Он взвесил на ладони пачку денег, тысячные купюры, новенькие, хрустящие особым заманчивым денежным хрустом, сулящим покупки и удовольствия. Тысячу рублей и у родителей Витька видел редко, а тут в руках у него оказалась целая пачка.

«Неплохо тётя Валя живёт», — подумал Витёк, похлопав себя по кончику носа пачкой денег. Деньги пахли краской и большим соблазном.

— Ма-ши-на, — по слогам произнёс Витька.

В этой пачке и на полмашины бы не набралось, и машина Витьке была нужна, как банщику пуанты, однако само по себе это слово, обозначающее достаток, уважение, престиж, как нельзя лучше определяло теперешнее Витькино положение — обладателя кругленькой суммы. Рядом с машиной в его фантазиях возник мотоцикл, моторная лодка и ещё что-то огромное, сверкающее и переливающееся всеми цветами радуги, наверное, так выглядело воплощение Витькиного счастья — смутно и в то же время ярко.

Машина и мотоцикл умещались в лохматой Витькиной голове, но не влезли бы во двор их дома и вызвали бы массу вопросов у соседей и родителей.

Когда вопросы задают взрослые, Витёк не любил. Да и без мотоцикла и машины в свои двенадцать лет он мог прожить. А вот без нового перочинного ножика, бинокля, складного спиннинга — с трудом. Этими вещами удалось бы пользоваться тайно. Если бы родители их всё-таки увидели, то можно было сочинить, что ножик или бинокль дали на время или они достались после удачного обмена: «Махнёмся не глядя!»

Образ новых вещей так же, как и план по их утаиванию, возник у Витьки мгновенно, объёмно. Кожаный чехол, в котором бугрился окулярами бинокль, Витёк видел в магазине «Спорттовары» в городе. И от этого чехла, коричневого, в сети морщинок, сильно пахло кожей на весь магазин. А теперь этот воображаемый запах заполнил весь чердак.

Витёк был готов хоть сейчас бежать за покупками. «Зачем хранить дома столько денег, если на них можно купить уйму полезных вещей? — думал он, обмахиваясь, как веером, пачкой денег. — Тётка просто страсть какая жадная. Замуж не выходит, детей у неё нет, сердитая, строгая, все обо всём и обо всех знает, прочла сотни книг, целыми днями пропадает в своём журнале, а бинокля у неё нет. Она, небось, и в спортивном магазине никогда не была. А там так здорово пахнет резиной. Палатки, спальные мешки, удочки, мячи — всё новое, блестящее… Эх… Почему одни могут прийти и купить всё, что захотят, а другие только стоят у витрины и вдыхают ароматы этих чудесных вещей?»

Но тут же Витька с радостью спохватился. Теперь он не будет бесцельно топтаться перед витриной. Он вскочил с раскладушки и заметался. Куда спрятать?

На чердак никто не лазил. Светка боялась темноты, мать… её смешно было представить карабкающейся по хлипкой, подгнившей приставной лестнице. Отец и без лестницы забрался бы на чердак. Стоило ему подтянуться на руках, и он уже тут. Но чердачный пол, не менее хлипкий, чем лестница, вряд ли выдержал бы его солидный вес.

Прятать надо было от случайных посетителей. Бесцеремонный Лёнька мог влезть сюда в Витькино отсутствие, поваляться на раскладушке, слопать неприкосновенный запас, который Витька держал на чердаке на случай домашних бурь. Прячась от гнева родителя, Витёк мог сидеть в своём логове сколько угодно, не опасаясь умереть с голоду.

Конечно, Витёк потом за эти вторжения наподдавал Лёньке, но тот лишь встряхивался, как уличный воробей, после тумаков, а через несколько дней снова лез в его логово и, если бы нашёл деньги, стянул бы их не задумываясь. Отец у Лёньки пил, и мать в последние два года стала выпивать с ним за компанию. Лёнька ходил вечно голодный, в обтрёпанной грязноватой одежде. Школу он ещё пока посещал, но только потому, что там его бесплатно кормили обедом как ребёнка из многодетной и неблагополучной семьи.

Наконец Витька перестал метаться. Он сообразил, что не читающий книг Лёнька вряд ли найдёт тайник в книге, там, где он был у тётки. Витька радостно похлопал ладонью о ладонь и, пригнувшись, полез через чердачную дверку наружу. Но привычной ступени под ногой не нащупал и полетел кубарем на землю. Во время короткого полёта он вспомнил, что, когда влезал сегодня на чердак, втянул лестницу наверх, чтобы никто внезапно не подкрался. Но падение получилось внезапным и к тому же очень болезненным. Витёк так завыл и заревел, что отец выскочил из дома как ошпаренный.

— Убился! — взвизгнула мать, высунувшись из окна.

— У тебя варенье убежит, — махнул на неё рукой отец. — Сами разберёмся.

Он подхватил воющего Витьку под мышки и поставил на ноги.

— С чердака сверзился? Я снесу этот чердак вместе с сараем! Давно пора с этой рухлядью расправиться.

— Не надо, — подвывая, попросил Витька. — Локоть болит!

Отец взял сына на руки и понёс к бане. Сел на завалинку у стены, и Витька оказался у него на коленях.

Он больно ощупывал, сгибал и разгибал Витькину руку.

— Мать напугаешь — она тебя живо в больницу отправит. Хочешь в больницу? Тогда кричи громче.

Витька перестал реветь и только кусал губы.

— Ни вывиха, ни перелома нет, кажется, — отец погладил притихшего сына по спине. — До свадьбы заживёт. Но на рыбалку не поедешь. Радуйся. Какой из тебя теперь помощник!

Витька посопел, как будто ему было стыдно не помогать. Он спрятал лицо на груди отца и так скрыл ликующую улыбку.

Утром Витёк, не теряя времени, не обращая внимания на болевший и припухший локоть, помчался в город. Взял он с собой немного денег, чтобы не потерять и чтобы никто ничего не заподозрил. Он и покупки делал в разных магазинах. Иначе у продавщиц бы возник справедливый вопрос, откуда у мальчишки такие деньги. Витька чувствовал себя опытным, хитрым и смелым. Он прятал покупки в школьный рюкзак и прикрывал их сверху своей рубашкой, свёрнутой комом.

Он пошёл кататься на каруселях в парк. Раньше запретные для Витьки развлечения вдруг разверзлись перед ним с пугающей яркостью красок и широтой возможностей. Витька переполнился сознанием этого, но только один раз прокатился, решив, что найденная пачка денег не резиновая и незачем тратить её на пустяки.

Ещё совсем недавно Витька мечтал об этих пустяках, безуспешно выпрашивал деньги у матери. Захватывающее дух кружение, ощущение падения, когда наверняка знаешь, что в последний миг у самой земли железная кабина, в которой ты сидишь, снова взмоет вверх с чудесной лёгкостью, оставляющей щекочущее чувство в животе, приятное и страшное.

А теперь Витёк осознанно хотел экономить. Ему нравилось быть рассудительным. Он даже грешным делом подумал, не положить ли ему деньги в банк, чтобы получать проценты, но вовремя спохватился. Как же он придёт в банк без паспорта?

Витёк хотел было купить мороженое, но не стал. «Так и становятся жадинами», — подумал он и тут же купил себе бессмысленный детский воздушный шарик, красный, в форме заячьей головы. «Вот бы этого красного зайца Светке, она бы подпрыгнула выше маминых флоксов, растущих на клумбе. Но мама спросит, откуда деньги на шарик».

Шарик натягивал нитку. Петелька, надетая на палец, чуть резала кожу. Шарик дрожал и вырывался на свободу. Мальчик сообразил, что шарик мог улететь у богатенького ребёнка, а бедный, то есть Витька, мог его поймать, снять с дерева или с проводов.

Сначала на автобусе, потом на электричке он ехал и тащил с собой шарик, стыдный детский шарик, который никак не монтировался с его сурово сдвинутыми, выцветшими на южном солнце бровями и торчащими в стороны обгоревшими ушами с плёночками слезающей от загара кожи.

Светка не подпрыгнула выше флоксов, но завизжала, захлопала в ладоши. Схватила шарик, но тут же сникла и зашептала:

— Папку в руку ранили. За ним гнались на лодках и стреляли. А он убежал.

Витёк влетел в комнату к родителям. Отец полулежал на кровати, чуть бледный, виновато и смущённо улыбался.

На руке, там, где у него была татуировка, белел бинт. На бинте расплылось розоватое пятно. Из-под локтя торчала подушка, на фоне белоснежной наволочки загорелая рука казалось совсем чёрной, будто обугленной. Витьке стало совсем страшно. Он прислонился к дверному косяку, почувствовав, что сейчас упадёт.