И словно бы погрузил пальцы в обжигающую кислоту. Тут же возникла резкая ноющая боль. Вскрикнув, Дженнер отдернул руку.

Он почувствовал слабость от непрекращающейся мучительной боли. Его зашатало, и он, стеная, прижал руки и ноги, покрытые ссадинами и синяками, к телу. Когда боль наконец исчезла, и он мог уже посмотреть на свои раны, то увидел, что на пальцах руки слезла кожа и вздулись кровавые волдыри. Дженнер угрюмо посмотрел на отверстие в камне. Края по-прежнему оставались яркого оранжево-желтого цвета.

Деревня была настороже, готовая защищать себя от новой атаки.

Внезапно почувствовав усталость, Дженнер отполз в тень дерева. Из того, что произошло, можно было сделать только один вывод, и он почти не согласовывался со здравым смыслом: деревня была живой!

Лежа под деревом, Дженнер попытался представить себе огромную массу живой субстанции, которая, вырастая, превращалась в форму зданий, сама приспосабливаясь к нуждам и потребностям другой жизненной формы, начиная играть роль слуги в самом широком значении этого слова.

Если она может обслуживать одну расу, то почему она не может этого делать и с другой? Если она смогла приспособиться к марсианам, то, может, это ей удастся и с людьми?

Конечно, имеются определенные трудности. В его утомленном мозгу мелькнула мысль, что вряд ли здесь могут быть необходимые для людей жизненно важные элементы. Кислород для производства воды можно получить из воздуха… Тысячи различных соединений можно изготовить из песка… И хотя он знал, что, если не найдет решения, его ждет смерть, но, успев лишь совсем немного поразмышлять над всей этой проблемой, он провалился в сон.

Когда он проснулся, было совсем темно.

Дженнер с трудом поднялся на ноги. Мышцы почти не слушались его, и это встревожило его. Он обмакнул губы каплей водя из фляги и побрел, спотыкаясь, к входу в ближайшее здание. Если не считать царапанья его ботинок о «мрамор», вокруг царила напряженная тишина.

Дженнер замер как вкопанный, прислушиваясь и оглядываясь. Ветер стих. Он не мог видеть гор, которые окружали долину, но сами строения все еще смутно различались черными тенями в призрачном мире теней.

Впервые за все время ему подумалось, что, хотя в нем появилась новая надежда, но, возможно, лучше бы было, если бы он умер. Даже если он выживет, то какой будет в этом смысл? Он слишком хорошо помнил, с каким громадным трудом удалось привлечь внимание общественности и финансовых структур к организации этой экспедиции, получить ту огромную сумму денег, которая требовалось для этого. Он помнил, какие колоссальные проблемы пришлось решить при постройке космического корабля, и некоторые из людей, которые занимались решением этих проблем, лежат сейчас захороненными где-то в марсианской пустыне.

Возможно, пройдет еще двадцать лет, прежде чем еще один корабль с Земли попытается достигнуть единственной во всей Солнечной системе планеты, где сохранились следы жизни других существ.

И все эти бесчисленные дни и ночи, складывающиеся в годы, он будет здесь один. Только на этот призрачный шанс и оставалось ему надеяться… если только он доживет до того времени. Пробираясь на ощупь к возвышению в одной из комнат, Дженнер размышлял над еще одной проблемой: каким образом дать этой живой деревне знать, что она должна изменить работу своих автоматов? В какой-то степени она должна была уже понять, что он новый житель. Как же теперь ему заставить ее осознать, что ему нужна еда, имеющая другую химическую природу по сравнению с той, что годилась для ее хозяев в прошлом; что ему нравится музыка, но совсем иная; что он с удовольствием будет принимать душ каждое утро, но водный, а не из ядовитого газа?

Он дремал урывками, скорее как больной человек, а не как спящий. Дважды он просыпался в жару: губы горели, глаза пылали, а тело заливалось потом. Несколько раз он вскакивал, разбуженный звуками собственного голоса, пронзительно кричавшего в гневе и страхе что-то в забытье.

И тогда ему показалось, что он умирает.

Он провел во мраке ночи несколько долгих часов, мечась, поворачиваясь, изворачиваясь, одурманенный волнами жары. Когда наступило утро, он с легким удивлением понял, что все еще жив. С трудом он сошел с возвышения и направился к двери.

Дул резкий холодный ветер, но он с радостью подставил свое разгоряченное лицо ему. Он спросил себя, достаточно ли в его крови бацилл, чтобы он схватил простуду? Но ответить не смог.

Через несколько секунд его начало знобить. Он вернулся внутрь дома, и только сейчас заметил, что, несмотря на отсутствие дверей, ветер вообще не проникает в здание. В комнатах было прохладно, но не сквозило.

Тут же возникла новая мысль: откуда же тогда взялся этот жар, обдающий его тело? Шатаясь, он подошел к возвышению, где провел ночь, и уже через несколько секунд он задыхался в пятидесяти пятиградусной жаре.

Он сошел с возвышения, поражаясь собственной глупости. Он прикинул, что с его потом вышло не меньше половины всей оставшейся в его иссушенном теле воды и осталось на этом ложе.

Эта деревня для человеческих существ. Даже постели здесь подогреваются для существ, которым нужна температура, выдерживать которую человеческое тело не в состоянии.

Дженнер провел всю оставшуюся часть дня в тени огромного дерева. Он был истощен и только временами он вспоминал, что ему необходимо решить какую-то проблему. Когда снова раздался свист, он сперва встревожил его, но Дженнер был слишком утомлен, чтобы подняться и уйти. Чувства его были настолько притуплены, что он едва замечал этот свист.

В конце дня он вспомнил о кустах и дереве, которые он выдернул накануне днем, и спросил себя, что же случилось с ними. Он смочил губы последними каплями воды, остававшимися во фляге, после чего, пошатываясь, поднялся на ноги и пошел посмотреть на выдернутые им растения.

Но он не обнаружил иссушенных остатков. Он даже не смог найти отверстий в тех местах, где выдернул их. Живая деревня поглотила мертвые свои частицы в самое себя и «залатала» повреждения в своем «теле».

Это привело Дженнера в чувство. Он снова начал думать… о мутациях, генетической способности приспосабливаться к новым условиям жизни. Он вспомнил лекцию, которую им читали перед отлетом корабля с Земли, скорее, это были даже общие обзоры, рассчитанные на то, чтобы познакомить экипаж с проблемами, с которыми могут столкнуться люди на чуждой планете. Главный принцип был совсем прост: приспособься — или погибни.

Деревня должна к нему приспособиться. Он сомневался, что способен нанести ей серьезный вред, но он мог бы попытаться, подталкиваемый желанием выжить, для чего требовались суровые и решительные меры.

Дженнер принялся лихорадочно рыться в карманах. Перед тем, как покинуть ракету, он позапихивал в них всякую всячину. Охотничий нож, складной металлический стакан, транзистор, крошечная супербатарейка, которую можно было подзаряжать, вращая маленькое колесико, крепившееся к ней… и вместе с другими вещами там же была и мощная электрическая зажигалка.

Дженнер присоединил к батарейке зажигалку и не спеша повел ее докрасна раскаленным концом по поверхности «мрамора». Тут же последовала ответная реакция. В этот раз субстанция стала темно-фиолетового цвета. Когда вся эта часть пола изменила цвет, Дженнер направился к ближайшему лотку в стойле и проник в него достаточно далеко, чтобы активировать его.

В этот раз автомат сработал с задержкой. Когда наконец пища появилась в лотке, было ясно, что живая деревня поняла причину, почему он это сделал. Еда была бледно-кремового цвета, а не как раньше, темно-серого.

Дженнер опустил палец в нее, но тут же выдернул его с криком и подул на палец. В течение нескольких секунд палец мучительно ныл. Дженнера беспокоил жизненно важный вопрос: что, если деревня специально предложила ему еду, которая причинит ему вред? Или, возможно, она пытается угодить ему, не зная, что же он может есть?

Он решил рискнуть еще раз и вошел в соседнее стойло. Зернистая масса, наполнившая лоток в этот раз, была более желтого цвета. Она не обожгла палец, но, когда Дженнер попробовал ее, то тут же выплюнул. На вкус она показалась ему супом, приготовленным из жирной смести глины с бензином.