Чтобы не обжечься о край пушечного ствола, Милан не стал закатывать рукав ветровки. Записка лежала в углублении. Милан вытащил её и улыбнулся: это была не его записка. Уже пришёл ответ. Читать на ходу он не стал. Перебежал дорогу и, как и вчера, оседлал чугунный заборчик.

«Не пытайся меня выследить. Ничего не выйдет и станет неинтересно. Разве нет? — Милан машинально кивнул и, кусая губы, начал читать дальше. — Ты вымок под дождём, а что толку?» — Милан поднял голову.

Двое кадетов из морского корпуса стояли у пушки. Ребятам было лет по тринадцать, на год больше, чем Милану. Один из кадетов весело похлопал по стволу пушки и рассмеялся. У него из-под бескозырки топорщился чёрный ёжик волос, скуластое лицо было загорелое и дерзкое.

«Драчливый, наверное, — подумал Милан. — Но хорошо бы с таким дружить, и приятель у него вроде весёлый. Вдруг этот чернявый и написал записку? Кадетский корпус тут ведь совсем рядом». Мальчик даже привстал с ограды, разглядывая кадетов.

На их тощих фигурах форма висела свободно, но в то же время лихо, по-настоящему, по-моряцки. Правда, мама Милана — шеф-повар дорогого ресторана — утверждала, что ничего лихого в кадетах нет. Это просто недокормленные худосочные пацаны, которым необходимо усиленное питание. Летом им надо не практиковаться в хождении по заливу на шлюпках, ведь они могут поехать домой, где мамины пирожки, супы и каши.

Милан проводил внимательным взглядом кадетов, чтобы получше запомнить. Ему всегда казалось, что в этой форме они все на одно лицо. Ему не хотелось становиться таким, как они. Ни о морской форме, ни о морской службе он не мечтал. Ему нравилась работа экскурсовода или лектора, когда говоришь о чём-нибудь, как правило непонятном для других, все тебя слушают, открыв рот, и поражаются твоему уму и красноречию. Милан очень ловко передразнивал противные монотонные голоса множества экскурсоводов, барражировавших по городу.

Экскурсоводы несколько раз пытались его поймать, но кроме умения пародировать, мальчишка ещё и бегал хорошо. Туристы смеялись, Милан купался в лучах славы. Но однажды за этим занятием его застал отец. Под смешки туристов Милан за ухо был отведён домой, поставлен в угол и уже в свою очередь выслушал монотонную лекцию о том, что бывает с хулиганами, дрянными мальчишками, которые хотят быстрой, сиюминутной славы, вместо того чтобы корпеть над уроками и книгами. Милана обозвали демагогом и обещали взгреть как следует, если снова застанут за этим злокозненным занятием. Теперь, когда в игривом настроении Милан подкрадывался к группе туристов, он десять раз оглядывался и ни на минуту не терял бдительности в порыве ораторского вдохновения…

Он снова уткнулся в записку.

«В своё время мы сможем увидеться, а пока будет пушечная почта… Вчера шёл дождь. А когда идёт дождь, приходят самые интересные мысли. Вот почему, например, люди любят путешествия? Особенно рвутся на Северный и Южный полюсы. Сколько путешественников погибло, прорываясь на Север и Юг. Это, по-моему, оттого, что, где бы мы ни находились на земном шарике, мы всегда будем на перепутье между Востоком и Западом, между Севером и Югом».

Милан опустил записку, осмысливая прочитанное, удивляясь и соглашаясь. Невидящим взглядом он смотрел на поблёскивающий за деревьями залив. И его тоже тянуло в дальние путешествия, манила неизвестность и возможность открытий. Пусть не открытие Америки или неизведанных земель, а открытие того, что он сам ещё никогда не видел, например джунглей, океана, огромных тропических бабочек и много чего ещё. Увиденное по телевизору не вызывало ощущения новизны.

«И оттого, что мы всё время на перепутье, появляется беспокойство и стремление к путешествиям, — читал дальше Милан. — Где бы мы ни были, мы как бы не у места, поэтому путешественники хотят достичь абсолюта — Северного или Южного полюса. Чтобы хоть там ощутить себя на конкретном месте. С Востоком и Западом это невозможно, шарик-то круглый, он приплюснут только на полюсах. Ни Восток, ни Запад по-настоящему недостижимы. Хотя и это условно».

На этом записка обрывалась. Милан покрутил её в руках, выискивая продолжение. Но продолжение мысли ожидалось, по-видимому, от него. Судя по рассуждению, человек бредил путешествиями, морем, приключениями. Как раз такие желания подобают кадету морского корпуса.

Милан почесал лохматый затылок, достал карандаш и запасённый тетрадный лист. Он попытался сосредоточиться, но мимо по тропинке то и дело проходили туристы и гуляющие в солнечный день горожане. Скрипел мелкий гравий под их ботинками, доносилась музыка из радиоприёмника и смех.

Проходившей мимо девчонке лет пяти Милан скривил жуткую рожу. Девчонка заревела, её мамаша ринулась к обидчику выяснять отношения, а он дал дёру. Протиснулся через прутья забора и вылез на набережную. Тут рядом был причал военных кораблей. Стальные махины, они виднелись из-за деревьев решётчатыми антеннами локаторов. Сюда, за ограду, лазить запрещалось. Матросы, охранявшие военный объект, стояли на контрольно-пропускном пункте метрах в пятистах от заборной лазейки и редко успевали догнать нарушителя. Правда, иногда их погоня завершалась успехом, обычно это случалось, когда матросы устраивали засады. Жертвы уныло отшучивались на вопросы мальчишек о неудаче. А свидетели взахлёб, с холодком в животе повествовали, что пойманных нарушителей матросы не водили к родителям, а на месте с наслаждением удачливого охотника лупили ремнём с блестящей пряжкой.

Милан нервозно повёл плечами, осмотрелся, нет ли матросской засады, и спустился к воде. Под каменным причалом его не должно было быть видно.

Разноцветные гранитные камешки, застывшие в бетонной стене, нагревались на солнце, их шероховатые бока было приятно трогать руками. Вода залива с мазутными разводами слабо плескалась о камни.

Покусав кончик карандаша, Милан почувствовал знакомый школьный вкус дерева и графита. Свежих мыслей это не прибавило, наоборот, навеяло сон. Мальчик сердито встрепенулся.

«Вот как можно писать незнакомому человеку? — подумал он. — Может, ему вовсе не интересны мои мысли. Может, он станет надо мной смеяться?»

Милан посмотрел на залив, на маленький туристический пароходик. Он то появлялся, то исчезал, теряясь в ярком свете.

«Я не знаю, кто ты, поэтому мне тяжело писать, — в памяти Милана возник чернявый кадет. — Но я догадываюсь. Тебе ведь скучно одному? У тебя нет друзей? Или они все надоели? У меня тоже так бывает. Лучше одному, чем с теми, кто раздражает. Кстати, и путешествовать интереснее одному. Многие великие путешественники совершали кругосветки в одиночку. Но мы могли бы путешествовать вдвоём. Взять лодку — и на ближайшие форты. Там, правда, говорят, гадюки водятся, но…»

— Ага! Попался! — раздался над его головой простуженный хрипатый голос.

Милан вскинулся и увидел над собой две румяные физиономии морячков, самодовольно-ликующие. Один из них уже снял тот самый легендарный матросский ремень и призывно покачивал им.

Не торопясь, спрятав записку поглубже в карман, Милан приветливо улыбнулся матросам, помахал им рукой и, недолго думая, сиганул в воду в одежде.

— Куда! — испуганно заорали матросы. — Утонешь! Вернись! Мы не тронем!

Надув щёки, напрягаясь под тяжестью намокшей одежды, Милан помотал головой и поплыл вдоль берега, чтобы выбраться там, где кончается забор. Плавал Милан хорошо, только холод сдавил тело и мазутный дух шибал в нос.

Выбрался Милан на каменистый берег далеко за забором. Несколько минут он лежал неподвижно, согреваясь под жарким солнечным потоком, лившимся будто бы и не только с неба, но и с залива, от береговых камней. Потом он вытащил из кармана записку незнакомца и своё незаконченное послание, разложил их сушиться на горячих камнях. Уселся рядом, упёрся руками в землю за спиной, откинул голову с налипшими на лоб волосами и рассмеялся.

Через полчаса солнечной просушки Милан поплёлся домой, размышляя, как отстирать от мазутных пятен новенькую ветровку и где её потом сушить.