– Сиди, не вставай. Пойду посмотрю. Может, книга с полки свалилась.

Зорро опрокинул ящик с куклами моей сестры и уже почти разодрал одного плюшевого мишку. Опилки сыпались из живота, одно ухо висело на ниточке, а когда я хотел выдрать медвежонка у Зорро из пасти, он угрожающе зарычал, и я оставил добычу ему. Но ящик поставил на шкаф.

– Кукла с кровати свалилась.

С сигаретой во рту отец стоял в большой комнате и одевался, а я укладывал ему в сумку бутерброды и чай. Он уже застегнул пуговицы на рубашке.

– Может, мы выиграем в лотерею. Иметь домик было бы неплохо. Где-нибудь за городом. Никаких соседей и места гораздо больше… – Он сморщил нос. – Ты что, вляпался в собачье дерьмо?

Подержавшись за стол, я осмотрел свои подошвы.

– Да нет вроде. Может, с улицы несет? Притащить велосипед из подвала?

Он сказал, что не надо, снял с вешалки куртку, встряхнул ее. Зазвенели ключи.

– И не ложись поздно спать, слышишь? По телевизору показывают всякую ерунду. Вступит в голову какая-нибудь чушь, не сразу от нее и избавишься. Да, а что это там в помойке за письмо из магазина Spar?

– Чего? А, это реклама.

– Откуда ты знаешь? Оно даже не распечатано.

– Горни получили точно такое же.

Он кивнул и вышел. Вскоре я увидел его среди серо-жухлых полей. Он моментально сделался совсем маленьким. Солнце садилось, и, когда он нажимал на педали, хромированные зажимы блестели у него на штанах.

Я достал чистую ложку и доел остатки супа из его тарелки, думая о том, что у нас вообще никто не играет в лотерею. Никогда.

На следующую ночь Маруша вставила в звонок кусочек картона. Когда он затрещал, я не стал подходить. Вернее, все же подошел, чтобы запереться. По-видимому, Джонни, не сняв уличные ботинки, тащил целый пакет или сумку с бутылками. Я вышел на балкон, облокотился на парапет. Окно было открыто, но щелочка между половинками занавески была слишком мала, чтобы разглядеть хоть что-то. А кроме того, настольная лампа светила прямо в красную материю.

Взвизгнула дверца шкафа, и тут же громко включили музыку, Rolling Stones. Но сразу сделали тише. Джонни рассмеялся наигранно гадко, открыл бутылку пива, в этот момент заскрипели пружины кровати, а он приглушенно рыгнул.

– Привет от пивной бутылки!

Маруша захихикала, погасила свет, и красная занавеска вмиг стала серой. Увидев на ней в лунном свете свой щуплый силуэт, я отошел.

На диване, перед включенным телевизором, спал Зорро. Но когда я сел рядом, он проснулся, а я почесал ему затылок и вытащил из шерсти пару колючек репейника.

– От тебя действительно воняет, приятель. Как от аскари^[20].

Я понятия не имел, что это означает. Мой отец иногда произносил это слово, когда рассказывал о работе: от нас воняло, как от аскари. Играя, Зорро укусил меня в руку.

Я пошел на кухню, вынул из бумаги кусочек сырокопченой колбасы и высоко поднял его над головой. Хвост Зорро замолотил по стеклянной дверце горки. Поскуливая, он побежал за мной в ванную, и, закрыв за ним дверь, я опустил руку и бросил колбасу в ванну. Он сделал стойку, уперся лапами в край, безуспешно пытаясь дотянуться до колбасы. Я схватил его за задние лапы и перекинул через борт. Когти застучали по эмали. В один момент он заглотнул колбасу и залаял, как бы говоря спасибо. Жадно облизал губы.

Я погладил его по голове, просунул пальцы под ошейник и открыл воду. И хотя после дневного пекла она была еще теплой, он съежился, попав под струю ручного душа. Хотел выпрыгнуть, но его лапы заскользили и царапнули стенки ванны, а я крепко держал его, уговаривая успокоиться. Мокрая шерсть стала черной.

Он рычал, закатив налитые кровью глаза, а когда я вылил ему на спину приличную дозу яичного шампуня, он встал на дыбы. Но я так скрутил ошейник из плетеной кожи, что Зорро почти не мог ни дышать, ни выть, ни лаять, только хрипел. Моя рука напряглась так, как бывает осенью, когда на сильном ветру ведешь на длинной веревке бумажного змея. Я держал Зорро крепко, даже когда он начал сползать, весь в пене, беспрерывно ударяя лапами по краям ванны и крану. В конце концов он сдался.

Широко расставив лапы, Зорро стоял и дрожал всем телом, а я как следует намылил его два раза и облил из душа. Вода была серого цвета, а вот густая шерсть на костлявом теле стала мягкой. Я накрыл его махровым полотенцем и вытер. Он не сопротивлялся. Когда он был уже наполовину сухой, я, подхватив его под брюхо, помог выпрыгнуть из ванны, на стенках которой остались царапины от его когтей. Я открыл дверь. Но он не смотрел на меня и не пошел за мной к телевизору, а тяжело прошагал в детскую и заполз под кроватку Софи.

Я лег на диван. По второй показывали кино про любовь, и когда парочка начала целоваться, я встал на колени перед экраном, чтобы внимательно рассмотреть, как они это делают. Губы сжаты, никакого намека на участие языка. Мне показалось странным, что их довольно длинные носы даже не скрестились. Должно быть, из-за положения головы. Я взял мягкий карандаш и нарисовал на косяке двери физиономию. Точка, точка, запятая – вышла мордочка кривая. Губы я обвел немного четче. Потом обхватил косяк примерно на уровне бедер и выпятил живот. Когда я приблизился к физиономии, кончик носа как раз уперся в древесину. А если наклонить голову вбок, то можно, пожалуй, беспрепятственно поцеловать нарисованные губы.

Я потренировался несколько раз, даже с закрытыми глазами, как вдруг в дверь тихонько постучали. Кто-то несколько раз нажал на ручку, но я не реагировал. Поплевав на пальцы, я стер рисунок, но не до конца, не получилось. Я только размазал его. Опять постучали, теперь уже чуть громче. Я посмотрел на часы. Было одиннадцать.

– Кто там?

– Ну, кто еще может быть, – прошипела Маруша, – надеюсь, ты уже открываешь!

– С какой это стати? Я уже сплю!

– А ящик чего орет? Ну пожалуйста!.. Очень нужно.

Я дернул за шнурок и зажег торшер. Потом сунул руку в карман, достал ключ, вставил его в замочную скважину и приоткрыл дверь, просунув в щель ногу. На Маруше был халатик с диснеевскими мотивами. Она купила его в супермаркете Woolworth. При стыках швов о мотивах, похоже, никто не думал. Гуфи налезал на Мини, а шляпу дядюшки Дагобертса надвинули на задницу Плуто.

– Можно мы пописаем у вас? Мы заболтались и выпили слишком много пива… А мой умывальник подтекает.

– И ночной горшок тоже?

– Да он уже полон! – Она сжала колени прямо как Софи, когда той было невтерпеж. – Пожалуйста, Юли. Ты за это кое-что получишь.

– Ладно, – я отступил, – но только не полбутылки, как в прошлый раз.

Джонни, чуб которого выглядел так, будто он и не ложился, взял ее за плечо и протиснулся мимо. Черные спортивные брюки блестели, словно уголь, а спереди сверкал фирменный ярлык. На меня он даже не взглянул, прошел через большую комнату в коридор и исчез в туалете, раньше чем я успел крикнуть «направо».

Маруша рассмеялась.

– Да знает он.

Это был смех взрослой женщины.

– Да? А откуда?

Она пожала плечами.

– Все дома-то одинаковые.

Дверь за собой он не закрыл, и мы слышали журчание струи в унитазе, но ее это нисколько не смущало. Она огляделась в комнате.

– Признаться, у вас действительно красивая мебель. У твоей матери хороший вкус. Если у меня когда-нибудь будет собственная квартира…

– А что? Ты переезжаешь?

– Я? Тебе этого хочется? Ну, кто знает…

На ней был довольно свободный халатик, и мне показалось, что от нее странно пахнет, чем-то похожим на камамбер. Я ткнул пальцем ей в шею. И почему-то вдруг заговорил шепотом:

– Он тебя душил?

Она разинула рот. Впечатление было такое, будто у нее размазалась губная помада. Но она никогда ею не пользовалась. Рядом с входной дверью висело круглое зеркало, обрамленное в виде звезды проволокой, обмотанной шерстяными нитками. Маруша пощупала фиолетовые пятна на своей шее и пробормотала: «Свинья!»

В этот момент Джонни дернул за цепочку, послышался шум спускаемой воды. Он вышел к нам, все еще копаясь с завязками на штанах. Он не утруждал себя шагать потише. Грудь у него была гладкая, без волос, и мускулы играли при каждом шаге. Он смотрел на нас, ухмыляясь. Глаза Маруши сверкали от гнева.