Ночью на прокаленную дневной жарой землю пролился робкий дождь, и к рассвету в низинах поднялся туман-испарина. Противник усилил прочесывающий огонь.

Командир разведывательной группы лейтенант Зюзин вышел из землянки, потянул носом пахучий воздух, потрогал ладонью высыхающую землю. Потом послюнявил палец и, подняв его над головой, покрутил кистью руки, чтобы определить, откуда ветер. Не оборачиваясь, сказал:

— Пора! — и добавил: — Выходи строиться!

Разведывательная группа — девять бойцов отдельной разведроты, отобранные лейтенантом для выполнения особого задания, вышли из землянки, закидывая за спину тощие вещевые мешки, поправляя оружие и снаряжение. Последним из землянки появился высокий, поджарый майор Лебедев — из разведотдела армии. Он вплотную подошел к Зюзину и мягко, почти заискивающе спросил:

— Не рано? Ведь крайний срок завтра…

— Завтра тумана не будет: земля горячая и ветер на восток повернул. Опять соврали метеорологи.

— Ну-у… не совсем… Дождь все-таки был…

Зюзин ругнулся и накинул капюшон маскировочной куртки на каску.

— И вообще… Не нравится мне здесь! — Он широко повел рукой вокруг. — Поэтому лучше начинать не в срок.

Майор Лебедев промолчал.

Группа Зюзина — четвертая за последние две недели, которую отправляют в тыл противника. Три пропали без вести. Наблюдатели, «слухачи» на переднем крае и провожатые слышали шум боя на маршрутах двух групп. Причем радист третьей группы успел передать:

Командующий армией ругал разведчиков, из разведуправления фронта добавляли. Армейские разведчики притихли, не зная, что делать. Такого еще не бывало: группы благополучно переходили линию фронта, а потом попадали в засаду. Командующий армией приказал специально выделенными подразделениями прочесать леса и овраги. Ничего подозрительного не обнаружили в ближнем тылу наших войск. Связисты получили указание строжайше соблюдать дисциплину переговоров.

Между тем дальние разведывательные группы и частично партизаны подтвердили, что через узловые станции проследовали эшелоны с войсками противника, скорее всего, с танковыми, а на ближних аэродромах сели новые эскадрильи самолетов.

Пришло лето. Обе стороны готовились к активным действиям.

Чтобы не привлекать излишнего внимания, командующий армией не вызвал к себе лейтенанта Зюзина, а ночью сам приехал в район обменного пункта, лично проверил подготовку разведгруппы и на прощание, сдерживая свой крутой нрав, сказал довольно миролюбиво:

— Передашь сведения — орден. Вернешься в срок — станешь старшим лейтенантом. Приведешь хорошего «языка» — представлю к Герою. Но если…

Зюзин не дослушал командующего, непочтительно перебил:

— Никаких «если» не произойдет.

Командующий промолчал, но глаза его сузились, а ноздри большого, мясистого носа раздулись: он не терпел, когда его перебивали, хотя ценил острое слово. Командующий пожелал удачи и уехал.

Разведчики построились. Зюзин, так и не подав команды «Смирно», приказал:

— Подойти ближе. — Когда разведчики сгрудились вокруг него, почти шепотом сказал: — Слушайте задачу, товарищи. Есть сведения о концентрации танковой не то дивизии, не то корпуса противника. Необходимо уточнить и, если удастся, притащить «языка». Говорю честно: можем нарваться на засаду. Поэтому драться до последнего. Кто останется в живых, продолжает выполнять задачу любыми доступными средствами. Все остальное отработали на занятиях. Не забыли?

— Так точно…

— Что «так точно»? — сердито переспросил Зюзин. — Выходит, забыли?

— Никак нет. Помним.

— Все. Тронулись.

В зеленом небе висели осветительные ракеты. Пулеметы противника плели сложную паутину трасс. Где-то в стороне мирно тарахтел самолет.

Разведчики гуськом прошли по опушке березового леса, постояли перед низиной и один за другим начали входить в туман, как в воду. Сначала скрылись по колено, потом до пояса, потом над туманом покачивались только каски, но вот и они утонули, растаяли.

Майор Лебедев остался на опушке. Он видел, как скрылись разведчики, и подумал, что с этой минуты уже не способен влиять на выполнение задания. До этого он проводил тренировки, с каждым из отобранных в группу изучал местность, старался обеспечить разведчиков всем необходимым. Словом, делал все, что мог. Теперь он стоял и тоскливо смотрел на белесую, чуть колышущуюся массу тумана-испарины, прикидывал, все ли сделал, как требовалось, и немножечко злился.

Он-то сделал все, а вот Зюзин… Ему почему-то не нравился этот строптивый, но удачливый лейтенант. Перед каждым поиском Зюзин обязательно выказывал свой характер. То не хотел идти группой, а шел с бывшим боксером Сутоцким и с щуплым длинноруким снайпером Грудининым, которого по каким-то одному ему известным признакам посчитал разведчиком и перетащил в свой взвод. Втроем они дважды приводили «языков». Из поисков группы Зюзина возвращались всегда без потерь. Как это ему удавалось, лейтенант не рассказывал. А ходившие с ним разведчики объясняли по-разному. Одни осуждали Зюзина: прет на рожон, наудачу. Другие хвалили: отчаянный, но расчетливый. Знает, когда и где рисковать.

Сам Зюзин после поисков и походов в тыл сдавал подробные рапорты и отчеты-схемы, брился и два-три дня отсыпался. Затем мылся холодной водой или обтирался снегом и становился самим собой: хмурым, постоянно чем-то недовольным, неразговорчивым. Небольшие злые глаза, маленький курносый нос на широкоскулом лице, светлые брови — типичный сибиряк.

Вспомнил Лебедев и скандал, который устроил Зюзин, потребовав перевести к нему во взвод только что пришедшего с пополнением рядового Андрея Матюхина. Зюзину тактично объяснили: человека, который пробыл в плену около года, брать в разведку, по крайней мере, не резон. Зюзин стоял на своем.

— Мне нужен именно такой: дважды убегал из плена и уходил от немцев, значит, знает их повадки не по чужим рассказам. Знает форму, язык, оружие, технику… Его не кто-то освободил, сам пробился через передний край! Если человек сам прошел два передних края — немецкий и свой, — значит, разведчик.

Зюзина предупредили: за Матюхина будешь отвечать лично.

— А я и так за каждого отвечаю.

Но в поиски Матюхина долго не брал: заставил овладеть рацией, приемами рукопашного боя… Больше того, недели за две до похода переселил Матюхина из общей землянки в свою, офицерскую.

Такая дружба вызвала недоумение. Что их связывало, никто не знал. Зюзин — сибиряк, забайкалец, Матюхин — донской казак. Зюзин — резкий, Матюхин — скорее добрый, во всяком случае, уважительный. Зюзин выпивал, Матюхин даже законные, «наркомовские», отдавал в общий котел: «Я в плен попал пьяным. Теперь все. До конца войны в рот не возьму». Но как попал в плен — не рассказывал.

И тем не менее Зюзин и Матюхин дружили. Сдержанно, неброско, на людях просто незаметно, но дружили.

И вот когда Зюзину, удачливому Зюзину, выпало такое ответственное задание, он оставил уже проверенного Грудинина и взял с собой Матюхина. При этом потребовал для своей группы не одну, а две рации. Связисты, естественно, возражали: три рации уже погибли, но Зюзин добился своего…

Майор Лебедев стоял на опушке и все вспоминал, прикидывал, оценивал… Постепенно он стал различать не только военные шумы. Оказывается, пели птицы. Он вслушался. Опушка березового колка и принизинный кустарник звенели трелями и посвистом. В небе едва заметно мерцали приглушенные июньским рассветом звезды.