— Я нахожусь в затруднительном положении. Самым простым и безопасным было бы позвонить мистеру Кре-меру в полицию, чтобы они за вами приехали. Но согласно договору с вами и вашей корпорацией я обязан сделать все, что только в моих силах, чтобы защитить репутацию и интересы корпорации и не раскрыть ни одного факта или сведения, которые могут причинить вред ее репутации или престижу, если только я не буду вынужден этого «сделать, повинуясь своему долгу гражданина и частного детектива». Я цитирую. Конечно, невозможно замолчать тот факт, что президент корпорации убил исполнительного вице-президента, это вне всяких споров. Вы обречены. С теми уликами, которыми я располагаю, и теми, которые добудет полиция, ваша позиция безнадежна.— Он открыл ящик и достал бумагу.— Но возможно избежать разглашения факта существования этой комнаты и связи с ней Вигера, а именно это было вашим первым требованием, когда вы пришли сюда во вторник вечером. Я сомневаюсь в том, что это беспокоит вас сейчас, но меня беспокоит. Я хочу, насколько это возможно, остаться в рамках нашего договора, поэтому я приготовил черновик документа, который вам следует подписать.— Он взял бумагу и прочитал: «Я, Бенедикт Эйкен, составляю и подписываю это заявление потому, что Ниро Вульф доказал мне, что для меня нет никакой надежды избежать разоблачения моего злодеяния. Но я составляю его, руководствуясь собственной волей и выбором, повинуясь не насилию со стороны Ниро Вульфа, но сложившимся обстоятельствам.

В ночь на 8 мая 1960 года я убил Томаса Г. Ви-гера, выстрелив ему в голову. Я перенес его тело на Восточную Восемьдесят вторую улицу, Манхеттен, и положил в вырытую там яму. В ней лежал брезент и, чтобы отдалить момент обнаружения тела, я накрыл его брезентом. Я убил Томаса Г. Вигера потому, что он был угрозой смещения меня с поста президента „Континенталь Пластик Продуктс" и отстранения от руководства корпорацией. Поскольку я отвечал за развитие и процветание дел корпорации в течение десяти лет, такая перспектива была для меня невыносимой. Я знаю, что Вигер заслужил свою судьбу, и не выражаю ни сожаления, ни раскаяния по поводу содеянного».— Вульф откинулся на спинку кресла.— Я не упомянул о смерти Марии Перес, потому что в этом нет необходимости и это потребовало бы долгих объяснений. К тому же нет опасности, что в ее смерти будет обвинен невиновный. Полиция со временем забудет о ней, так же как и о других неразрешимых делах. Вы, конечно, можете внести какие-то изменения, например, если вы чувствуете сожаление или угрызения совести и хотите об этом сказать. Я не возражаю.— Он поднял бумагу,— Конечно, такой документ, написанный на моей пишущей машинке, не годится. Подобный документ требует безупречности, поэтому я предлагаю вам переписать его от руки на обычном листе бумаге, поставив дату и свою подпись. Здесь и сейчас. Кроме того, вы должны надписать конверт, адресовав его мне, и приклеить к нему марку. Мистер Пензер сходит к ближайшему почтовому ящику у вашего дома и опустит письмо. Когда он позвонит по телефону и скажет, что письмо отправлено, вы свободны...— Он повернул голову ко мне.— Арчи, возможно получить его сегодня?

— Нет, сэр. Завтра утром.

Он снова повернулся к Эйкену.

— Я, конечно, свяжусь с полицией без особых проволочек... Скажем, около десяти.— Он поднял голову. - Преимущество такого решения для меня очевидно. Я смогу получить от фирмы гонорар. Но не менее очевидно и его преимущество для вас. Оно, бесспорно, предпочтительнее единственной остающейся возможности — немедленный арест и тюремное заключение, обвинение в убийстве, точнее, в двух убийствах, разоблачение тайны существования этой комнаты и усилий наших и ваших помощников, направленных на сокрытие ее, тяжесть судебного разбирательства, возможный смертный приговор. Даже если вы не будете осуждены на смерть, тюремное заключение в вашем возрасте не сулит вам ничего хорошего. И только...

— Заткнитесь! — рявкнул Эйкен.

Вульф заткнулся. И поднял брови, глядя на Эйкена. Неужели самообладание позволяет ему, несмотря на давление обстоятельств, надеяться найти лазейку? Выражение лица Эйкена ответило мне. Дело было не в самообладании. Кричали его нервы, нервы, принявшие на себя все, что только могли принять. Должен признаться, что он не пытался заискивать или пресмыкаться. Он даже не уклонился, пытаясь выторговать день или час. Он вообще ничего не говорил. Он просто протянул руку ладонью вверх. Я подошел, взял документ и подал ему, потом взял чистый лист бумаги и чистый конверт и тоже подал ему. Ручка у него была, он достал ее из кармана. Его рука не дрожала, когда он клал бумагу на подлокотник, но она немного дрогнула, когда он прикоснулся пером к бумаге. Он посидел, прямой и неподвижный, десять секунд, потом попытался снова, и рука повиновалась приказу.

Вульф посмотрел на Мак-Ги и сказал голосом таким же твердым, каким говорила она:

— Вы больше не нужны. Уходите.

Она начала было говорить, но он рявкнул на нее:

— Нет. Мои глаза привыкли ко всему, но вы их ос корбляете. Убирайтесь. Вон!

Она встала и вышла. Эйкен, наклонившись, уверенно водил пером по бумаге, прикусив губу. Он, возможно, и не слышал голоса Вульфа, и не знал о том, что она ушла. Я уверен, что тоже не заметил бы этого на его месте.

В субботу утром, в 9.04, я позвонил по внутреннему телефону в оранжерею и, когда Вульф ответил, сказал ему:

— Оно здесь. Я его вскрыл. Позвонить Кремеру?

— Нет. Есть новости?

— Нет.

В субботу утром, в 9.25, я снова позвонил Вульфу в оранжерею и сказал:

— Только что звонил Л он Коэн. Около часа тому назад горничная в доме Бенедикта Эйкена нашла его тело на полу спальни. Он выстрелил себе в рот. Пистолет лежал здесь же, на полу. Пока больше нет никаких деталей. Позвонить Кремеру?

— Да. На одиннадцать часов.

— Если я позвоню и Лону, он это оценит. Есть какая-нибудь причина, по которой я не - смогу этого сделать?

— Нет. Сущность, а не текст.

- Понятно.

В субботу утром, в 11.03, инспектор Кремер, сидя в красном кожаном кресле, поднял взгляд от письма, которое держал в руке, и хмуро посмотрел на Вульфа:

— Это вы написали?

Вульф за своим письменным столом покачал головой.

— Не мой почерк.

— Чушь. Вы чертовски хорошо знаете, о чем идет речь. Это слово «злодеяние», другие слова. Похоже на вас. Вы сделали это намеренно. Вы составили текст так, чтобы я мог понять, что писали вы. Натянули мне нос, показали, какой я осел. О, конечно же, экспертиза подтвердит, что это его почерк. Я не был бы удивлен, если бы узнал, что он написал его здесь, сидя в этом кресле.

— Мистер Кремер,— Вульф повернул руку ладонью вверх.— Если бы я согласился с этим утверждением, то стал бы оспаривать вашу интерпретацию и стал бы утверждать, что сохранил в тексте свой стиль, принимая во внимание ваше чутье и уважая ваш талант. Я ни в коей мере не сомневался в том, что вы не останетесь в неведении.

— Да. Вы могли это предполагать.— Он посмотрел на письмо.— Здесь говорится: «Потому что Ниро Вульф убедительно доказал мне, что у меня нет никакой надежды избежать разоблачения». Значит, у вас есть улика. Вы должны были иметь чертовски хорошую улику. Где она?

Вульф кивнул.

— Избежать этого вопроса было невозможно. Если бы мистер Эйкен все еще был жив, мне бы, конечно, пришлось на него ответить. Вам была бы нужна улика, и я вынужден был бы уступить. Но он мертв. Я не адвокат, но я советовался с одним из них. Я не обязан раскрывать то, в чем нет нужды и что не может быть использовано в общественных интересах.

— В интересах общества знать, где и когда было совершено убийство.

— Нет, сэр, В интересах полиции, а не в интересах общества. Такова наша точка зрения, если вы хотите ее оспаривать, вам придется арестовать меня, получить ордер на мой арест, убедить районного прокурора возбудить дело о расследовании и дать возможность решать судье и присяжным. Поскольку мистер Эйкен мертв и у вас на руках его предсмертное письмо, я сомневаюсь в том, что вам удастся добиться успеха.