Вульф в шесть часов не спустился, как обычно, из теплицы прямиком к себе в кабинет. Очевидно, сн заходил к себе в комнату, потому что, когда он вошел в кабинет, под мышкой у него была пачка книг. Я заметил, что все это сочинения Поля Чапина. Он положил их к себе на стол, уселся в кресло и позвонил Фрицу, требуя пива.

Я сообщил ему, что миссис Чапин получила шкатулку, и прочитал ему стенограмму моего дневного разговора с миссис Бартон. Он дал мне кое-какие указания относительно вечера, которые я записал, потому что Вульф любил, чтобы все было зафиксировано, но потом, видя, что время приближается к обеду, я вежливо заметил, что давно пришло время ознакомить меня с загадкой пары серых перчаток на столе в приемной доктора Бартона. К моему величайшему изумлению, Вульф со мной согласился.

Он сказал:

— Это был вклад, внесенный миссис Чапин. Она сообщила еще и другие сведения, но ничто не может сравниться по значению с этим фактом. Она приехала к Бартонам, как вам известно, в 6.30. Дверь ей отворила горничная Роза. Когда миссис Чапин проходила через приемную, она заметила на столе пару перчаток, остановилась и взяла их в руки. Она говорит, что намеревалась отнести их миссис Бартон, но перчатки показались ей более тяжелыми, чем те, которые носит миссис Бартон. Так или иначе, она оставила их на прежнем месте. А когда она проходила назад через приемную уже одна, она подумала, что стоит еще раз взглянуть на перчатки и решить, принадлежат ли они миссис Бартон или нет. Перчаток не было. Она даже их поискала. Нет, их нигде не было.

— Понятно, и это доказывает, что Бартона ухлопала не она.

— Совершенно верно. И это указывает на личность убийцы. Если окажется, что непричастность миссис Чапин к убийству потребуется подтвердить фактически, можно будет установить, что в половине восьмого ее задержал офицер транспортной полиции на углу Парк-авеню и Пятидесятой улицы за то, что она поехала на красный свет. Не говоря уже о том, что привратник и дежурный по холлу видели, когда она выходила из здания, до того, как преступление было совершено.

— Угу, полагаю, вы завоевали ее доверие, преподнеся ей несколько орхидей?

— Нет, но вообще-то я обещал ей их послать,. Запишите на завтрашний день. Я завоевал ее доверие, рассказав ей правду о том, что осуждение ее мужа за убийство обошлось бы мне во много тысяч долларов. Она была уверена, так же как и сам Чапин, что я являюсь причиной его ареста. Он подумал, что обвинение против него подстроено не без моего участия. Поскольку Чапин меня видел, он не мог допустить, что я лично совершал все эти акробатические трюки в приемной у Бартона. Вы знаете, кого они подозревали? Вас... Да, да, доктора застрелили вы, а я все это придумал. Не сомневаясь в этом, миссис Чапин вцепилась в предоставившийся ей удобный случай. Усыпив вас и Питни Скотта, она обшарила ваши карманы, взяла форменную куртку и кепи Скотта, написала записку и приехала сюда. Записка была короткая и предельно ясная, я могу ее повторить на память: «Арчи Гудвин умрет через два часа, если только вы не сядете в мое такси и не поедете туда, куда я вас повезу». А внизу стояла ее собственная подпись. Поразительно лаконично и убедительно, не правда ли? Что данная угроза имеет под собой почву, меня убедил приложенный к записке кожаный бумажник, который я когда-то подарил вам и который вам нравится.

Он замолчал, потянувшись к стакану с пивом. Я хмыкнул и подумал, что должен что-то сказать, но единственное, что мне пришло в голову, это:

— Да, он мне очень нравится. И он все еще у вас.

Вульф кивнул и продолжал:

— Когда я согласился следовать за ней, я посчитал, что скамейка в конце Центрального парка вполне подходит для нашей беседы, но эта проклятая ослица повезла меня в дребезжащем такси далеко за пределы городской черты.

Наша поездка мне надоела, я опустил стекло между нами и закричал ей, что, если она не остановится в течение трех минут, я обращусь за помощью к первой же проезжающей машине. Мне удалось ее убедить. Она остановилась у края шоссе под деревьями.

Вот что вас позабавит... Она была вооружена. Кухонным ножом!.. Кстати, те порезы, которые она нам демонстрировала на прошлой неделе, были сделаны по ее инициативе. Супруг отнесся к ее затее неодобрительно. В то время они всеми средствами старались убедить друзей мистера Чапина, что он опасный маньяк, жаждавший крови. Вряд ли она предполагала, что сумеет убить меня своим ножом, поскольку столь коротенькое лезвие неспособно достигнуть жизненно важных органов. Скорей всего в ее намерения входило заставить меня «признаться во всем». Оки с Чапином никак не могли разгадать, как было осуществлено то надувательство, при помощи которого он попал в капкан. Только после того, как я объяснил ей, что я потеряю, если ее супруг будет осужден, она стала более сговорчивой.

— Да. И?

Он выпил пива.

— Вот практически и все. Она под конец совершенно остыла, и мне даже показалось, что у нас с ней много общего. Например, мы оба терпеть не можем отступления от раз и навсегда заведенного порядка. Было бы поучительно наблюдать за тем, как она действовала у себя ножом на шее. Я полагаю, что точно так же она рубит шницеля.

Потом, как вы догадываетесь, я выяснил, что случилось с вами. Эта идиотка и сама толком не знала, какой дрянью она сдобрила ваш кофе, поэтому я решил, что надо как можно скорей добраться до телефона... Ах, мистер Хиббард! Полагаю, что сегодняшний день вам показался совершенно невыносимым и бесконечно долгим?

Хиббард вошел, вид у него был не совсем трезвый. На его шее еще красовался мой галстук. За его спиной был виден Фриц, явившийся сообщить, что обед готов.

Они начали собираться. К девяти часам десять человек уже прибыли. Я сделал соответствующие пометки в списке и развлекал гостей. Четырех из них я прежде не видел: Колларда и Джейнса из Бостона, Ирвинга из Филадельфии и профессора Молксона из Йеля. Майкл Эйерс, приехавший абсолютно трезвым, помогал мне разносить бокалы с напитками. Ровно в девять появился Леопольд Элкас. Я не представлял себе, что мог сказать ему Ниро Вульф, чтобы заманить в наше общество. Он меня узнал и вел себя любезно.

Приехала новая партия. Среди них Огастес Фаррел, который позвонил в субботу и сказал, что он получил заказ на сооружение библиотеки мистера Олленби. Вульф, решив, что подлинной целью его звонка было получить двадцать долларов, которые ему полагались за работу в среду, велел мне отослать их ему по почте. Они не выглядели такими подавленными, как в прошлый раз. Сразу же принялись за спиртное, собрались группами и оживленно болтали. Некоторые осмелели до того, что стали проявлять признаки нетерпения. Коллард, владелец текстильной фабрики из Бостона, в имении которого находится тот самый утес, с которого упал судья Гаррисон, сказал мне, что ему не хочется опоздать на последний акт оперы, я ответил, что крайне сожалею, но я бы на его месте поставил крест на опере.

Я краем уха услышал, как Элкас сказал Фердинанду Бауэну, что, по его мнению, у Ниро Вульфа сильно развита мания величия, а вот ответ Бауэна я не разобрал.

В четверть десятого их собралось уже пятнадцать человек. Это был тот момент, когда, согласно плану, должен был появиться сам Вульф.

Появление его было весьма внушительным. Я поджидал его, боясь упустить подробности. Он переступил через порог, сделал три шага и остановился, пока они все до одного не повернулись к нему и не перестали разговаривать. Только после этого он наклонил голову и произнес:

— Добрый вечер, джентльмены!

Затем он посмотрел в сторону двери, где стоял Фриц, подал знак, Фриц отошел в сторону, а в кабинет вошел Эндрю Хиббард.

Вот тут раздался вопль восторга. Самыми первыми отреагировали Прэтт и Майкл Эйерс. Они одновременно завопили: «Энди!» — и бросились к нему. Остальные последовали их примеру. Они окружили его плотным кольцом, хватали за руки и хлопали по спине. Они так его облепили со всех сторон, что его вообще не было видно, и я затрудняюсь сказать, какие психологические наблюдения он смог произвести в этот момент.