла китобойные экспедиции в Арктику, причем королева Англии даровала им привилегию — владеть монопольным правом на этот промысел. Но право это оказалось чистой фикцией, так как уже через год или два после того, как в этих местах были обнаружены киты, сюда стали приходить на китобойный промысел суда других стран, и «Московской компании» приходилось тратить массу времени и средств, а иногда даже и применять силу, отстаивая свои воображаемые права. Но этим компания ничего не добилась.Привлеченные богатой добычей, в эти воды начали приходить и не имеющие лицензий английские китобои, а также баскские, голландские, испанские и немецкие суда. Их становилось все больше и больше, и к середине XVII века в районе Шпицбергена, островов Медвежий и Ян-Майен крейсировал уже целый китобойный флот.Но прежде чем рассказывать дальнейшую историю европейского китобойного промысла у Шпицбергена, или Гренландии, как его тогда называли, посмотрим, как развивался этот промысел у других народов.Выше мы уже упоминали об эскимосах. До прихода европейцев в те места, где жили эскимосы, в силу объективных обстоятельств этот народ оставался на довольно низком уровне развития. Единственными материалами, из которых эскимосы могли изготовлять предметы обихода и орудия лова, были продукты охоты на животных (шкуры и кости), камни, плавник да изредка попадавшиеся слитки самородной меди, которыми ограничивалось их знакомство с металлом. Медь у эскимосов ценилась чрезвычайно высоко, и, когда на их берегах стали появляться европейцы, эскимосы старались раздобыть у них именно этот металл. Но, имея в своем распоряжении столь ограниченные подручные материалы, эскимосы достигли большого мастерства в изготовлении необходимых им предметов.Вот как Скеммон (1874), рассказывая о своих путешествиях в Арктике, описывает приспособления, которыми пользовались эскимосы, живущие на побережье Берингова пролива, при ловле серого кита. «Китобойная лодка — байдара по своему устройству на первый взгляд очень проста, но при более детальном знакомстве оказывается, что она прекрасно приспособлена не только для охоты на китов. С этих же лодок эскимосы охотятся на моржей, стреляют дичь, совершают далекие плавания вдоль берегов, заходят в глубокие заливы и реки, по которым они добираются до стойбищ, расположенных вдалеке от моря. Когда байдары снаряжают для охоты на китов, с них снимают все, что не имеет отношения к китобойному делу, и на каждой из них оставляют команду всего из восьми человек. Байдары имеют 8 — 10 метров в длину, дно у них плоское, борта с большим развалом, нос и корма острые. Корпус байдары сделан из дерева и обтянут моржовой шкурой, доски скреплены волокнами китовогоуса и ремнями из моржовой же кожи. Из орудий лова на байдаре имеются один или несколько гарпунов, древки которых сделаны из кости, а острые зазубренные наконечники — из кремня или меди, большой нож и восемь весел. Иногда к мачте, на которой обычно поднимается парус, прикрепляют гарпун, а иногда к ней привязывают нож — и тогда она служит древком копья.Когда в поле зрения ловцов появляется кит, команда подгребает к нему на такое расстояние, с которого можно бросить гарпун, к которому привязаны линь и поплавки из надутых воздухом шкур. При этом охотники кричат изо всех сил. По словам эскимосов, этот крик помогает остановить животное, и тогда легче прицелиться и попасть в него гарпуном. Погоня продолжается до тех пор, пока все гарпуны не вонзятся глубоко в тело кита, и животному становится все труднее и труднее погружаться в воду и оставаться на глубине. Когда же кит поднимается на поверхность, атака возобновляется с новой силой.У эскимосов существует обычай, по которому тот, кто первый удачно бросит гарпун, берет на себя руководство забоем кита. Когда животное уже выбьется из сил, байдара подплывает к нему совсем близко, и гарпунер с удивительным проворством вонзает в него копье или нож, прикреплённый к мачте, причем вонзает так глубоко, что в рану погружается почти все древко этого копья. Однако копье не может сразу пройти сквозь весь слой китового жира, и гарпунер продолжает вонзать его все глубже и глубже, до тех пор пока животное не испустит дух. Тогда кита выволакивают на берег прямо к ярангам, где его и разделывают. Каждый из участников охоты получает по две пластины китового уса и причитающуюся ему долю добычи, оставшаяся же часть добычи становится собственностью владельца байдары.Самыми лучшими частями туши кита, из которых приготавливают разные деликатесы, считаются лопасти хвоста, губы и плавники. Ворвань — важный предмет торговли с племенами оленеводов, живущих в глубине материка, — продается в бурдюках по 60 литров каждый. За один такой бурдюк дают одного оленя. Из внутренностей кита приготовляется нечто вроде соуса: их маринуют в остром соку какого-то корня. Это блюдо не только чрезвычайно приятно на вкус, но и предохраняет от цинги. Постное мясо выбрасывают собакам, которые огромной стаей сбегаются со всего поселка к остову кита, лают, воют, прыгают и рвут мясо на куски, как это могут делать только северные псы».Эскимосы, которых описывает Скеммон, уже общались с европейскими китобоями. Но их орудия лова и способы охоты остались такими же, какими они были на протяжении многих веков до появления здесь цивилизованных европейцев.Прежде чем достичь северных морей, где на них охотились эскимосы, киты должны были еще благополучно миновать острова Ванкувер и Королевы Шарлотты, избежав нападения индейцев, населяющих эти земли. Скеммон рассказывает: «Эти индейцы, как из засады, выскальзывают на каноэ из-за острова, или утеса, или же из горла залива. С воем и криком они стремительно бросаются на своих жертв, стараясь поразить их в жизненно важные органы и замучивая животных до смерти. Среди индейцев северо-западного побережья китобои считаются самыми отважными людьми. Тот, кто имеет основание похвалиться, что убил кита, получает высший знак отличия — надрез поперек носа.Индейские китобойные каноэ имеют в длину 10 метров, на каждом каноэ команда из восьми гребцов, сидящих на полутораметровых веслах. Китобойное снаряжение состоит из гарпунов, линей, копий и самодельных поплавков из тюленьей кожи. В качестве наконечников для гарпунов используются толстые основания раковин мидий или морских ушек. Линь представляет собой бечеву, скрученную втрое из волокон кедровой коры. Поплавки ярко и причудливо раскрашены, на каждом каноэ по-своему. Шестиметровое древко копья, изготовляемое, как и древко гарпуна, из крепкого и тяжелого тиса, весит чуть ли не 8 килограммов, так что когда к такому древку прикрепляется острый наконечник, получается поистине страшнее оружие».Районы китобойного промысла индейцев были ограничены, так как они почти никогда не уходили далеко от своих берегов. «Когда кита загарпунят, — продолжает Скеммон, — он еще может уйти на глубину, но почти тут же надутый поплавок снова появляется на поверхности. Как только всплывший поплавок замечают с ближайшего каноэ, на этом каноэ тут же поднимают вверх другой поплавок. Это сигнал, по которому все китобои с шумом и криком пускаются преследовать добычу. Наступает самый напряженный момент охоты: все каноэ снаряжены одинаково, и команда каждого из них спешит вонзить в спину животного гарпун со своим поплавком, чтобы потом получить самую большую долю добычи. Идет борьба за то, кто раньше бросит копье, все охвачены страшным возбуждением, стоит невообразимый шум и крик. Наконец жертва истекает кровью, корчится в конвульсиях и умирает. Тогда целая флотилия каноэ вытягивает животное на берег, где и разделывается туша. Все население поселка с жадностью набрасывается на китовые жир и мясо. После пиршества вытапливается и разливается по мехам из тюленьей кожи ворвань — это важный предмет торговли с соседними, живущими далеко от побережья племенами, и с белыми торговцами, время от времени посещающими эти места».На Алеутских островах, цепочкой пересекающих северную часть Тихого океана от Аляски до Камчатки, местные жители применяют совсем иные способы охоты на китов. Алеуты садятся на каяк — маленькое одноместное или двухместное утлое каноэ, обшитое кожей и управляемое двухлопастным веслом, и нападают на синих китов, кашалотов или других больших китов, вооружившись копьями с наконечниками из кристаллического сланца. Они не пытаются удержать кита с помощью гарпунов, привязанных к линям, а, вонзив в него копье, поворачивают назад, и как можно быстрее гребут к берегу. Через два-три дня кит умирает и его волнами выбрасывает на берег. Кит объявляется собственностью охотника, бросившего копье, — на наконечнике этого копья вырезан отличительный знак его владельца. Почему же огромный кит умирает от раны, нанесенной простым копьем? Все дело в том, что перед охотой наконечник копья смазывают ядом.Зауэр (1802) пишет в своем отчете об одной из экспедиций, предпринятой в эти места в конце XVIII века: «Уроженцы Кадьяка при охоте на морских животных пользуются дротиками и копьями, наконечники которых сделаны из сланца. Они тоже смазывают дротики ядом из аконита. Приготовляется яд следующим образом: собирают и сушат корни этого дикого растения, потом их растирают или толкут, а затем заливают порошок водой и держат эту кашицу в теплом месте до тех пор, пока она не станет бродить. Тогда в нее окупают наконечники дротиков и копий. Рана, нанесенная таким оружием, оказывается смертельной».О еще более раннем периоде китобойного промысла можно узнать из трудов немецкого путешественника Стеллера1. Вот что он писал о жителях Курильских островов: «Они разведывают, в каких местах киты обычно спят. Добравшись до такого места, они мечут отравленные стрелы во всех животных, которые попадаются им навстречу, отчего киты начинают яростно пускать фонтаны и бить хвостами, а затем уходят глубоко в воду. Но через некоторое время один или несколько китов оказываются выброшенными на берег. Если кита выбрасывает на берег на Камчатке, жители привязывают тушу тонкой веревкой к воткнутому в песок шесту, считая, что после этого ни духи моря, ни дух земли Гамути, как его называют, не смогут предъявить на нее свои права».