Сегодня улица Юрьевская переименована в улицу М. А. Четвертного.

В селе Подзамче Ровенской области имя Героя Советского Союза Михаила Четвертного носит средняя школа.

Снег таял, и неошкуренные бревна наката обильно слезились. Большие мутные капли глухо шлепались оземь по всему блиндажу. Промозглый холод забирался в рукава, под белье, и Стрижак время от времени, чтобы согреться, вынужден был отрываться от окуляров и по-ямщицки, крест-накрест бить себя по плечам.

— А ты чего? — взглянув на скорчившегося у аппарата телефониста, спросил Стрижак. — Погрейся чуток, вон позеленел весь.

— Да я думаю, что недолго осталось, товарищ капитан, — поднял голову солдат. — Авось скоро Червоноармейск возьмем, там и отогреемся в теплой хате. С чайком…

Командир батареи пристально посмотрел парню в глаза и не ответил. Только резко повернулся к амбразуре, снова припал к стереотрубе. Знакомо вырисовывались серые в утреннем свете коробочки домов на окраине городка, голые сады, поле, изрезанное траншеями и словно оспой побитое сотнями свежих еще воронок. Там изредка взметались к небу черные султаны разрывов, кое-где занимались пожары, оскаливались белыми вспышками стволы фашистских орудий на опушке иссеченного осколками ельника. Там шел бой. Долгий, затяжной. А вот в направлении стрельбы его батареи было пока тихо. Тревожно тихо, непривычно…

«Не к добру это, — невольно подумал Стрижак, разглядывая плешивое от проталин мартовское поле. — Что-то фриц замышляет, не иначе. Чует сердце, не скоро мы еще в теплой хате будем греться…»

Тяжелая капля звонко ударилась о целлулоид планшета, разметала вокруг десятки крохотных, похожих на ртутные, шариков. Стрижак осторожно стер их ладонью, улыбнулся: а весна все-таки наступает.

«Как и мы, — подумал он, медленно поворачивая линзы в сторону своего левого соседа. — Наперекор всему наступаем. И ничто уже нас больше не остановит. Никакая сила. Вот и Ровенщина, скоро граница, а там, глядишь, и до Берлина рукой подать… Эх, быстрей бы управиться с этой проклятой войной — и домой! В Харьков, на Сумскую… — Стрижак не заметил, как размечтался. — Хорошо бы к весне. Чтоб цвело все… Пройтись неторопливо по улицам, пройтись гордо, с орденами и боевыми медалями. — Он машинально провел рукой по груди, будто хотел убедиться, на месте ли его награды, и усмехнулся — С орденами… Чудак ты, Пашка, чудак. Кого своими орденами удивить хочешь? Да после войны, почитай, миллионы с ними ходить будут. И те, кто на фронте, и те, кто в тылу в общую победу всю душу вкладывал… Все! Весь народ…»

— Товарищ капитан! — неожиданно прервал размышления комбата простуженный голос телефониста. — Вас ноль третий вызывает…

В трубке стоял невообразимый треск, но Стрижак сразу же узнал командира полка.

— Алло, алло! Слышь, комбат! — кричал подполковник, боясь, что его не услышат. — Там у тебя за Слонсвкой какое-то движение. Вроде фрицы резервы подтягивают. Приготовься, комбат! И — ни шагу назад!

— Понял вас, товарищ ноль третий.

— Вот и лады! Главное, комбат, танки не пропусти, если на тебя пойдут, понял? А я помогу в случае чего…

В трубке что-то треснуло. Голос командира полка пропал. Несколько минут на НП стояла напряженная тишина. И вдруг до слуха Стрижака донесся едва уловимый гул. Он то усиливался, то затухал где-то за дальним перелеском, но сомнения не оставалось: работали танковые моторы, притом — много.

— Телефонист, передать на батарею!.. Квадрат…

Через десять минут на НП уже нельзя было говорить обычным голосом. От рева двигателей буквально закладывало уши. Квадратные коробки чужих машин неторопливо выкатывались из-за голого бугра и разворачивались в боевой порядок. Несколько танков открыли по нашему переднему краю огонь.

Стрижак спокойно наблюдал за противником. Танков было много. Пять, семь, десять, двенадцать… С виду неуклюжие, они уверенно бороздили раскисшее поле и за ними, по четко обозначивающимся колеям, прикрываясь броней, шли автоматчики.

— Товарищ капитан! — сержант-разведчик с тревогой взглянул на командира батареи. — К ориентирам подходят, товарищ капитан!..

— Спокойно! — Стрижак не отрываясь смотрел в окуляры стереотрубы, что-то определяя и подсчитывая. — Сейчас, сержант. Еще метров сорок… Так, так… Ну, пора. Телефонист!..

Он ровным голосом передал на батарею данные для стрельбы, и почти в ту же минуту у головной машины взметнулся черный султан разрыва. За ним еще и еще… Неплохо! Совсем неплохо.

— Прицел!.. Вправо ноль два… Ближе… — начал комбат корректировать огонь своих орудий, но в это время танки начали перестраиваться. Стрижак увидел, как одна группа приняла чуть в сторону и, стреляя из пушек и пулеметов, стремительно пошла на позиции левого соседа, а вторая — и это больше всего встревожило капитана, — спустившись в неглубокую лощину, взяла направление на его батарею.

— Эх, засекли гады! — выругался сержант. — Прямо на огневые прут. Они ведь, товарищ капитан, этой лощиной почти во фланг к нашим выйдут…

— Знаю. Сколько их, сосчитал?

— Двадцать, товарищ капитан. Ровно двадцать.

Положение складывалось трудное. Четыре пушки против двух десятков танков! Впрочем, за долгие месяцы войны Стрижак бывал и не в таких переделках, но сейчас его беспокоила эта проклятая лощина, которая, огибая невысокий бугор, уходила в сторону правого фланга его батареи. И хотя там гитлеровцам придется все же выползти на ровное поле, пушкарям надо будет резко менять направление стрельбы, с ходу перестраиваться для встречи с танками. А это не просто. Совсем не просто, если учесть, что противник пока еще не ведет огня всеми средствами, обходясь лишь минометами.

— Снимаемся! — приказал он разведчикам. — Тут нам делать больше нечего. Перебежками, за мной! — Он выскочил из крохотного, довольно обжитого блиндажика, лавируя среди разрывов, побежал к огневым позициям батареи. — Не отставать! Живее!..

«Только бы успеть сменить позиции, — билась в голове мысль, — а уж там нас так просто не возьмешь…»

Он успел как раз вовремя: танки еще не показывались, и только гул их двигателей упруго рвал утренний влажный воздух, да смрадный чад вместе с ветром порывами налетал на батарею.

— Первому расчету глядеть в оба! — приказал капитан. — Как только танки выткнутся — огонь. Беглым! Остальным — быстро на запасные!

Стрижак сам ухватился за станину, помогая солдатам выкатить пушку. Не мешкать! Дорога каждая минута. Ну, живо! Сзади зло зачастило выстрелами первое орудие. Стеной встали перед фашистскими танками косматые черные столбы разрывов. Под прикрытием огня товарищей артиллеристы Стрижака готовились к бою.

Гитлеровцы, однако, очень скоро поняли, что перед ними всего лишь одно орудие. Ну что могло оно против их грозной силы? Так, отчаяние обреченных… Заранее предвкушая победу, гитлеровцы шли прямо на него, и когда до полузасыпанных огневых осталось всего несколько сотен метров, Стрижак понял: пора.

— Батарея! По танкам!.. Бронебойным… Прицел…

В надрывный рев моторов, ухание пушек и треск пулеметов вплелись резкие, как удар бича, выстрелы наших орудий. Крайний слева танк споткнулся, клюнул стволом на какой-то рытвине да так и остался стоять, с каждой секундой все больше окутываясь густым маслянистым дымом. Вторая машина юлой завертелась на месте, разматывая разорванную снарядом гусеницу, третья остановилась со свороченной набок башней.

— Батарея!..

Стрижак стоял, широко расставив ноги, чуть позади орудий и, не отрывая глаз от бинокля, командовал. Он знал, что сейчас начнется самое страшное, самое трудное, что гитлеровцы уже наверняка обнаружили его запасные позиции, что вражеский огонь через минуту весь будет перенесен сюда, на этот крохотный клочок земли, который нужно отстоять во что бы то ни стало. Да, сейчас начнется…

И он не ошибся. Фашисты, оправившись от неожиданности, быстро обошли подбитые машины и, усилив огонь, двинулись на батарею. Позиции артиллеристов вздыбились от разрывов, осколки резко забарабанили по щитам, кто-то отчаянно вскрикнул, сраженный безжалостным металлом.