Кит.
142
М утверждает, что самое избранное общество — точная копия публичного дома, который однажды описала ему некая юная обитательница последнего. Встретив ее в вокзале, он подошел и осведомился, где с нею можно увидеться наедине и потолковать о вещах, касающихся только их двоих. «Сударь, — ответила она, — я живу у г-жи. Это очень почтенное заведение: там бывают только порядочные люди, и приезжают они почти всегда в каретах. В доме есть ворота и премиленькая гостиная с зеркалами и красивой люстрой. Посетители порой даже ужинают у нас, и тогда посуду им ставят серебряную». «Скажите на милость!.. Знаете, мадмуазель, такое я видывал только в самом лучшем обществе». «Я тоже, а я перебывала в разных домах такого сорта». И тут М, еще раз перебрав все подробности описания, начинает доказывать, что любая из них в равной мере могла бы относиться и к высшему свету.
Франц.
143
Одного иностранного вельможу, когда тот путешествовал по Европе, согласился принять французский король Людовик XV. В назначенное время вельможа явился ко дворцу, но король, спешивший на кабанью охоту, забыл свое обещание и, когда ему назвали имя гостя, ограничился ничего не значащим: «А!»
— Король принимает меня, вероятно, за кабана, — сказал оскорбленный вельможа сконфуженному герцогу Шуазелю.
Франц.
144
Одному умному человеку дали понять, что он плохо знает придворную жизнь.
«Можно быть отличным географом, не выходя из своей комнаты», — ответил он.
Япон.
145 Ужинали несколько молодых придворных. Вскоре они затянули песню — вольную, но не слишком непристойную. Не успели они ее кончить, как г-н де Фронсак запел куплеты настолько мерзкие, что смутились даже эти кутилы. Произошло всеобщее замешательство, которое прервал де Конфлан: «Ты что, Фронсак, спятил? Чтобы такое и петь, и слушать, нужно по крайней мере еще десять бутылок шампанского».
Бельг.
146
М говаривал, что быть ниже принцев — прискорбно, зато быть вдали от них — приятно. Второе с лихвой искупает первое.
Франц.
147
Однажды вечером падишах и Бирбал вели веселую беседу. Падишах и говорит:
— Бирбал! Чудной сон привиделся мне вчера ночью. Будто бы мы с тобой летаем в поднебесье да вдруг падаем. Я свалился в яму с медом, а ты в выгребную яму. И тут я проснулся.
— Владыка мира! — тотчас отозвался Бирбал. — Вот чудеса! И я видел вчера ночью такой же сон. Только мой-то сон на том не кончился. Когда мы выбрались из ям, то я стал облизывать вас, а вы — меня.
Акбар не нашелся, что ответить, и, пристыженный, промолчал.
Инд.
148
Некий подеста[34], посланный во Флоренцию, в день своего приезда собрал почетных людей города в соборе и произнес для них обычную речь, длинную и скучную. Чтобы поднять свое значение, он начал с того, что был сенатором в Риме. Все, что он там делал, все, что другие делали и говорили для его прославления, было очень пространно изложено. После этого он подробно рассказал о своем отъезде из Рима и о своей свите, о пути; что в первый день он доехал до Сутри, причем было передано очень подробно, что он там делал. Дальше следовало повествование, день за днем, куда он приезжал, где его принимали, что им было совершено. Говорил он несколько часов и еще не добрался до Сиены. Все были в полном изнеможении от этого бесконечного и невыносимого перечисления. Конца не было видно, и казалось, что весь день пройдет в этих россказнях. Приближалась ночь. Тогда один из присутствующих, наклонившись к уху подесты, сказал ему шутки ради: «Господин, час поздний, ускорьте ваше путешествие. Ибо если сегодня вы не вступите во Флоренцию, вы потеряете должность, потому что вы должны приступить к исполнению ваших обязанностей сегодня». Услышав это, подеста, глупый и многоречивый, сказал наконец, что он прибыл во Флоренцию.{9}
Латин.
149
Однажды падишах Акбар сказал.
— Бирбал! Как хорошо было бы, если бы падишах, раз севши на трон, навсегда оставался бы на нем.
— Шахиншах! — отозвался Бирбал учтиво, — Истинны ваши слова, но тогда как стали бы вы падишахом?
Падишах понял насмешку и промолчал. Инд.
150
Был в Тоскане[35] деревенский священник, очень богатый. Когда у него умерла любимая собачка, он похоронил ее на кладбище.
Об этом услышал епископ и, покушаясь на деньги священника, вызвал его к себе, чтобы наказать его, как если бы он совершил большое преступление. Священник, который хорошо знал характер своего епископа, отправился к нему, захватив с собою пятьдесят золотых дукатов. Епископ, сурово упрекая его за то, что он похоронил собаку, приказал вести его в тюрьму. Но хитрый священник сказал епископу: «Отец, если бы вы знали, какая умная была моя собачка, вы бы не удивлялись, что она заслужила погребение среди людей. Ибо она обладала умом более чем человеческим как при жизни, так и в момент смерти». «Что это значит?» — спросил епископ. «Под конец жизни, — сказал священник, — она составила завещание и, зная вашу нужду, отказала вам, согласно этому завещанию, пятьдесят золотых дукатов. Я их привез с собою». Тогда епископ, одобрив и завещание, и погребение, принял деньги и отпустил священника.{10}
Латин.
151
Кто-то жаловался перед императором Сигизмундом[36], что на Констанцском Соборе отсутствует свобода. Император ему сказал: «Если бы здесь не было полной свободы, ты бы не говорил так свободно». Ибо свобода слова есть признак большой свободы.{11}
Латин.
152
Как-то в разгар зимы выпал очень холодный день.
— Бирбал! Стужа нынче какова? — спросил падишах.
— Владыка мира! Только в две пригоршни, — отозвался Бирбал.
— Как это так? — подивился падишах.
А Бирбал увидел в окно мужика. Он брел, согнувшись, съежившись от холода, руки засунул под мышки, ладони в горсти стиснул.
— Ваше величество! Гляньте на него, — показал Бирбал на мужика.
Падишаху очень понравился потешный и правильный ответ Бирбала.
Инд.
153
Патриарх иерусалимский, который управлял своей апостолической канцелярией, созвал однажды адвокатов, чтобы обсудить какой-то вопрос, и некоторых из них осыпал — не помню какими — резкими упреками. Один из них, Томмазо Бирако, отвечал за всех в очень свободном тоне. Тогда патриарх крикнул ему: «Дурная голова!» Бирако, который был скор на ответ и обладал большим остроумием, возразил: «Правильно вы говорите и верно: нельзя сказать лучше, ибо, если бы у меня была голова хорошая, дела наши были бы в лучшем состоянии и не было бы необходимости в этом споре». «Значит, ты винишь самого себя», — сказал патриарх. А тот в ответ: «Не себя, а голову». Так остроумно вышутил Бирако самого патриарха, который был главою всех адвокатов.{12}
Латин.
154
Вельможи единоправно присвоили себе воздух свободы, утверждая, что рабы подобны животным, которые могут существовать в низинах, ибо задыхаются на высоте.
Франц.
155
Однажды по дороге в папский дворец проезжал верхом на осле один из епископов и, по-видимому, погруженный в заботы, не заметил, как кто-то обнажил голову, чтобы его приветствовать. А приветствующий решил, что это было сделано из гордости или высокомерия. «Этот, — сказал он, — не оставляет половины своего осла дома, тащит его с собою целиком». Он хотел этим сказать, что только ослы не отвечают на приветствия.
Латин.
156
Англичанин чтит закон и презирает власти, а то и вовсе их не признает. Француз, напротив, чтит власти и презирает закон.
Его надо научить поступать наоборот, но это почти невозможно: слишком уж беспросветно невежество, в котором держат народ. Невежество, о котором нельзя забывать, восхищаясь успехами просвещения в больших городах.