И тут же за их спинами послышались неторопливые шаги. Друзья оглянулись и увидели Равича.

— Здравствуйте… — вялая рука режиссера повисла в воздухе. Павел ее торопливо пожал. Генке Равич только кивнул. — Спасибо, что пришли… Вы с нами пойдете, Геннадий Михайлович?

— Нет, у меня дела, — солидно заявил «пан директор» и нырнул в боковую дверь.

«Голубой зал» был действительно голубым. Стены, потолок и даже пол покрывал пористый пластик, отливающий райским небесным цветом. В центре зала полукругом стояли стулья, на которых в одинаковых темных трико сидели девочки и мальчики. Когда Равич и Пашка вошли, они с легким шорохом встали.

— Шумно!.. — вместо приветствия недовольно сказал Равич. — Ну-ка, еще раз! Владейте телом! Сколько можно повторять?

Студийцы одновременно, хотя не было никакой команды, беззвучно сели. А затем, после небольшой паузы, так же четко, эфирно встали. Казалось, это были не люди, а призраки.

«Однако?..» — удивился Кондрашов. (Как всякий военный, он знал цену слаженности.)

— Другое дело, — бесстрастно отметил Равич. — Сегодня на наш прогон я пригласил товарища Кондрашова. Все его знают?.. — В зале стояла тишина. — Значит, все… Тогда начнем.

Ира пристально посмотрела на Кондрашова, прыснула, а потом стала громко хохотать. Прохожие испуганно оглядывались, шарахались в стороны. Ира пыталась остановиться, прикрывала рот ладошкой, но стоило ей снова глянуть на Павла, как волна смеха неудержимо накатывалась на нее.

Наконец она успокоилась, отдышалась; достала из сумочки платочек, вытерла слезы и, облегченно вздохнув, сказала:

— Умрешь с вами — мужиками. Странные вы люди… Ну что ты насупился? Сказал, что думал. И правильно сделал. Равич избаловался, привык чувствовать себя непогрешимым. А ты хлопнул его по носу — это полезно! Ему, по крайней мере — очень…

— Я не хотел его хлопать, — мрачно ответил Павел.

— Тем более… Плюнь ты на все. Что он тебе — командир? — Ира взяла Павла под руку, заглянула снизу в глаза, попросила: — Пойдем к речке?..

День был чудесный. После субботнего обеда весь почтенный Глебовск высыпал на улицы. Гордо вышагивали солидные отцы семейств со своими чадами; покачиваясь, скользили влюбленные парочки; с гомоном порхали стайки школьников… Всем было весело и хорошо. И только одному Пашке было плохо. А случилось вот что… Спектакль, который поставил Равич, ему решительно не понравился. Мало того — просто возмутил! Ребята играли хорошо, но… Герой спектакля был дезертир.

Кондрашов прямо заявил Равичу:

— Это идеологическая диверсия!..

Юрий Григорьевич оскалился, развел руками:

— Извините, пьеса сделана по рассказу советского писателя, он опубликован.

— Может быть! — огрызнулся Павел. — Но после вашего спектакля ясно, почему мы до Москвы докатились, а вот почему Берлин взяли — непонятно!

— Ах! — пронзительно воскликнул Равич. — Уловил!.. Эту проблему я и хотел исследовать. Тебя, как военного, наверно, больше интересует вторая ее часть. А меня, как художника, именно первая…

Кондрашов промолчал — не нашел, что возразить, и сейчас на душе у него было смутно.

Он шел рядом с Ирой, чувствовал тепло ее плеча и неожиданно подумал: «А может быть, прав режиссер? Может быть, действительно важнее знать: почему докатились… Чтобы не повторить ошибки, чтобы понимать, откуда может прийти беда… Да, были подвиги, были герои… Но, наверно, каждый из них многое бы отдал, чтобы войну задушили на границе, чтобы не нужно было совершать эти подвиги… Ведь какой ценой?.. Подумать страшно — двадцать миллионов…»

— Чего притих? — спросила Ирина.

— Так, размышляю…

— Идешь рядом с красивой девушкой и о чем-то размышляешь, — усмехнулась она.

— Давай сядем…

Они выбрали одинокую лавочку на набережной. Отсюда хорошо была видна излучина реки. Сверкающая серебристая лента стремительно вырывалась из-за холма, на котором стояла старая, заброшенная церквушка. На ее крыше, рядом с куполами, шелестели тоненькие березки. И Павел с удивлением подумал: «Вокруг церкви столько земли… Но деревья на ней не растут. А там, в трещинах кирпичей, они пустили корни…»

Ирина прижалась к нему, терпеливо ждала, что будет дальше.

— Слушай… — на выдохе, мрачно произнес Павел. — Что у тебя с Равичем?

— С чего ты взял? — Она испуганно глянула на него, насторожилась.

— Я же вижу, как он смотрит на тебя.

Ира постучала пальчиками по подбородку, тоскливо сказала:

— Я любила его.

— Так… — проглотил информацию Павел. — Понятно…

— Я всегда тянулась к необычным людям. А он был для меня человеком из того… яркого, недоступного мира. Вот я и попалась…

— А потом?

— Потом поняла, что он слабый, издерганный собственным честолюбием человек. Какой-то червь сосет его изнутри: все тужится удивить весь мир, хочет постоянно чувствовать себя кумиром… Пусть маленьким, но божеством…

— На тебе он тоже тешил свое мужское самолюбие? — зло пробурчал Кондрашов.

— Паша, — жалобно сказала она, — не будь дураком. Очень тебя прошу…

Кондрашов пожал одеревеневшими плечами, обиженно засопел, отвернулся в сторону — река все так же несла свои воды, и безмятежно качались березки рядом с дырявыми куполами.

Ира робким, осторожным движением прикоснулась к его руке.

— Паша, мне на работу нужно. Мы установку с непрерывным циклом запустили. Скоро моя смена… Хочешь, пойдем со мной? А то мне одной скучно будет.

В проходной комбината Ирина показала пропуск строгому седому вахтеру и, кивнув на Павла, попросила:

— Дядя Миша, это Кондрашов — герой границы, уроженец нашего города. Пусти… Я обещала ему лабораторию показать.

Старичок порылся в кармане видавших виды галифе, вынул из футляра круглые очки в проволочной оправе, водрузил их на свой мясистый, с красными прожилками нос и с любопытством уставился на Павла.

— Да. Кажись, он… — удовлетворенно сказал вахтер. — Я его по телевизору видел… Ну, ступайте. Только не балуйте там…

В лаборатории стоял острый запах химикатов. В колбах, соединенных трубочками и змеевиками, что-то булькало, пыхтело.

— Ирка, где тебя носит? — раздраженно крикнула коренастая толстушка, но, увидев Павла, сначала осеклась, а потом тут же оправилась и радостно завопила: — О! Кто такой? Жених?

— Защитник, — улыбнувшись, сказала Ирина.

— В футбол, что ли, играет?

— Защитник Отечества.

— А-а-а… — разочарованно протянула толстушка и, на ходу сбрасывая с плеч белый халат, протараторила: — Давай скорее… Через пять минут тебе параметры снимать. Я побежала!

Ирина открыла шкаф, достала свой халат. Он был немного ей великоват.

— Меньших размеров не выдают, — смущенно сказала она. — А шить я не умею… Девушка золотая, только руки глиняные. Садись… — Ира указала на круглую табуретку.

— Что это у вас? — спросил Кондрашов. — Прямо как в аду.

— Новую технологию отрабатываем, — ответила Ирина. — Дело кропотливое, нудное, но другого пути нет…

Она взяла пухлую тетрадь и стала тщательно списывать в нее показания всех приборов. Затем посмотрела какую-то таблицу, задумалась. Заглянула в бак, сцедила в мензурку желтоватую жидкость.

— Ну вот. Теперь можем целый час спокойно общаться.

Ира подошла к Павлу, провела ладошкой по волосам.

— Какие мягкие… Мягкие волосы — у добрых людей. Ты добрый, Паша?

— Не знаю.

— Могли бы убить… Никогда бы не встретила тебя… не гладила эти волосы…

Она наклонилась, поцеловала его в губы — тихо, ласково.

Руки, глаза, губы…. И снова, снова…

Пропал старший лейтенант Кондрашов — совсем пропал.

…Павел вернулся домой в три часа ночи. Бабуля не спала, нервничала. Но, заметив озарение на его лице, охнула, перекрестилась, чуть слышно сказала: «Слава тебе господи, влюбился!..»

Они виделись каждый день. Кондрашов встречал Ирину утром и провожал до комбината. Потом возвращался домой и терпеливо ждал того часа, когда она закончит работу.