Первое послевоенное лето. По привокзальной площади Джамбула снуют озабоченные женщины с облупленными фанерными чемоданами, тащат за собой замурзанных, невеселых ребятишек с расширенными от недосыпания и тревоги глазами. Пассажирский поезд, недавно прошедший, почти никого не забрал, да и билеты не продавались. Оспан Сауранбаев, недавний фронтовик, отлежавшийся после тяжелого ранения в госпиталях, раздумывая о своей судьбе, бродил по площади. «Что же теперь делать? Без образования жизни нет! Если достану билет, поеду в Алма-Ату». Оспан купил в ларьке кусок хлеба с колбасой и, прислонившись к глинобитному забору, стал есть. Но не вытерпел, опять пошел бродить, рассматривая привокзальное разношерстное многолюдье.

— Эй, джигит! — негромко, но властно окликнул его коренастый плотный казах. Редкие волосы зачесаны назад, и на широком смуглом лице странная усмешка, неподвижная и завораживающая.

— Эй, джигит, ты много времени имеешь?

— Так, аксакал! — с неуверенной почтительностью подтвердил Сауранбаев.

— Прошу тебя, купи нам еды. Мы, два старика, проголодались, а выйти из вагона дела и заботы не дают. Ты помоложе, окажи услугу, пожалуйста. Вот деньги.

Нисколько не меняя странного строго-хитроватого выражения лица, он протянул Сауранбаеву деньги. Тот взял их.

— Принесешь в пассажирский вагон, что в тупике стоит. А деньги все истрать...

Незнакомец подал Сауранбаеву небольшую корзинку и отошел. Потолкавшись на базарных рядах, Оспан с нагруженной корзиной пробрался по знакомым путям в тупик.

Вагон поразил его своим внутренним убранством. Он никогда не видел такого просторного зала, отдельных комнат.

В одной из них, приветствуя Оспана, слегка приподнялся второй незнакомец. Он выглядел утомленным, на нем внакидку был китель незнакомого Оспану образца с неведомыми знаками отличия.

— Угощайся, — ласково сказал человек, пригласивший Сауранбаева в вагон. — И повел рукою в сторону бутылки с вином, одиноко стоявшей на столике, застеленном зеленой бархатной скатертью.

— Я не пью, — сказал Оспан.

Он заметил, что ласковость, с какой разговаривают с ним, носит оттенок, который можно было бы назвать: «Спасибо за услугу, но что же нам с тобой дальше делать!»

— Тогда присаживайся, — гостеприимно настаивал незнакомец.

Оспан отказался и повернулся, чтобы распрощаться.

— Ты куда собрался ехать?

— Далеко. В Алма-Ату...

Незнакомец в кителе мельком посмотрел на Оспана и вновь утомленно прикрыл веки.

— Тогда ты нам не мешаешь, будешь попутчиком, раздевайся, повесь пальто...

Через несколько часов вагон прицепили к проходящему пассажирскому поезду. К тому времени Оспан знал, что первого незнакомца звали Жантуаров, он был транспортным прокурором станции Джамбул, а второй — Мукыш Абдулкадиров, всю дорогу недомогавший, являлся прокурором Джамбулской области.

Они расспросили Оспана обо всем, что касалось его жизни и будущих перспектив. Оспан признался, что профессии еще не выбрал. И тогда собеседники рекомендовали ему свою. Ошеломленный Сауранбаев, оставшись один, вновь слушал, как Жантуаров, и особенно Абдулкадиров, говорят наперебой: «Тебе обязательно стать юристом надо. Ты так и оформляй свои документы, чтобы быть прокурором!»

Глядя в окно, где в предрассветной мгле проплывали казахские степи, Сауранбаев вспоминал свое поспешное согласие и понимал причину его: ему понравились и Жантуаров и Абдулкадиров, внове была интеллигентная размеренность их речи, спокойствие. И все настолько очаровало Сауранбаева, что чего бы он только ни отдал, чтобы завтра же стать прокурором!

Но когда в Алма-Ате Абдулкадиров настойчиво разыскивал директора Алма-Атинского юридического института и устраивал судьбу понравившегося ему фронтовика, он и предположить не мог, что через несколько недель принятый в институт Оспан, встретив на улице знакомого и поговорив с ним несколько минут, откажется от вуза и перейдет в Алма-Атинскую юридическую школу, благо она давала юридическое образование на два года раньше. После школы его направили следователем прокуратуры в родной Чуйский район, где он проработал три года. Потом — пять лет в Меркенском районе в той же должности.

Однажды вечером прокурор района позвонил Сауранбаеву домой и сказал: «Собирайся, завтра тебе надо быть к девяти утра в Джамбуле, будут утверждать прокурором Сарысуского района...»

На бюро обкома первый секретарь Артыгалиев говорил:

— Нас сейчас волнует судьба Сарысуского района. Тяжелый район, имеет свои особенности, там нет промышленных предприятий, народ разный и не всегда легкий на подъем. Сегодня будем утверждать нового районного .прокурора. Послушаем, что он скажет...

Но Сауранбаев не мог говорить. Волнение его было замечено и понято.

Уже через несколько месяцев Сауранбаев почувствовал себя иным человеком, далеко, очень далеко шагнувшим от того горячего и вспыльчивого джигита, каким он был совсем недавно. Всегда и во всем он стремился занимать принципиальную партийную позицию. Внимательно анализировал поступки людей, скрупулезно изучал их.

Местные партийные руководители заботились о его авторитете, и многие не знали о разговорах в райкоме, порою далеко за полночь, когда Сауранбаеву указывали на его ошибки, поправляли, советовали и... советовались с ним. Навсегда он остался благодарен Сарысускому району и его руководителям. Именно здесь Сауранбаев заметил, что он все чаще думает о других, старается предвидеть, как то или иное его слово, поступок, им совершенный, отразится на судьбе и личности человека, с которым его сталкивала жизнь. Но поначалу, разумеется, не обошлось и без курьеза. Особенно запомнился ему один судебный процесс в совхозе «Туркестан»...

В полдень в зал клуба совхоза «Туркестан» ввели двух подсудимых. Они сразу сели на скамью, отирая пот с взволнованных и отягченных печалью и тревогой лиц. Сауранбаев мельком посмотрел на них, но тут же вновь углубился в свои бумаги. Он подготовил обвинительную речь и старался, чтобы ничто, в частности, невольное безотчетное сочувствие к виновным в краже зерна не помешало ему сохранить страстность и стремление обличать.

И лишь ему предоставили слово, он напористо, интенсивно, обрушивая на суд и на слушателей процесса доказательство за доказательством, довод за доводом, быстро и энергично обвинил подсудимых в преднамеренном злостном хищении и потребовал лишить свободы каждого обвиняемого на три года.

Когда председательствующий посмотрел в сторону адвоката Жетписбаева, тот кивнул головой в знак того, что он сейчас будет говорить, но некоторое время даже не вставал с места, а встав, тихо сказал:

— Государственный обвинитель, уважаемый товарищ Сауранбаев, неправильно понял свою задачу. Он понял ее так, что надо обвинять во что бы то ни стало. Но надо было разобраться в материалах следствия, тогда ему бы стало ясно, что в отношении одного подсудимого необходимо вынести оправдательный приговор, а в отношении другого — ограничиться мерами наказания, не связанными с лишением свободы, ибо та статья Уголовного кодекса, на основании которой прокурор требовал трех лет тюремного заключения, не может быть применена к проступку подсудимых.

Никогда дотоле не приходилось Сауранбаеву чувствовать столь остро, что он буквально сгорает от стыда. Но ни капли недовольства опытнейшим юристом, который блистательно опроверг все обвинительные выводы прокурора, у него не было. Как он ни краснел от стыда, он нашел в себе силы подойти к Жетписбаеву после завершения судебного процесса и сказать:

— Благодарю, аксакал. Поверьте, вашего серьезного урока не забуду.

И действительно, не пришлось больше прокурору Сауранбаеву попадать в такое неловкое положение, как тогда в совхозе, поскольку вскоре уже не было, наверное, в районе другого такого человека, в совершенстве изучившего массу законов, огромное количество постановлений и старающегося ныне, чтобы ни одно его слово, произнесенное в кабинете или в суде, не имело и малейшей тени расхождения с законом.