В течение нескольких лет, в семидесятые годы, у нее, по подсчетам полиции, было произведено шесть обысков, однако добытые улики не подтверждались свидетельскими показаниями.

В марте 1879 года по распоряжению обер-полицмейстера Москвы Шейндлю-Суру Блювштейн высылают за границу. Но через несколько месяцев она нелегально появляется на Нижегородской ярмарке, где у нее всегда было много дел, затем уезжает в Одессу, предполагая отсюда отправиться со своим любовником Вольфом Бромбергом в Вену или Париж. Ее планам не суждено было сбыться. В жизни Соньки наступил тот неповторимый рубеж, который стал началом конца ее «карьеры».

В конце семидесятых Шейндля Блювштейн во многом растеряла свою бдительность и «ветошный кураж», она с трудом укрывается от преследования полиции. Имя Золотой ручки часто фигурирует в прессе, ее фотографии имеются в полицейских участках. Соньку даже узнают на улицах. Ряд серьезных неудач, грубых просчетов и ошибок Соньки во второй половине 70-х объясняются ее увлечением молодым одесским мещанином Вольфом Бромбергом, известным «мархиваером», который начал свою воровскую жизнь с восьми лет и даже у своих собратьев по профессии вытаскивал из карманов бумажники.

Вольф Бромберг был одержим страстью к картам, часто проигрывал и оказался требовательным альфонсом, требовавшим у Соньки крупные суммы. Сонька в это время чаще, чем прежде, шла на неоправданный риск, стала алчной, раздражительной и даже опустилась до карманных краж. Наконец, в Одессе полиция арестовала ее вместе с Бромбергом. Власти начали готовить большой уголовный процесс, который должен был положить конец ее деятельности.

Митрофановский зал Московского окружного суда, где с участием присяжных заседателей с 10 по 19 декабря 1880 года проходил суд над Золотой ручкой, был заполнен самой разношерстной публикой, привлеченной громким именем преступницы. Под судом оказалось и несколько ее сообщников. Все, что происходило на суде, привлекло внимание многих газет и оставило десятки томов судопроизводства. Огромный материал для процесса собрала сыскная полиция, работавшая в России и за рубежом.

«Скамья подсудимых, — сказал один из участников процесса, присяжный поверенный А. Шмаков, — была занята женщиной, которая заткнет за пояс добрую сотню мужчин». На столе перед судьями, присяжными, адвокатами были разложены бесчисленные вещественные доказательства: футляры с драгоценными камнями, золотые портсигары, кольца, броши, бриллиантовые ожерелья, позолоченные столовые приборы...

Шейндля Блювштейн начала с того, что заявила суду: «Я не та, за которую вы меня принимаете. Настоящая Сонька Золотая ручка — это женщина по имени Иах-вет Гиршберг из Одессы». Однако свидетели опознали Шейндлю-Соньку. Были приведены данные о ее семье в Варшаве. И все-таки против Соньки не было прямых улик. На заседание суда не явились многие важные свидетели. Понимая все это, Сонька продолжала разыгрывать оскорбленную невинность. Особенное возмущение у нее вызывали революционные прокламации, подброшенные ей на квартиру полицией. Все десять дней судебного заседания она вела упорную и цепкую борьбу.

Обвинители были настойчивы: они напоминали

Шейндле о ее роскошном образе жизни в России и за границей, и о заложенных в ломбарде вещах, и о регулярных переводах крупных денежных сумм в банки Курска, Нижнего Новгорода и других городов, и о не-удавшихся попытках хищения вещей в гостиницах.

— Где вы взяли два кинжала в серебряной оправе, кавказский пояс, ермолки, шитые серебром и, наконец, этот револьвер?

— Кинжалы я выиграла в лотерею, ермолки принадлежат моему племяннику, а револьвер достался мне во время игры в аллегри...

— А зачем вам столько обручальных колец?

— Они мне доставались от мужей... Да и потом я то худела, то полнела... Мне были необходимы кольца разной величины.

В течение всего процесса Сонька сохраняла выдержку, была уверена, находчива и позволяла себе даже шутить. Саркастически улыбаясь, она вдруг сказала свидетелю Толстинову: «Николенька, много ли мы с тобой воровали?» Раз, видя, как одна из потерпевших, волнуясь, рассматривает драгоценности, громко сказала: «Сударыня, не волнуйтесь, эти камни и бриллианты поддельные».

Прокурор предъявил ей обвинение не только в кражах, но и в организации преступлений, пообещал, лишив всех прав состояния, сослать на поселение в «отдаленнейшие места Сибири». Ее сообщников приговорили к содержанию в исправительно-трудовых ротах от одного года до трех лет, а любовник Соньки, девятнадцатилетний Бромберг, получил всего лишь шесть месяцев содержания в рабочем доме.

В 1881 году Сонька очутилась в одной из деревень Красноярского края, но на поселении жила довольно свободно.

Пришло лето 1885 года, и Сонька совершила давно задуманный побег из Сибири. Однако в декабре того же года смоленская полиция получила сообщение о том, что Сонька выехала из Тулы, где тогда существовала знаменитая воровская биржа, и держит путь в Смоленск. Выйдя из поезда, она оказалась в руках полиции.

На суде Сонька не отрицала своей вины. Немало пережив и в ссылке, и в тюрьме, она стремилась пробудить сострадание в сердцах судей и со слезами на глазах заявила: «Я бежала не от наказания... Мне так хотелось повидать моих дорогих дочек...» Представитель суда П. И. Отто вспомнил, что в голосе этой еще довольно молодой женщины «звучала нотка душевных страданий». Но на этот раз приговор был суров: за побег из Сибири Шейндля Блювштейн получила три года каторжных работ и, кроме того, была приговорена к сорока ударам плетьми.

Однако в тюрьме Сонька не теряла времени даром. Она влюбила в себя рослого и красивого тюремного наблюдателя Михайлова. В ночь на тридцатое июня он совершил с ней побег из смоленского острога. Полиция приняла все меры к розыску «сухощавой брюнетки небольшого роста» по прозвищу Золотая ручка и ее бывшего тюремщика. Только четыре месяца Сонька наслаждалась свободой...

Летом 1888 года Соньку привезли в Одессу, откуда ей предстояло длительным морским путешествием отправиться на остров Сахалин. На набережной Карантинного мола собралось много одесситов, провожавших осужденных. У причала уже стоял пароход Добровольного флота «Ярославль», который был, в сущности, плавучей тюрьмой. По сообщениям газет, взглянуть на Соньку пришли одесский градоначальник и полицмейстер. На двух больших палубах «Ярославля» были установлены камеры-клетки с решетками из толстого дюймового железа. Особо опасные преступники находились в тюрьме. Раздался протяжный гудок, и пароход оторвался от причала. Арестанты надрывно запели: «Прощай, Одесса, прощай, карантин, меня посылают на остров Сахалин...»

Через пять с половиной месяцев измученная тяжелым рейсом Сонька прибыла в небольшое поселение Александровский пост, или Александровск-на-Сахалине.

Сахалинская эпопея была самым трудным и трагическим периодом в жизни Шейндли-Суды Блювштейн, темпераментной и незаурядной женщины, столь безрассудно растратившей свою огромную энергию.

Вначале она жила вне тюрьмы, на правах вольного жителя. Но не все было спокойно в этом крохотном городке с тюремными бараками, с потемневшими от времени избами, где каторжные добывали уголь. Пока Сонька находилась на свободе, произошло ограбление и убийство. Многие островитяне были убеждены, что Сонька имела прямое отношение к этим делам.

Тогда, переодевшись солдатом, она пускается в бега. Сонька идет по глухим местам, окруженным труднопроходимыми лесами с трясиной, болотами, горами полусгнившего валежника, обилием кровожадной мошкары, идет без запасов пищи, рискуя встретиться с хищниками. Уже к концу следующего дня ее задерживают. Наказание за побег было слишком суровым для женщины: ее подвергли публичной порке розгами в одной из больших общих камер Александровской тюрьмы. Во время этой экзекуции, которую выполнял дюжий палач-уголовник Комлев, она потеряла сознание.

Два года и восемь месяцев Сонька носила ручные кандалы и содержалась в одиночной камере с крошечным окном, закрытым густой решеткой. Спала на узких дощатых нарах, укрывшись овчинным тулупом, и ходила по холодному сгнившему полу. Для такой деятельной натуры одиночное заключение было самым страшным наказанием. В тюремных бараках и камерах заключенных душил зловонный воздух, стены верхних деревянных зданий промерзали насквозь. Неудивительно, что к сорока пяти годам Сонька поседела, осунулась, превратилась в худенькую старообразную женщину с изможденным, помятым лицом, но волевым взглядом. А. П. Чехову, видевшему ее в 1890 году, не верилось, что «еще недавно она была красива до такой степени, что очаровала своих тюремщиков...»