Так во Львове, городе трех митрополий Ватикана — римско-католической, греко-католической и армяно-католической (последняя в годы немецкой оккупации занималась вербовкой польских армян в гитлеровский «армянский легион»), появляется еще один центр для вмешательства в общественно-политическую жизнь галичан — «украинская народная католическая партия».

Для того чтобы создать популярность новой, создаваемой по указанию Ватикана партии и утвердить в народе мысль о ее «оппозиции» к правительству Речи Посполитой, львовская полиция с места в карьер конфискует первое издание программного заявления.

Митрополит Шептицкий предпринимает «интервенцию». Он звонит официальным чинам полиции, воеводства, обращается в Варшаву и конечно же добивается снятия цензурного запрета. Цель достигнута вдвойне: широким кругам украинцев становится ясно, что пилсудчики «недовольны» новой затеей Шептицкого. «Святоюрские крысы» немедленно используют этот предлог для распускания новой волны слухов о том, что «Шептицкий защищает украинцев». Кроме того, на новом издании программного заявления появляется строчка: «После конфискации— второе издание». Этот гриф придает затее святого Юра характер таинственной сенсации. А сенсация почти всегда залог популярности!

Восьмой пункт программного заявления проливает свет на идеологические основы создаваемой партии:

«В общественно-экономической политике стоим на позициях сохранения хозяйственного равновесия и общественной гармонии и в свою очередь со всей решительностью осуждаем идею классовой борьбы».

Уже один этот пункт вполне характеризовал кулацко-реакционную сущность новой партии. Ее более далекие политические цели были скрыты религиозно-исторической фразеологией в девятом и десятом пунктах:

«Считая христианско-католическую религию основой всечеловеческой культуры и национального прогресса, стремимся обеспечить полную свободу католической церкви, охраняемую конкордатом с апостольской столицей, стремимся проводить соответствующее влияние на воспитание молодежи и общественную мораль, в то же время боремся с течениями бесконфессиональности, масонства и сектантства.

...Верные исторической миссии и национальной традиции нашей земли, хотим быть посредником между Западом и Востоком, принимая от первого и передавая второму культурные ценности католического мира».

Такова была вуаль из блудливых, высокопарных фраз, наброшенная агентом Ватикана графом Андреем Шептицким на действительные политические цели «украинской народной католической партии». Ее воинственную программу были призваны выполнять под руководством дряхлеющего князя церкви его агенты, проведшие свои молодые годы в Риме и нашпигованные советами прелатов из таинственной «пропаганды».

Однако события того же октября 1930 года на землях Западной Украины разрушили всякие надежды «хозяйственного равновесия» и «общественной гармонии», к которым стремился митрополит и его новая партия. По всему миру проносятся вести о кровавой «пацификации» на окраинах Малополыии. Таким нежным словом «умиротворение» называют пилсудчики кровавые экспедиции против украинского населения в Западной Украине. Сжигаются целые села, население бежит в леса. Наиболее активная его часть берется за оружие, сжигает панские экономии, нападает на «осадников»... И вот в ту страшную своими событиями осень 1930 года, осененные крестным знамением митрополита, центральные комитеты партий украинской буржуазии принимают и затем печатают в органе УНДО — украинской буржуазии — «Дiло» такое циничное заявление:

«Подтверждается, что организованное в политических партиях и общественно-культурных организациях украинское общество не может нести общей ответственности за поступки, исполняемые тайными конспиративными организациями или отдельными личностями, которые не подлежат общественному контролю и не могут ему подлежать...

В частности, что касается массовых пожаров... подтверждается, что, поскольку они и в самом деле являются делом украинских рук, то они с национальной точки зрения бесцельны, лишены политического смысла и неоправданы никакими, даже революционными целями».

И никаких слов осуждения по поводу карательных экспедиций, против политики Пилсудского, против угнетения украинского населения.

Правда, в буржуазной газете «Дiло» от 5 октября 1930 года напечатана маленькая заметочка о поездке Шептицкого в Варшаву, где он говорил с польскими министрами о пацификациях и жаловался на некоторые злоупотребления (!) властей, но если и протестовал против них, то лишь потому, что они бросают население в руки коммунизма. Вот чего, оказывается, пуще всего на свете боялся духовный вождь галицийских священников — коммунизма!

Ему было безразлично, что сгорают целые украинские села, подожженные польскими уланами, что тысячи украинцев холодными дождливыми ночами бегут с насиженных мест в леса Тернопольщины и Ровенщины, что подчас за один портрет «гайдамака» Тараса Шевченко, найденный в сельском «Просвете», население подвергается неслыханным репрессиям. Если он, называвший себя «духовным отцом украинского народа», и был взволнован всем этим, то лишь потому, что боялся роста революционного движения. И здесь в каждом действии Шептицкого и церкви явно проявляется классовая сущность религии — адвоката и помощника угнетателей.

Через два номера, в газете «Дiло» за 7 октября, мы читаем еще более циничное заявление митрополита графа Андрея Шептицкого о его поездке в Варшаву:

«Говорил я в Варшаве с министром внутренних дел генералом Складковским, с вице-премьером министром Беком и с бывшим премьером, полковником Славеком.

Вопрос: Не могли бы вы, ваша эксцеленция, воспроизвести беседу с министром Складковским и сообщить, верен ли опубликованный польской прессой ход беседы? (В «Экспрессе Поранном» за 2 октября 1930 года было напечатано следующее заявление Шептицкого: «Моя беседа с господином министром Складковским удовлетворила меня.— В. Б.)

Ответ Шептицкого: Опубликованная в польской прессе моя беседа с министром г. Складковским не верна. Что же касается отображения этой беседы, то это сделать тяжело, ибо на эту тему я говорил и с другими лицами. А если бы и можно эту беседу точно воспроизвести, то я не мог бы этого сделать по следующей причине: в Варшавской правительственной прессе указано, что беседы министров со мной являются правительственной тайной, и поэтому излагать их дословно я считал бы не дискретным».

В этом ответе, казуистическом и предельно лицемерном, весь Шептицкий, воспитанник иезуитов, польский граф, ставший по велению своего класса магнатов и промышленников и по указу папы духовным руководителем греко-католической церкви, пытающейся распространить влияние на все украинское население Западной Украины.

«Пацификации» тем временем в разгаре. «Осад-ники» и жандармы из «корпуса охраны пограничья» свирепствуют в селах Волыни и Галиции. В Варшаве же седобородый генерал во Христе, называемый кое-кем из его почитателей «украинским Моисеем», развлекается тем, что едет (как это следует из газеты «Дiло» за 14 октября 1930 года) на раут к министру Залевскому, данный по поводу окончания конгресса по борьбе с... живым товаром. Почетные гости, окружив легендарного митрополита, заодно с ним проливают слезы и шампанское по поводу роста проституции в мире. А приблизительно в это же самое время комендант Варшавы, видный пилсудчик и будущий посол Речи Посполитой в Ватикане, адъютант Пилсудского, генерал Венява-Длугошовский, выстроил шутки ради на Маршалковской проституток ночной столицы, под звуки ресторанного оркестра ведет их строем к Главному вокзалу, а нарядные дамы высшего света рукоплещут с балконов новой проделке весельчака-генерала.

Где-то севернее, в городе Вильно, ревностный католик, будущий премьер польского эмигрантского правительства в Лондоне, виленский воевода Эдуард Рачкевич развлекается примерно тем же. Он наносит очередной визит в фешенебельный публичный дом «тети Рузи» (главная штаб-квартира немецкой разведки на Виленщине) и, к своему несчастью, одетый далеко не по моде, пляшущий с девицами «тети Рузи», попадает в объектив предприимчивого репортера. Ближайший же друг Андрея Шептицкого, один из руководителей УНДО, доктор Дмитро Левицкий (посещавший в ту же осень 1930 года вместе с князем церкви и епископом Бучко львовского воеводу по поводу «пацификаций») делается популярным отнюдь не по причине своей политической деятельности. В одном из заведений такого же пошиба, как салон «тети Рузи», в городе Львове у председателя УНДО Дмитра Левицкого исчезают деньги. Проснувшись в состоянии тяжелого похмелья, он мчится в соседний участок полиции, требует розыска украденных денег, не предполагая, что уже в вечерних выпусках львовских газет вся история покражи будет предана широкой огласке.