Через полчаса, с приятной усталостью на лице, он подошел к столу, выпил стакан воды и, раздвинув портьеры, попросил Светлану показать письмо. Написано оно было от руки, корявым, но вполне разборчивым почерком. Начиналось письмо странной фразой с тремя восклицательными знаками: «Фашист жив!!!» Далее следовало:

«Привет, Андрюха! Начинаю с главного: жив засранец! Ты там ему чего-то в глотке проткнул, но оказалось – рана пустяковая. Я на всякий случай к нему в больницу Ингрид отправил, убедиться, что точно он. Через пару дней уже будет шпацырен по Ораньенбургер. Так что радуйся, ты его не убил, и мокруху на тебя не повесят. С тебя за маляву ящик шнапсу и фаустпатрон для Буяна.

Что там на фронте? Когда на Берлин? У нас все клево. Я тут перебазарил кое с кем, можем под крышу к албанцам пойти. Они наши терки с фашистами закроют. Придется, правда, отстегивать, но в нашем искусстве, сам знаешь, без куратора, то бишь без крыши, никак. Так что готовься на весну. Буян вчера на радостях напился, а сегодня целый день дудит на трубе, тренируется. Он на второй повозке пойдет. Эх, Андрюха, заживем! Главное, себя береги. Вернись с фронта живым. Ты нам здесь здоровеньким нужен. Все привет тебе передают. И Буян, и амиго, и Ингрид. Она у нас тут прижилась. Правда, не хотел тебя огорчать, но ведь все равно узнаешь. Это, как тебе сказать, одним словом, сам понимаешь, какие бабы бывают. Так что она теперь с Буяном. Но не расстраивайся, приезжай, найдем тебе другую невесту. Короче, ждем!Обнимаю крепко, Федор».

– Я возьму это письмо, – произнес Эдуард, складывая его обратно в конверт. – Представляешь, каков подонок! – закипела Светлана. – У него тут семья, дети, а там какая-то шлюха!

Вечером у себя на квартире Витек устраивал радикальную акцию для узкого круга – «Изгнанье конкретного мента». Под «конкретным ментом» подразумевался участковый Гаврюхин, который уже полгода безбожно плевал Витьку в душу. Устав от заточения в бомбоубежище, Андрэ решил выбраться в город, заглянуть к приятелю и заодно решить две задачи – раздобыть у кого-нибудь хоть немного денег да договорится перевезти на хранение самое ценное из мастерской.

Хоть акция и была для узкого круга, но народу в квартиру набилось много. Когда Андрэ появился, публика занимала все доступные для сиденья места на диване, кушетке, скамейках, кто-то теснился на полу. Несколько изголодавшихся конкретных поэтов – Чибис, Дрозд и Сидор ели на кухне крабовые палочки, макая их в майонез и запивая водкой. Совершенно голый Витек сидел за столом в центре комнаты. Перед ним стояли две бутылки вина и глубокая металлическая миска.

Ровно в шесть в дверь позвонили, и в квартиру вошел милиционер. Кто-то было заволновался, но Андрэ сразу понял – это не участковый, он никогда не встречал в Могилеве бородатых ментов. Кроме того, борода была явно прилеплена к пухлому лицу одной из поклонниц хозяина квартиры. Девицу выдавали густо накрашенные веки и полные алые губки. Но в комплекте с бородой послание было понятно – в квартиру вошел пидор в погонах и уселся за стол напротив Витька. Мент вытянул из-за пазухи хвост рулона туалетной бумаги, что-то написал на нем, оторвал, а затем засунул в рот и принялся жевать. Через какое-то время он сплюнул пожеванный протокол в металлическую миску, отмотал от рулона следующий, снова что-то написал на нем и опять отправил в рот.

Действо в той же последовательности повторялось раз десять, затем Витек взял в руки бутылки и доверху залил протоколы, лежащие в металлической миске, красным вином. Подняв миску, он отпил из нее, достал комок разбухшей в вине бумаги и под одобрительные возгласы узкого круга всунул участковому в рот.

Тот, разбрызгивая по бороде красное вино, принялся снова жевать, а потом не без усилия проглотил комок. Следующий протокол пошел веселее. Витек поднес к губам мента миску, позволив запить, сам взял размокший комок туалетной бумаги и тоже принялся есть. Минут через десять они оба заметно окосели от съеденного. Отхлебнув из миски еще разок, бородатый расстегнул пуговицы кителя и из-под него показалась большая женская грудь, по которой тут же потекли струйки вина. Под радостное волнение в зале участковый принялся обнажаться, и вскоре перед голым Витьком сидела весьма крупная бородатая баба в милицейской фуражке.

Как и предполагал с самого начала Андрэ, эти аллегории на библейские притчи должны были закончиться сексом. Бородатая баба опустилась под стол и принялась делать Витьку минет. В этом месте действие затянулось. Прошло минут двадцать, она все сосала, а Витек все никак не мог изгнать в нее беса. Воодушевленная до того публика начала немного скучать. Поэты снова потянулись на кухню доедать крабовые палочки с водкой. Еще минут через десять Андрэ устал и тоже вышел на кухню покурить.

Выпив с поэтами водки, он только успел закусить палочкой с майонезом, как из комнаты донеслись радостные возгласы публики. Андрэ понял, что Витек кончил, и выпил еще водки. По окончании акции публика расходиться не торопилась. Кто-то достал принесенные с собой бутылки вина, и квартира наполнилась голосами, смехом и сигаретным дымом. Андрэ выпил еще, попытался стрельнуть у нескольких знакомых денег, но вскоре понял, что в этом кругу он не найдет понимания.

Ровно в девять раздался звонок. Это был участковый Гаврюхин. Витек ему не открыл, но все сразу как-то съежились и приуныли. Минут через сорок, убедившись, что мент ушел, Витек открыл дверь, и небольшими группами по два-три человека публика принялась расходиться.

Возвращаться в бомбоубежище Андрэ не спешил, а потому решил пройтись по более «приличным» приятелям и хоть что-то раздобыть на жизнь. Оказалось, все уже слышали о Шеломе. Светлана предусмотрительно обзвонила общих знакомых и рассказала про него много диковинного. Одним она сообщила, что подонок вступил в сатанинскую секту, где его обязали носить прусский шлем. Другим, что на него упал кусок берлинской стены, что он и так был дураком, а теперь стал дебилом и ходит по городу в каске из страха, что на него упадет кирпич. Третьим, что во всем виноваты какая-то шлюха и фашист по имени Федор, которого за ящик шнапса мерзавец по пьяни чуть не зарезал. Четвертым, что его ищут албанцы, так как он должен фаустпатрон какому-то их крутому мэну Буяну, что тот поклялся утопить гада в Шпрее, поэтому гад прячется здесь, но на нем всегда шлем, а под шлемом белая горячка, потому денег гаду не давать, все равно он их, скотина, пропьет.

Опровергать эти истории Андрэ не стал. В каждом случае он дорисовывал недостающие детали и рассказывал, как все было на самом деле. По поводу секты сообщил, что подписал очень выгодный контракт с Люцифером. Церемония проходила ночью под мостом – ему сварили в тазике дамский сапог и заставили съесть. Берлинскую стену опроверг и сказал, что в действительности на него упала колонна с фасада Пергамона, когда вечером он, насвистывая полонез «Прощание с родиной», прогуливался по Музейному острову.

Про фашиста Федора уточнил, что его зарезал не он, а его бывший сожитель, а сам утонул – от неразделенной любви повесил камень на шею и бросился в реку. Добавил, что, когда тело достали, на нем были женские красные ботфорты на высоком каблуке. На вопрос, когда он успел сменить ориентацию, ответил, что случилось это внезапно и неожиданно для него самого, когда они с фашистом Федором, крепко напившись на каком-то банкете, спали под одним одеялом.

По поводу албанца Буяна сказал, что тот редкостный негодяй, утопивший в Шпрее не одну собаку, поэтому он пристрелил его фаустпатроном и нисколько об этом не жалеет. Еще по секрету Андрэ сообщил, что именно Буян, а не Герасим, был тем дворником, что работал в доме у канала, где жила убитая старуха-процентщица. И что не албанцы, а верные дружки Буяна – Кох и студент Пестряков – поклялись ему отомстить, поэтому он действительно скрывается сейчас в Могилеве и ни днем, ни ночью не снимает Шелом.

Но самое неприятное в этих историях было то, что денег Андрэ никто не одолжил, ну разве что самую малость. Все, ссылаясь на временное безденежье, день рождения жены и строительство дачи, в утешение и для излечения от белой горячки только наливали. Так что к ночи, совершенно напившись, Андрэ кое-как добрался до мастерской и рухнул ни с чем на матрас.