Дед с Лысым какое-то время молчали.

— Умник, давай закругляться, — сказал наконец Дед. — Скоро отбой, а нас нет.

— И что?

— Как что? Скоро отбой!

— Ну и что, что скоро отбой?

— Как что? Нужно идти!

— Куда нужно идти?

— В барак! Спать! На нары!

— Нужно? Зачем?

— Спать! Как зачем?

— Спи здесь. Тебя что, кто-то гонит?

— Нет, но... Да, но...

— Ну иди, если тебе так хочется. А я и здесь переночую. А то там храпят, стонут, бормочут, пердят — в общем, не выспишься.

Лысый с Дедом переглянулись.

— Ты, Умник, как хочешь, а мы, пожалуй, пойдем...

— Идите. Вас кто-нибудь держит?

Лысый с Дедом чуть потоптались.

— Ну ты, Умник, это... Завтра в забой-то придешь?

— Приду. Конечно приду, не парьтесь. Если я не приду, найдется еще какой-нибудь гнус, или еще какой-нибудь тормоз, и вам вставят. Я вас не хочу подставлять. До завтра.

— Ты, Умник, это... А завтракать как? Может, тебе завтрак в забой принести?

— Лысый, спасибо. Но тут есть еда. Я позавтракаю.

— Какая еда? Откуда?

— Оттуда. До завтра.

Лысый и Дед остановились у входа в барак. Лысый оглядел пласты экскрементов под самыми окнами, повел носом.

— На самом деле, Дед. Что-то здесь не так.

— Ты про что?

— Ну смотри. Видишь, сортир. Вышел, перешел двор, зашел в сортир, высрал дерьмо, помыл руки. Вонь и параша там, где им полагается. В уголке, не воняет и не мозолит глаза. Правильно?

— Правильно. И что?

— Ну ведь правильно?

— Правильно, правильно. А с чего, Лысый, ты взял, что в этом сортире можно помыть руки?

— Так давай, что ли, хоть раз сходим в сортир, типа по правилам, заодно и посмотрим, можно ли там помыть руки.

— Хм, — Дед оглядел строения туалетов. — Идиотская, конечно, идея, но почему бы и нет? Яйца нам за это, может быть, не отрежут.

— Я тоже надеюсь, — Лысый сделал шаг в сторону туалетов. — Ну что? Идем?

— А что, — Дед хмыкнул. — Почему бы и нет? Пошли. С одной стороны, конечно, идиотизм, но с другой... Если существует сортир, должен же кто-то туда сходить? Хоть раз?

Чавкая сапогами по жиже, они перешли двор и остановились у входа. Лысый, немного помешкав, открыл дверь и переступил порог. Дед, тоже немного помешкав, вошел следом. Они оказались в просторной светлой комнате с умывальниками и зеркалом. Около умывальников на чистой стене висели свежие полотенца. В мыльницах лежало по куску мыла.

— Я чуть не уссался, — сказал Лысый не очень уверенно и осторожно, на цыпочках, подошел к раковине. Открыв кран и убедившись, что вода — холодная и горячая — течет как ей полагается, он захихикал. — Ты видал, Дед?

— Интересно... Интересно, честное слово, — пробормотал Дед, пробуя воду. — И запах довольно приятный... — он пошмыгал осторожно носом. — Дезинфицирующий какой-то.

— А где же тут срать? — оглянулся Лысый. — Я что-то не вижу ни одной кучи дерьма.

— Ты, Лысый, дурак. Хоть с Умником и повелся, а все равно дурак. Это же туалет, Лысый. Ты, что, читать не умеешь? Там же на двери так и написано: «Туалет». Поверь старику, но в туалете не срут — в туалет ходят.

— И откуда ты, Дед, это знаешь? — Лысый хихикнул, продолжая оглядывать чистую светлую комнату с умывальниками. — Умник сказал? Я что-то ни разу не видел, чтобы ты сюда заходил, гы-гы-гы. Слушай, Дед, мне здесь нравится! Давай здесь останемся на ночь? Смотри, видишь, даже какие-то тряпки чистые.

— Не умничай, до Умника тебе далеко. Это не тряпки, это полотенца, — Дед подошел к двери напротив входа и открыл ее. — Смотри! Подойди, не бойся! Видишь?

— Вот тебе раз! — воскликнул Лысый, заглянув в соседнюю комнату. — Это что за дверки такие? А это что за горшочки такие педерастические, на стене? Ты, Дед, много на своем веку повидал — может быть, знаешь и это?

— Не помню откуда, но знаю, что эти горшочки называются «писсуары». Ты в них мочишься.

— А где же тут срут?

— Заладил: срать да срать. Открой дверку.

— Вот эту?

— Вот эту.

— Открыл... Эх ты!!! Дед, что это за ерунда?!

— Кретин! Это же унитаз!

— Уничто?

— Садишься и гадишь! Гадишь, и оно булькает в воду, и попадает в канализацию, все как надо, чин чином, по правилам, вокруг счастье, радость и чистота, и не воняет под окнами, когда спишь. Пойду мочить Умника.

— Подожди, я с тобой... Нет, Дед, подожди... Я должен попробовать... Тьфу ты, вот ведь зараза какая! Сейчас, подожди, я попробую, и пойдем мочить Умника.

— Ну пробуй, пробуй. Снимай штаны и клади свою вонючую задницу вот на это сиденье.

— Надо же, как умно придумано. Садишься — и жопа не пачкается.

— А вот еще и рулончик, видишь?

— А это зачем?

— А ты подумай.

Лысый задумался. Потом лицо его просияло.

— Вот это да! Пробую!

— Дверь-то прикрой.

— Зачем?

— Тебе что, приятно, когда смотрят, когда ты срешь?

— Не знаю. Ну ладно, прикрыл, не ори, старый кретин.

— Не забудь смыть, молодой кретин, — напомнил Дед в дверку.

— Засохни. Я уже догадался.

Когда, Лысый, наконец, закончил, они вышли в комнату с умывальниками.

— Мыть руки, — сказал Дед с кислой ухмылкой. — Посрал — вымой руки. Всему вас учить надо, щенков.

Лысый, не споря, подошел к умывальнику, открыл воду, намылил руки, стал споласкивать мыло и фыркнул.

— Надо же. Сроду бы не подумал, — он вытер руки. — Знаешь, Дед, Умника мы, конечно, замочим, это понятно, но мне здесь нравится!

— Всему вас учить надо, щенков, — сообщил Дед, усмехаясь под нос.

Они вернулись в барак, прошли к своим нарам и уже улеглись, когда к ним подошла небольшая компания во главе с косоглазым типом с треугольной челюстью. В руках у косоглазого была дубинка. Он остановился над Лысым и, поигрывая дубинкой, толкнул его в бок.

— Вставай, гнида. Дело есть.

Лысый приоткрыл один глаз.

— Вставай, говорю, — косоглазый ударил Лысого снова.

— Это ты что ли, Гондон? Отвали, завтра решим.

— Ты что, не слышал? Вставай, сука, сам, пока я добрый.

— Отвали!

Гондон, не произнося больше ни слова, с размаху ударил Лысого дубинкой в голову. Лысый вскрикнул, дернулся, скатился на пол. Косоглазый ударил его ногой в спину.

— Ты что, сука, — говорят, ходил в тот сортир? Отвечай, сука, ну!

Лысый лежал, обхватив ладонями лысину, с которой стекала кровь.

— Отвечай, сука, ну!

Гондон ударил Лысого в пах, Лысый скрючился, прижал колени к груди. Дед вскочил со своих нар, получил удар дубинкой в висок, обмяк, упал обратно.

— Ты, сука, тут что, на особенном положении? — процедил сквозь зубы Гондон и снова ударил Лысого. — Мы, значит, тут все гондоны, падаль, отстой, а ему подавай чистый сортир? Тут ему, значит, срать уже западло? Мы, значит, тут все использованные гондоны, а он...

Косоглазый не договорил. Дед выдернул у него из руки дубинку и успел ударить по шее, пока на него не накинулись роем шестерки. Они отобрали у Деда дубинку и стали бить кулаками. Гондон, теряясь от боли и страха, вырвал у шестерок дубинку и ударил Деда с такой силой, что тот перелетел через нары и упал на пол с другой стороны. Гондон, забыв про Лысого, перепрыгнул через нары и стал избивать Деда чем можно — руками, дубинкой, ногами. Шестерки окружили Деда и стали рвать на куски. Деда били недолго — Лысый поднялся с пола и, едва соображая, набросился на Гондона сзади и вцепился в глотку. Даже когда шестерки вконец размозжили Лысому череп, и весь рой вмиг рассыпался, косоглазый так и не освободился от мертвой хватки.

Наконец он перестал дергаться и хрипеть, все стихло, и больше ничего не тревожило зловонную тишину. Дед еще долго ворочался, пытаясь подняться. Наконец он, отплевываясь, дополз до Лысого и ударил его по щеке. Потом ударил еще раз, потом еще. Лысый очнулся, приоткрыл залитый кровью глаз, промычал.

— Лысый, — прохрипел Дед. — Ты еще жив? Лысый...