У меня хранится тетрадочка одного из педелей Львовского политехнического института за 1936 год, где на листочке алфавита под буквой «Б» черным по белому значатся имя и фамилия: «Степан Бандера». Недоучившийся студент агрономического факультета, руководитель краевой экспозитуры ОУН и организатор убийства польского министра уже и тогда, сидя в тюрьме, все же считался студентом Львовского политехнического института...

Отнюдь не случайно прибегли к услугам именно таких студентов-недоучек, ослепленных фашистским учением Адольфа Гитлера, перелицованным на украинский националистический лад, такие научные специалисты абвера, как теологи Теодор Оберлендер, Ганс Кох, Герулис, Вернер Маркет и бывший руководитель польского отдела в Кенигсбергском университете, старый разведчик Петр Ганс Серафим. Играя на личной неприязни к строгой профессуре этих полных неудачников в науке, мечтающих о политической карьере украинских наполеонов, представляя обычные требования педагогов как проявление национального угнетения, гитлеровские специалисты от разведки, подобные Оберлендеру, преследовали определенные цели. Они не только получали «черные списки», но, выполняя приговоры по ним, добивались разобщения людей разных национальностей. Им было очень выгодно, когда среди польского населения распространялся слух: «Наших профессоров убили украинцы». Отождествление устами обывателей жалкой кучки предателей и наемников со всем украинским населением служило разжиганию взаимной ненависти, стирало воспоминание о тех догитлеровских временах, когда за стенами той же самой Станиславской тюрьмы или львовских «Бригидок» томились в одних камерах польские, украинские, еврейские революционеры, ведущие совместную борьбу против капиталистов и поднявшие массы трудового, нищего люда на баррикады красного восставшего Львова в мае 1936 года.

Чтобы население оккупированных земель не выступало сообща против захватчиков, гитлеровцы продолжали, но еще с большей силой и коварством, традиционную политику императорской Австро-Венгрии— «разделяй и властвуй». Обрекая на смерть интеллигенцию Львова, оберлендеры, крюгеры, ста-висские не только очищали захваченную территорию от нежелательных для рейха элементов, и прежде всего интеллигенции, но и старались превратить Западную Украину в котел, кипящий национальными противоречиями и ненавистью. Гитлеровцы считали, что разжигание национальной ненависти поможет им в борьбе с партизанским движением, которое ширилось с каждым днем на оккупированной территории.

В 1940 году кавалер «ордена крови», член нацистской партии с 1933 года, профессор Теодор Оберлендер писал в «Новом крестьянине»:

«Германизация восточных территорий должна быть полной. Мероприятия полных выселений и переселений могут больно ударить по отдельным единицам. Но лучше раз оказаться беспощадным, чем целыми поколениями вести партизанскую борьбу».

Когда были написаны эти зловещие слова-приказ, «черные списки» ОУН уже — это доказано точно — лежали у Оберлендера на столе.

Страшны подробности сговора иерархов греко-католической церкви с представителем гитлеровской Германии, видным католиком, а сейчас деятелем

Христианско-демократического союза в Бонне, Теодором Оберлендером! Много бы, очень много дал Ватикан за то, чтобы они никогда не всплыли на поверхность, не сделались достоянием гласности.

Поздней осенью 1939 года Оберлендер, работая в комиссии по переселению лиц немецкого происхождения с территорий, освобожденных советскими войсками, в Германию, вместе с полковником Альфредом Бизанцем тайно посещает в советском Львове двух человек. Один из них — профессор медицины, будущий агент СД, Мариан Панчишин, другой — епископ греко-католической церкви Чарнецкий. Марьян Панчишин хорошо знает бывшего офицера националистической «украинской галицийской армии» Альфреда Бизанца. который теперь скрывает под хорошо сшитым штатским костюмом мундир полковника немецкой военной разведки. Ведь Бизанц — старый львовский житель. Вместе со своими братьями Евгением и Фредериком этот галицийский немец долгие годы жил во Львове, в доме по улице Тарновского. Один из его братьев имел в городе модный ресторан, который был неофициальным представительством немецкой разведки. Гостя, которого привел к Панчишину Бизанц, Теодора Оберлендера, доктор видит впервые, но это не мешает им найти общий язык. В уютной вилле Панчишина начинается сговор, как должен вести себя Панчишин, дожидаясь прихода гитлеровцев. Его популярность как врача, знакомство с польской профессурой помогут ему быть в курсе всех событий научной жизни города.

Не менее гостеприимно встречает Бизанца и Оберлендера у себя в палатах титулярный епископ лебедийский, апостольский визитатор для верующих византийско-славянского обряда, официал митрополичьего церковного суда второй инстанции, преосвященный Кир Николай Чарнецкий.

Пока уважаемые гости поудобнее рассаживаются, епископ Чарнецкий подходит к окну своей квартиры по улице Зибликевича, 30, и, отдернув портьеры, долго внимательно рассматривает улицу. Не следит ли кто из энкаведистов за приходом к нему переодетых в штатское бывалых немецких разведчиков?

Шестой десяток пошел епископу лебедийскому, давно уже он является служителем Ватикана и, как опытный иезуит, знает все тонкости разведывательной работы...

В 1959—1960 годах прогрессивные газеты на Западе и даже некоторые буржуазные газеты Федеративной Республики Германии начали выводить Оберлендера на чистую воду, все чаще и чаще называя его убийцей львовской профессуры. Он открещивался, как мог, рассказывал на пресс-конференции такие небылицы, как то, что за время, пока он руководил батальоном «Нахтигаль», «не было сделано ни одного выстрела».

Стараясь выпутаться, он заврался до того, что заявил:

«В соборе Святого Юра мы нашли на полу кардинала Андрея Шептицкого, закованного в кандалы».

Такая ложь вызвала повсеместные улыбки не только среди противников Оберлендера, но даже среди симпатизирующих ему униатов за рубежом. Ведь общеизвестно, что митрополит Андрей Шептицкий никогда не был кардиналом и за двадцать два месяца существования во Львове Советской власти никто к нему и пальцем не притронулся.

О злодеяниях «Нахтигаля» мне рассказали выдающийся ученый, основатель Львовской математической школы, профессор Стефан Банах (во время оккупации, чтобы не умереть с голоду, он кормил своей кровью вшей в институте Вайгля, где готовилась противотифозная вакцина для гитлеровской армии) и вдова расстрелянного профессора математики Антония Ломницкого — Мария. Вот их свидетельства.

«Никогда не забуду страшной, кошмарной ночи с 3 на 4 июля 1941 года, когда немцы пришли в наш дом и забрали моего мужа,— рассказала Мария Ломницкая.— Около одиннадцати часов ночи мы легли спать, но вскоре услышали, что кто-то сильно стучит в двери. Муж вышел в переднюю узнать, кто там. Потом я услышала много шагов и крики на немецком языке, среди которых разобрала возглас: «Хенде хох!»

Я вскочила с постели и выбежала в переднюю. Здесь увидела такую картину: к нам ворвалось пять немцев в темно-зеленых мундирах. В каком звании они, я не знаю до сих пор, во всяком случае — не простые солдаты. Муж стоял с поднятыми руками, а справа и слева — два немца с нацеленными на него револьверами. Мне тоже приказали поднять руки. Два других фашиста производили обыск в кабинете мужа, переворачивая все в шкафах, но не нашли ничего компрометирующего. Один из немцев обходил все другие комнаты, что-то разыскивая. Потом мужу было приказано одеваться.

Я подала ему одежду, которую немцы перед тем осмотрели. Даже носовой платок один из фашистов ощупал. На вопрос мужа, надо ли ему что-либо взять с собой, фашисты ответили, что ничего не нужно. Они не дали ему взять ни шляпы, ни плаща. Портфель с документами и деньгами, который я в последнюю минуту хотела подать мужу, взял себе один из немцев.

Муж, прощаясь со мной, сказал только, что совершенно не знает, в чем дело. Немцы отвели его в автомашину, стоявшую на улице, в которой (как стало известно позже) были уже профессор Виткевич и профессор Стожек с двумя сыновьями. Машина поехала вниз по улице Набеляка, на которой мы тогда жили.