За столом во время обеда, в красном уголке, во время отдыха, в частых беседах и спорах Никитин начал доказывать полезность физической работы, физических упражнений.

— Это необходимо, — говорил он. — Это страшно необходимо.

И сам подавая пример, ежедневно выходил на лед, где, вооружившись пешней или ломом, принимался отчаянно раскалывать ропаки, заготовляя лед для снеготаялки. Он неодобрительно и даже [191] с некоторым презрением относился к тем, кто совсем не работал на льду или работал не с полной силой.

— Заболеете, — говорил он, — обязательно заболеете цынгой.

Многие посвящали свободные часы лыжам. Любимым делом для хороших лыжников было отправиться подальше от судна на поиски площадок для аэродрома. Ходили инженер Расс, старший помощник капитана Гудин, зимовщик острова Врангеля Гуревич и другие.

Более слабые в лыжном искусстве предпочитали недалекие лыжные пробеги и прогулки.

Мы выходили компанией человек в пять, выбирая самые торосистые, самые хаотичные места. Взбирались на вершины многометровых ропаков и оттуда с визгом и хохотом часто кувырком летели вниз, глубоко увязая в пушистом, блестящем снегу.

Но мы занимались не только лыжным спортом. Под носом судна, метрах в ста, была гладкая, ровная площадка. Матрос Миша Ткач, я и кочегар Паршинский заготовили маленькие флажки и, отметив на площадке большой круг в 150 метров, решили заняться на этом кругу бегом. В первое время мы с увлечением носились по кругу, глубоко увязая в снегу тяжелыми валенками, с трудом дыша в тисках свитеров и ватных курток и устанавливая друг перед другом «мировые рекорды».

А потом кочегар Громов предложил новую занятную идею. Мы давно уже заметили у бортов судна и на льду массу песцовых следов.

— Ребята, — обратился однажды Громов к нам во время обеда, — давайте поставим капканы.

— Разве есть у нас капканы? — заинтересовались мы.

— Гуревич говорит, что есть.

В тот же день мы пошли к Гуревичу за капканами.

На кормовой палубе валялась мерзлая туша издохшего еще осенью быка. Ярые охотники, нарубив от туши кусочки мяса, отправились на лед ставить капканы.

Каждый день в свободное время охотники навещали свои капканы, и каждый день возвращались они обратно на судно разочарованными.

— Ходят песцы, близко ходят, а в капканы никак не идут! — жаловались они.

Но однажды кочегар Громов и помощник машиниста Фетин — они охотились сообща — вернулись на судно сияющими и гордыми. За плечами у Громова, свесив узкую мордочку, болталась пушистая тушка песца.

С черного носика зверька падали на снег алые капельки крови. [192]

Громов торжествовал…

Сияющий поднялся он на борт корабля.

Весть о добыче первого песца быстро облетела весь пароход.

С этого дня даже те, кто так недавно смеялся над неудачливыми охотниками, стали ставить капканы и ежедневно посещать их, невзирая на погоду.

Занятия и забавы на свежем воздухе, которых так долго искал доктор Никитин, появились сами собой.

Песцы, голодные от долгих скитаний по безбрежным ледяным полям, легко шли на приманку, и вскоре такими же сияющими, как недавно Громов и Фетин, пришли на пароход завхоз Могилевич, Канцын, кочегар Кукушкин, боцман Загорский, зимовщик острова Врангеля Прокопович и другие.

Настала и моя очередь встретиться с песцом.

С Мишей Ткачом мы поставили несколько капканов. Мы были настолько неискушенными охотниками, что даже не знали, как правильно положить приманку. Поставили капканы с единственной целью создать повод для ежедневных прогулок на льду.

И вот мы стали ходить проверять свои капканы, неизменно возвращаясь с одними и теми же результатами: даже следов песца не было. Но однажды в выходной день, с грустью постояв у пустых капканов и решив уже итти домой, мы наткнулись на окровавленный след.

Шел песец. Обрадовался Ткач и потащил за собой капкан.

— Миша, ты вали влево, а я пойду вправо, — скомандовал я.

И мы бросились по следам.

Обнаружили песца очень скоро. Я нашел его лежащим на небольшом бугорке. Его задние лапки были туго зажаты в пасти стального капкана. Завидя мое приближение, песец вскочил, оскалив зубы, беспомощно волоча перебитые задние нога. Тогда я убил зверька.

Кроме песцовой охоты была у нас и другая — охота на нерп. Недалеко от судна под действием ветров часто расходился лед. Море в этих щелях между льдом казалось черным и бездонным, и на поверхность его нередко высовывались черненькие головки нерп. У такой полыньи часто целыми часами терпеливо простаивали наши охотники.

Они подстерегали неосторожных и очень любопытных нерп, то и дело высовывавших свои головы.

Однако тут удача приходила значительно реже, чем при охоте на [194] песцов: требовались меткость, выдержка и терпение. Судя по результатам охоты, этими качествами обладал у нас только машинист Володя Задоров.

Это был единственный охотник на «Челюскине», которому удалось убить нерпу.

С наступлением зимовки большое значение приобрела политработа. От внимании партячейки и комсомольцев не ускользал ни один ненормальный факт в поведении или работе того или иного товарища. Заместитель начальника экспедиции по политической части т. Бобров никогда не оставался в стороне от животрепещущих вопросов дня. Он прислушивался к каждому, кто хотел поделиться с ним подчас, может быть, тяжелыми мыслями, навеваемыми зимовкой.

Мне вспоминается товарищеский суд, который мы провели над матросом Синцовым и уборщицей Бурковой. Факт сам по себе мелкий: повздорили, поругались. В обычных условиях на это не обратили бы внимания, но в условиях зимовки каждая мелкая ссора приобретала совсем другое значение — она угрожала разладом коллектива.

Если бы мы не реагировали на эту ссору, если бы прошли безучастно, она явилась бы началом дальнейших ссор. И вот мы устроили суд. Председательствовал Гуревич. Он очень строго и официально повел дело, а суровые и непреклонные присяжные заседатели — судовой плотник Шуша и жена геолога Рыцк, угрюмый и серьезный вид пришедших на суд Шмидта, экспедиции и всей команды показали подсудимым и сомневавшимся раньше в цели суда всю серьезность, всю ответственность этого судебного заседания. Суд прошел очень хорошо. И Буркова и Синцов поняли и почувствовали свою ошибку, заключавшуюся в том, что в тяжелый момент зимовки они затеяли какие-то личные счеты, не учтя того, что эта ссора может нарушить дружбу и дисциплину среди остальных зимовщиков.

Отто Юльевич после суда выступил с речью. С радостью он отметил, что метод товарищеского воздействия, примененный нами впервые в условиях зимовки, оказался лучшим из методов, какой знала до сих пор история полярных походов.

Этот метод воздействия действительно оправдал себя вполне: ни со стороны Бурковой, ни со стороны Синцова никогда больше мы не наблюдали ни одного факта нетоварищеского поведения. Они стали лучшими товарищами, лучшими производственниками нашего коллектива. [196]

III

Работал у нас политкружок комсомольцев. Его посещали не только комсомольцы: лекции Баевского, очень интересные и занимательные, привлекали на занятия кружка и беспартийных — пожилых плотников, матросов, кочегаров и даже нашего почтенного Адама Доминиковича Шушу. Старик принимал горячее участие в спорах о съездах партии, в обсуждении разногласий между большевиками, меньшевиками и эсерами.

Кроме политкружков был у нас общеобразовательный кружок плотников. В Мурманске на «Челюскина» пришли восемь плотников и три печника. Многие из них едва-едва по складам могли прочесть небольшие заметки в газетах и знали только два правила арифметики. Шестимесячная учеба на «Челюскине» дала» плотникам много: они прошли курс арифметики, ознакомились с элементарной алгеброй и геометрией. Они узнали правила грамматики, ознакомились с историей, географией.

Вечерами, при свете керосиновых ламп, в салоне комсостава собирались члены экспедиции, штурманы, матросы и кочегары.

Отто Юльевич рассказывал жадным слушателям о теории Фрейда, о работах языковеда академика Марра, о Памире.