— Ну вот, — облегченно вздохнул Матюхин, — вышли. Теперь нужно брать «языка».

Сутоцкий молча кивнул и посмотрел на напарника уже не так ненавидяще, как раньше. Матюхин грустно усмехнулся:

— Остыл? Теперь давай выясним, почему я сволочь.

— Потому, что не разрешил стрелять…

— А что бы это дало?

— Что бы ни дало, а… свои гибли.

— Верно. Гибли. Но ты, что думаешь, такой командир, как Зюзин, случайно приказал нам отделиться? Он ждал засады. И страховался нами.

— Понятно… И все-таки… Что-то тут есть… такое…

— Есть. Нарушение правила: сам погибай, а товарища выручай.

— Вот!

— Ну а если нам повезет и мы хоть что-нибудь узнаем? Тогда как?

— Что мы должны узнать?

— Ты примерно знаешь: проверить наличие новых частей.

— Больше ничего?

— Большего я не знаю. Может, и было, да лейтенант не сказал.

— Как проверить? Бродить и искать?

— Много не набродишь. Будем брать «языка».

— А как потащишь через линию фронта?

— Тащить не придется. Потащим сведения.

Сутоцкий поморщился:

— Не люблю мокрых дел.

— Я тоже, но придется. — Матюхин помолчал. Лицо у него сделалось жестким: глаза сузились, губы поджались. Резче выпятились скулы. — Думаю, сделаем так: я буду выходить на дорогу, останавливать и беседовать. Если подходящий — дам знак, подойдешь ты и вместе прикончим.

— Общий разговор!

— Принцип действия. В каждом отдельном случае будем вырабатывать свой план.

Они приблизились к дороге и спрятались в кустарнике. Мимо промчалась легковая машина, потом, выбрасывая черные клубы дыма, прогудел дизель.

— Старый мотор, не из пополнения, — пробормотал Матюхин.

И тут его подтолкнул Сутоцкий. Матюхин понял его сразу. На другой стороне гравийки шла шестовая линия связи. Они перебежали шоссе и выбрали место, где линия несколько провисала над заброшенной лесной дорогой. Они надрезали, а потом разорвали кабель, отошли и замаскировались в подлеске.

По дороге прошел неторопливый обоз, проезжали мотоциклы и машины, лязгая гусеницами, проследовал бронетранспортер. Матюхин отметил:

— Этот новенький. Или мотор новый.

Прошло не менее часа, прежде чем появился связист. Он быстро нашел обрыв, но стал так, что нападать на него было неудобно, и, как назло, по дороге неторопливо трусили две пустые немецкие колымаги, запряженные огромными мохноногими тяжеловозами. Кони были сытые, лоснились и изредка пофыркивали, словно рвались перейти на рысь.

Связист прозвонил линию, получил ответ от обоих конечных абонентов и пошел, но не назад, а вперед, к той просеке, по которой тянулась старая линия. Он осмотрел ее в обе стороны и повернулся, чтобы идти в часть. И тут на него молча вышел Сутоцкий. Связист побледнел, сделал было шаг назад, потом потянулся за винтовкой, но не успел ее снять: Сутоцкий спокойно, размеренно шагнул и молча ударил его под вздох. Связист охнул и перегнулся в поясе.

Сутоцкий все так же спокойно подхватил его за шиворот, оттащил в кусты, забил в рот кляп и перекинул через плечо. Андрей Матюхин заботливо подобрал немецкую пилотку, новенький телефонный аппарат, винтовку и пошел следом.

Метрах в ста от дороги Сутоцкий положил связиста на землю. Матюхин обыскал его. Солдатская книжка не обрадовала: связист был из старой, хорошо знакомой дивизии, которая уже несколько месяцев стояла в этих местах. Потом Андрей внимательно прочел письма, рассмотрел фотографии. И книжку и письма он вложил в карманы связиста, а сигареты и зажигалку взял себе. Потом крепко потер связисту уши и подул на него — солдат очнулся.

— Курить будешь? — мягко спросил Матюхин.

Связист открыл глаза и долго смотрел на разведчиков. Сутоцкий нахмурился. Немецкий солдат казался жалким — худощавый, с провалившимися щеками и жилистой, кадыкастой шеей. Из уголков маленьких светлых глаз медленно скатились мутные слезинки, должно быть от боли. На его потрепанном мундире были знаки за ранение и за участие в зимней кампании сорок первого года. Старый солдат, он знал, что его ждет, и Сутоцкий понял его.

В бою он, не задумываясь, убил бы любого такого, как этот немец, а вот здесь, в летнем, еще входящем в силу лесу, пахучем и теплом, сделать это трудно…

Матюхин вынул кляп и протянул немцу его пилотку. Тот машинально надел ее, проверил, правильно ли она сидит.

— Вот какое дело получилось, Курт Штильмайер, — сочувственно произнес Матюхин и вынул сигареты. — Ни тебе, ни нам такие встречи, конечно, ни к чему, но что поделаешь. — Связист оторопело посмотрел на Андрея, а тот добавил: — Мы тебя понимаем — жена, трое детей… Да хоть бы немец, а то австриец, и не известно, за что пропадать… Карла давно убили?

— М-м… В апреле…

— Жаль… Он был хорошим мастером. Мальчишка его мастерскую не поднимет. И если так пойдут дела, то, пожалуй, его заберут в армию.

Штильмайер как будто и приходил в себя и в то же время обалдевал все сильнее. Он не мог понять, откуда этот парень, в непонятной форме, говорящий по-немецки с легким силезским или еще каким-то северным акцентом, знает о нем такие подробности. Матюхин, казалось, не замечал его растерянности.

— Не знаю, как вы решили с Мартой, но я бы на твоем месте забрал его семью к себе: в деревне легче прокормиться. Да и девчонки помогут Марте. Поросята требуют ухода.

— Марта не любит Ани…

— Она ее не любила раньше — городская. Сейчас сравняются. У женщин слабые сердца, а горе общее.

Штильмайер кивнул и потупился. Должно быть, его по привычке охватили домашние заботы. Андрей протянул ему сигарету, чиркнул зажигалкой, дал закурить, потом закурил сам и с удовольствием затянулся — давно не курил.

— Знаешь, Курт, давай напрямую. Что нам, что тебе умирать желания нет. Ты не дурак, понимаешь, что ты не шваб и от этой войны, даже если фюреру кое-что и удастся, лично ты ничего не выгадаешь. Разве что сможешь опять покупать удобрения, которые вам сейчас не дают, да, может быть, снизят налоги. Так я говорю?

— Та-ак, — протянул связист.

— Ты не удивляйся, откуда я все знаю. Год болтался в ваших местах. Даже твой Мариендорф знаю. И Гюнтера знаю. И то, что сына он все-таки пристроил в «Адлерверке». Значит, на фронт он не попадет. И то, что…

— Это еще не известно… — перебил австриец.

— Тебе не известно. А нам известно. Гюнтер не ты. Он, как теперь говорят, не каждое яичко метит.

— То так, — кивнул Курт. Эта подробность словно примирила его с допрашивающим, утвердила правильность его слов.

Сутоцкий смотрел на Матюхина, как на колдуна. Он и не предполагал, что во время войны каждое крестьянское хозяйство обязано было с чисто немецкой аккуратностью своевременно сдать на заготовительный пункт каждое снесенное курицей яйцо, предварительно проставив на нем дату и порядковый номер. Никто не имел права даже яйцо продать по собственной инициативе. Но тот, кто пользовался властью, метил не каждое яйцо, спекулировал и наживался.

Андрей Матюхин никогда не бывал в Австрии, но считал, раз так заведено в Восточной Пруссии и Шлезвиге, через которые он проходил, бежав из плена, то в Австрии, второсортной провинции великой Германии, порядки должны быть еще строже.

— Ну вот… Поэтому я открываю карты: мы разведчики. Нам нужно знать, что делается в ваших тылах. Времени у нас немного. Мы тебя на обратном пути прихватили. Так вот… Расскажешь все по-честному — отпустим. Нет — сам понимаешь… Уйдешь и обманешь, выдашь — наши люди найдут способ сообщить СД о нашей встрече. И тогда твоя семья… Сам понимаешь…

Штильмайер постепенно приходил в себя. В его голове улеглось еще не все, но главное он понял: есть надежда выжить. А раз так, надо сначала выжить, а потом на свободе подумать, как поступить. И он покорно, нелишне покорно покивал:

— Та-ак… Что… что вас интересует?

— Все. Начнем с самого простого. Прибывшие танкисты — эсэсовцы?

— Эсэсовцы.

— Откуда? Наименование или номер части?

— Не знаю. Но, видно, с юга — загорелые и веселые.