Можно привести еще много примеров изобретательского творчества челюскинцев. Изобретательство и стремление к рационализации мы принесли с собой с советской земли, но «Челюскин» дал нам богатую практику и стимулы к работе — мы готовились к дальнейшей борьбе, не зная, какие новые испытания готовит нам Арктика. [185]

Неумолимо и жестоко, с каждым днем все более и более набирая силы, приближалась тяжелая и неизбежная зима. Полярная ночь надвигалась на заброшенный во льдах одинокий пароход.

Дни, еще такие длинные в октябре, в декабре сжались до трех-четырех часов, а в конце декабря только на короткие полтора часа возникали угрюмые сумерки.

И когда голубое небо расстилалось над ледовыми полями, даже тогда полярная зима не радовала глаз: вместо солнца на юго-востоке повисали пропитанные туманом оранжево-красные полосы. Эти полосы говорили нам о солнце, скрытом где-то далеко, за сотни километров от места стоянки «Челюскина».

Зато ночи, торжественные голубые чукотские ночи, были прекрасны. Луна освещала мертвую природу, под ее светом белел лед. Ночи серебрились изломами ропаков и торосов. В эти ночи так приятно было бродить по льду, уходить далеко от судна в хаотические изломы ропаков, чтобы потерять из виду даже мачтовые [186] огни парохода, а потом при блеске звезд и отсветов лупы отыскивать обратную дорогу и бодрым от жгучего мороза возвращаться в уютную, теплую каюту.

Льды доходили до четырех, шести и больше метров толщины. Казалось, никакая сила не смогла бы сломить эту ледовую броню, вывести из нее маленькую скорлупу парохода на чистую воду, так необходимую ста пяти советским людям, охваченным льдами у самого финиша исторического похода.

В осенние ночи небо сияло огромными полотнищами северного сияния.

Льды голубели и загорались. Их изломы и тени простирались причудливыми контурами.

I

Зимовка не остановила жизни на корабле. Она заставила людей насторожиться, приготовиться к упорной осаде и сообразно с этим собрать все силы, подсчитать все ресурсы и возможности для длительной борьбы.

Первое, что более всего беспокоило всех участников экспедиции, начиная от ее начальника до повара и уборщицы, был уголь. Угля было мало! Еще в Карском море, разбив нос парохода об острые зубья льдов, мы отдали «Красину» сотни тонн угля для того, чтобы, подняв нос парохода, противопоставить льду крепкую часть его, обшитую ледовым поясом. Потом отдали часть угля «Седову» и много, очень много угля, не жалея, жгли на самом «Челюскине», для того чтобы форсировать ход и быстрее выбраться изо льдов.

Весной вновь придется поднимать давление пара до пределов, вновь форсировать льды. А для этого нужно много угля.

Уголь ценили дороже продуктов, дороже всего. Его аккуратно взвешивали и как самый ценный продукт выдавали по килограммам.

Угля выдавали столько, сколько было необходимо для поддержания 10 градусов тепла в каютах, столовой и красном уголке. Среди вахтенных кочегаров шло горячее соревнование на меньшие показатели сжигания угля: все знали, что от наличия топлива зависит выход на чистую воду.

Часто ночами вахтенный механик Филиппов обходил каюты, проверяя грелки парового отопления, и там, где ему казалось [187] слишком тепло, он властью, данной ему командованием, прикрывал клапаны.

Особенно плохо было жить в крайних каютах. У боцмана и второго помощника капитана Маркова грелки частенько совсем прекращали работу. Пара нехватало, они замерзали. В некоторых каютах стоял дикий холод, и люди грозили перебраться в другие каюты. Но отогревались грелки, и все забывалось. Так жили до нового замерзания грелок.

Каюта Отто Юльевича Шмидта была на спардеке судна, большая и неотепленная, с двумя окнами, выходящими на север и на восток. Она была подвержена резким изменениям температуры больше, чем другие каюты. Но никогда за все время зимовки ни один из нас не слыхал жалоб Отто Юльевича на море, на холод. И нам потребовалось самим вмешаться в жизнь Отто Юльевича и с большим трудом настоять на том, чтобы ему поставили дополнительные секции отопления.

Для экономии угля выключили отопление штурманской рубки, каюты капитана и твиндека, в котором жили зимовщики острова [188] Врангеля и плотники. В каюте капитана и в твиндеке поставили камельки.

Лучший изобретатель в нашем коллективе, машинист Мартисов умело и рационально приспособил для топки камельков смесь нефти и бензина.

Но этого казалось мало. Встал вопрос о выключении из системы парового отопления всего спардека и о переселении экспедиционного состава, живущего в каютах спардека, в нижние каюты путем уплотнения живущей в этих теплых каютах команды.

Бурным было общее собрание в этот день. Некоторые не хотели уплотняться: «Каюты команды предназначены для нас, и мы не обязаны никому их уступать». Но передовая, сознательная часть моряков резко осудила такое выступление своих товарищей. На «Челюскине» члены экспедиции — такие же необходимые работники, как и сама команда. На них сейчас лежит более ответственная работа, чем на матросах и кочегарах; они сейчас проводят большую научную работу, а проводить научную работу в твиндеке невозможно. Поэтому мы уплотняемся в своих каютах, даже уступаем полностью три каюты для размещения в них руководства и научного состава экспедиции.

Так говорили секретарь партячейки Задоров, штурман-комсомолец Виноградов и часть матросов.

Вопрос об уплотнениях и переселениях был решен. Но затем оказалось, что, выключив из сети парового отопления некоторые второстепенные помещения, мы достигли необходимой экономии угля, и вопрос о переселениях и уплотнениях отпал сам собой.

Люди остались на своих местах.

Горячая работа шла и по палубной части. За время рейса вся вода была израсходована, и уже от острова Колючина мы вынуждены были растапливать лед и добытую таким образом воду перекачивать в водяные баки парохода. И на зимовке вопрос о заготовке воды был не менее важен, чем экономия угля. На левом борту парохода, на спардеке, печники Николаев и Березин сложили большую кирпичную печь, в которую был вмурован большой котел на полтонны воды. Котел этот смастерили из бензиновой бочки, от клапана котла внутрь судна отвели систему шлангов — и «снежно-ледовый водяной завод» был готов.

В короткие сумерки бессолнечного дня все свободные от судовых работ люди выходили на лед. Они разбивались на три группы — заготовщиков, возчиков и грузчиков — и приступали к работе. [190]

Заготовщики облюбовывали торос побольше и принимались откалывать от него ломом и пешнями огромные куски льда. Возчики грузили лед на сани и подвозили его к борту судна, а там, перегрузив ледяные глыбы на специальные сетки, ручной лебедкой поднимали лед на палубу.

Шутливая перебранка и смех стояли вокруг, и под этот смех и шутки незаметно на палубе у снеготаялки скапливались большие запасы льда — будущей воды для котлов, бани и питьевого танка.

Работа снеготаялки шла круглые сутки.

Попутно с производственной работой команды велись научные работы. Инженер-химик Лобза, не считаясь с погодой, отправлялась на лед, бродила среди ропаков, выискивая какие-то особые, ведомые только ей разноцветные глыбы льда, и ручной пилой-ножовкой принималась отпиливать от них куски для своих научных опытов.

Хмызников и Гаккель, а также штурманы ежедневно вели наблюдения над дрейфом ледяных полей.

Физик Факидов с целой системой приборов следил за колебанием льдов, происходившим где-то далеко, за сжатиями и изменением ледяного покрова. Научные работы на пароходе не приостанавливались ни на минуту.

С великой радостью и гордостью встретили мы мировой рекорд аэролога Шпаковского, поднявшего свой радиозонд на высоту 22 тысяч метров.

II

Доктор Никитин был очень «беспокойным» человеком. Мало того, что он всех нас измучил постоянными медицинскими осмотрами и измерениями, постоянными уколами мышьяка против малокровия и десятками других медицинских манипуляций, он вдруг стал беспокоиться, как бы мы не заболели цынгой.