Время, проведенное в Прямухино во время командировок Никиты (забегая вперед признаюсь, что их было несколько), ассоциируется у меня, кроме вечного ожидания, с печкой, которую в зимнее время надо топить два раза в день и радио "Маяк", потому, что мне по зарез нужно было знать новости, а телевизором я не разжилась. Конечно, были еще и школьные занятия, но главной темой жизни все же стало ожидание. Причем со временем я осознала, что жду я уже даже не возвращения Никиты, а страха, связанного с отсрочкой этого самого возвращения, или даже не дай Бог невозвращения. Этот страх не покидал меня, даже пока Никита был рядом и, держа за руку, говорил теплые слова. Я смирилась с тошным чувством страха, но бояться-то от этого не перестала.

"3"

На шестом курсе я по-прежнему ждала Никиту, писала дипломную работу и надеялась, что окончание учебы наконец ознаменуется и окончанием войны. Нет, в реальный конец войны в Чечне я уже не верила, но продолжала надеяться, что она может кончиться для Никиты. Желательно, мирно.

На новогодних каникулах мы были вместе. Сколько я не упражнялась в словоблудии, но свое состояние в эти дни описать словами не смогу. Нет таких человеческих слов, чтобы описать степень, в которой мне захорошело. Никита пообещал, что следующая командировка будет "крайней", слова "последняя" он суеверно избегал. Из-за этого собственно слова мы с ним и заговорили о суевериях. Выяснилось, что я в приметы не верю абсолютно, считая эту лабуду запудриванием мозгов, а вот Никита как-то замялся, а потом и вовсе признался, что в некоторые приметы все же верит. И выдал идею покреститься. Сама задумка мне понравилась, потому что когда-то, кажется, при собственном крещении, которое случилось со мной в сознательном возрасте, слышала, что Ангел Хранитель выдается только людям крещеным. А с тем, что у моего любимого нет Ангела рядом, когда он воюет, я согласиться не могла. Поэтому сразу после Рождества Никитка и крестился в Прямухинском храме. Помимо этого мероприятия мы с ним почти не покидали моей квартирки, не желая никого видеть, кроме друг друга. Перед его отъездом к нам пришел Илья, почему-то начавший на полном серьезе отговаривать брата от командировки. И я, как и положено почти, что жене солдата, Никиту поддержала. Это потом, много раз прокручивая наш разговор в памяти, я стала думать, что, возможно, тогда можно было избежать того ужаса, что ждал нас за поворотом, может быть это и было моей самой большой ошибкой, ведь по сути - это я отпустила его в Чечню.

А потом Никита уехал. Я никогда не провожала его. Так хотел Никита, наверное, жалея мои нервы. Хотя, на самом деле, еще тяжелей сидеть дома у печки и изо всех сил стараться не побежать за ним, потому что знаешь, что он еще в нескольких шагах от твоего крыльца. Но я послушно сидела на табуретке, считала секунды, зная, что каждая из них отдаляет Никиту от меня даже не на шаг - на вечность, потому что каждое мгновение, проведенное рядом с ним - это маленькая жизнь. Может быть, лучше было бы посадить его в автобус, чтобы колесами раздавить ненужное время, проведенное без него, но Никита брал с меня обещания: не провожать, не плакать, не догонять. И я слушалась его. Зря, наверное.

Ни писем. Ни звонков. Только так я и могу охарактеризовать то, что было потом. Раньше, во время предыдущих поездок на Кавказ, Никита обязательно отзванивался-отписывался, в зависимости от возможности. Но не пропадал так надолго. Теперь, пересмотрев-перечитав все возможные фильмы-книги на тему ожидания любимого с войны, я могу спорить с их авторами. Дело в том, что если нет вестей с войны, а девушка, которая их ждет, не бьется в истерике, не предчувствует плохого, то это еще не значит, что девушка бесчувственная, или ей на своего любимого наплевать. Нет. Просто, когда ждешь, то и занят собственно этим ожиданием, а о плохом даже думать боишься, и страх этот сильнее безумной фантазии. Поэтому я ждала. Ждала, что Никита вернется, или подаст весточку. Весна предательски распечатала травку и почки на деревьях, устав ждать Никиту. Заволновались его родители, Илья, Танюли. Сестры учились в школе в Прямухино, на неделе жили в интернате для детей и далеких деревень, поэтому ритуально каждое утро спрашивали меня об известиях о брате, получая один и тот же ответ:

- Успокойтесь, я бы вам сама сказала. - Повторяла я каждый раз, думая, что если бы что-то изменилось, они и без слов поняли бы по моим глазам.

Но читать по глазам пришлось мне. После выходных в школе не появились Танюли, а после уроков меня ждал Илья. Он сидел на моем крыльце и курил. Я подошла, встала на первой ступеньке, поздоровалась, а он все курил и курил, глядя себе под ноги. Вдыхая сигаретный дым, который майским ветерком тянуло на меня, я понимала, что отсутствие Танюль в школе и присутствие Ильи на моем крыльце связано с Никитой. И скорее всего не с его возвращением. Потому что тогда он был бы здесь вместо брата. Я терпеливо молчала, желая на самом деле, чтобы Илья никогда не заговорил. Потому что по привычке не додумывала плохого, но боялась.

- Не знаю, как сказать, Ксеня... - все же подал голос Илюха, достал из кармана куртки какой-то листок и протянул мне.

Листок я взяла. Долго смотрела на него. Потом развернула и прочитала. Все, что я помню, это как из прыгающих перед глазами букв складывалось что-то несвязное: имя моего любимого, "погиб", "ввиду невозможности транспортировки тела",  "захоронен", еще какие-то цифры и фамилия Филипчук. Я читала это несколько раз, но смысл складывался с трудом, потому что предложений не было - больше ничего не было. Я села рядом с Ильей.

- Как это захоронен? Как это невозможно транспортировать им? Как это? Почему? Кто такой Филипчук этот? Что они пишут вообще? - все повышая голос спрашивала я, последние вопросы уже выкрикивая. - Как это? Как это погиб? - и я с брезгливостью сунула Илье эту бумажку, которую больше никогда не видела.

Потом, кажется, пила корвалол. Надо было валериану, но у меня был только корвалол. А потом Илья повез меня к себе домой - на поминки. Там на мне повисли Никитина мама - тетка Галя и его сестры. А еще на столе стояла его фотография, перевязанная черной ленточкой. Это фото и вернуло меня к реальности. Я села за поминальный стол. Попялилась на блины и кисель, долго отказываясь выпить "за помин души", потом все же осушила стопку самогона.

- Отвези меня домой, пожалуйста, - попросила я Илью, сидящего рядом.

- Давай попозже хоть, - попросил он.

- Нет, сейчас, - покачала я головой, чувствуя, как к горлу подступает истерика, - Я не верю, что он погиб. - И встала из-за стола.

Уже на крыльце меня догнали Илья со своей мамой.

- Ксеня, ну посидела бы ты с нами-то! - воскликнула тетя Галя.

- Не могу я, понимаете, не верю я, что его нет. Не могу я поминать живого! - оправдывалась я.

Тетя Галя заплакала, обнимая меня и приговаривая что-то вроде: "бедная девочка". Я умоляюще посмотрела на Илью, и на него подействовало - он вытащил меня из объятий матери и увез в Прямухино.

Потом я выгоняла Илью из дома, а он не уходил. Спорил с моим ощущением, что мы хороним живого человека.

- Нет его тела, нет могилы, значит, живой! - твердила я свой главной аргумент.

- Ну написано же - из-за невозможности вывезти тело, похоронили его там, ты же читала! - терпеливо возражал Илья.

- А я не верю, что невозможно вывезти было! Нечего вывозить было, вот и все! - упрямилась я.

Илья все равно возражал, но потом переключился на уговоры поспать-поесть.

А потом наступили черные дни. В эти дни я узнала, где находится душа. Потому что на ее месте у меня образовалась пустота, которая иногда впрочем, заполнялась невероятной болью. Эту боль я ощущала даже физически, хотя знаю точно – горячей, острой, ноющей, доводящей до отчаянья болью мучилась именно душа.

Нет ничего страшнее неизвестности, сомнений, страха перед ошибкой. Я боялась хоронить Никиту, боялась поминать его с ушедшими навсегда. Я не верила, не хотела верить официальной версии о его гибели, но не хотела и думать о том, что он пропал без вести, ведь это означало плен.