— Ну а те, что стали дальше, тоже эсэсовцы?

— Не знаю… Знаю, что из Франции пришли мотострелки — наши шоферы выменивали у них сало на коньяк. Штаб у них в Радове, а части в лесах вокруг. Я тянул связь…

— Правильно… эсэсовцы левее.

— Наоборот.

— Ну да… Это если смотреть из тыла. Если же отсюда, то эсэсовцы правее и впереди Радова, а мотострелки в центре.

— Так.

— А танкисты левее и чуть сзади. Колонные пути пробивали?

— Не знаю…

— А знаешь, что было сегодня ночью?

— Говорили, что опять попалась русская разведка. Я спал…

— К сожалению, попалась… Впрочем, так дуракам и нужно: нельзя трижды лазить в одно и то же место. — Курт недоверчиво посмотрел на Андрея. Матюхин усмехнулся: — Неужели ты настолько глуп, чтобы не понять: у нас, как и у вас, разведкой занимаются не только войска… — Андрей презрительно покривился: — Эти, ночные, из войсковой разведки. Как их засекают, не слышал?

— Нет… Там, за дубравой, часто проезжают легковые машины…

— К болоту?

— Да. Наши сейчас собирают имущество, будут передвигаться правее…

— Как правее? Если смотреть отсюда?

— Да. К югу. Батальон с болота снимают. Наверное, туда выйдут мотострелки. Они там все время шныряют. Ребята говорили, что эсэсовцы тоже околачиваются там.

Матюхин на мгновение задумался, нарушив непринужденный тон и темп допроса. Потом совладал с собой, но отметил озабоченно:

— Ты прав… Удар они нанесут именно через заболоченную пойму — она подсохла. Все сходится. Не ясно одно… У нас есть сведения, что кроме эсэсовцев и мотострелков сюда подошли еще какие-то не то танкисты, не то самоходчики — сведения поступили от партизан, а они не рассмотрели. Мы же их не нашли… Ты ничего не знаешь?

— Точно — нет. Но, по-моему, к нам в дивизию пришли средства усиления — отдельный самоходный полк. И танкистам, которые нас поддерживали, пришло пополнение.

— Ага… Вот теперь все ясно. Где они стали?

— Самоходчики — не знаю. А танки, как и всегда, — в Горячей Буде.

— Спасибо. Ты нам здорово помог. Можно не тащиться в Горячую Буду. Это точно?

— Точно! Я сам там бывал и видел.

— Хорошо. Последнее… — Сзади Штильмайера, из глубины леса, донесся подвывающий звук автомобильного мотора. Сутоцкий обернулся на звук. Матюхин продолжил: — Последнее. Ты не знаешь номера мотострелковой дивизии?

— Нет… Впрочем… кажется, седьмая…

Шум мотора нарастал, и Матюхин коротко бросил Сутоцкому:

— Прикрой.

Штильмайер прислушался и вопросительно взглянул на Матюхина.

— Ну и что? — пожал тот плечами. — Подъедут — поговорим. Если потребуется, прикончим.

— Да, но…

— Послушай, Курт, подошел настоящий экзамен. Выйди, останови, спроси откуда и куда. А я постою послушаю. — Штильмайер сглотнул слюну и умоляюще посмотрел на Матюхина. — Не трусь! Объясни, что ты здесь потому, что все время рвут линию, и тебе это надоело. Вот и все.

Курт покорно кивнул и поднялся. Матюхин на четвереньках продвинулся за ствол березы и изготовил автомат. Открытая машина-тягач, которыми обычно противник таскал противотанковые орудия, с двумя ведущими осями, подминая деревца и ныряя на старых колдобинах, поравнялась со Штильмайером. Он вышел из-за кустов и поднял руку. Два сидящих позади автоматчика вскинули оружие.

— Простите, господин обер-лейтенант, это не ваши машины рвут линию? — спросил Курт.

— А что, разве у вас здесь линия? Что-то не видел…

— Нет, она не здесь, а у выхода на дорогу. Мне надоело чинить и получать замечания.

— Значит, нужно подвесить провод повыше, — ответил офицер, которого Матюхин так и не увидел, и скомандовал: — Поехали. — Мотор прибавил оборотов. Офицер раздраженно бросил: — Порядки! Берегут старую цивильную линию, как будто она кому-нибудь нужна, а боевые тянут черт те где…

Машина скрылась и, судя по короткому взрыву-перегазовке, взобралась на шоссе. Курт вернулся и вытер испарину со лба.

— Кто?

— Саперы. Если судить по свеженьким мундирам — из мотострелковой.

Матюхин вынул сигареты и зажигалку, подумал, предложил закурить и извинился:

— Прости, у тебя позаимствовал. Зажигалку возвращаю. Сигареты оставлю… Вот какая просьба: ты можешь отдать мне телефонный аппарат?

— Как же я?..

— Сам говоришь, будете передвигаться. В неразберихе всегда сопрешь другой. Да у вас наверняка есть запасные. А нам пригодится.

— Не думаю…

— Напрасно. Новые части не навели своих линий и не пользуются радио. Значит, они пользуются вашими линиями. Вот мы послушаем по дороге. И еще. Постарайся сдаться в плен. Сразу доложи, что работал на лейтенанта разведки Зюзина и Матюхина. Запомнил?

Курт с мягким, картавым австрийским акцентом повторил фамилии.

— Если будут придираться, стой на своем, требуй, чтобы доставили в разведку. Там расскажешь о нашей встрече. Если с пленом не получится, живи, как жил. Да, если придет кто-нибудь из наших и передаст привет от Зюзина или Матюхина, ничего не спрашивай, только выполняй. И не тревожься: часто беспокоить не будут. Да, вот еще что. У тебя есть бумага?

— Должна быть…

— Доставай.

Курт стал шарить по карманам, вынул солдатскую книжку, письма, бумажник… Достал листок чистой бумаги, самописку и вопросительно посмотрел на Андрея.

— Пиши: «Расписка. Я, Курт-Мария Штильмайер, обязуюсь свято выполнять все приказы и распоряжения советского командования, направленные на благо моей порабощенной родины. И да поможет мне в этом бог!» Подпись.

Штильмайер написал, расписался и протянул бумагу Матюхину. Андрей покачал головой:

— Ты неправильно расписался.

Курт побледнел:

— Я не понимаю.

— Посмотри сам… — Курт долго рассматривал свою подпись, потом едва заметно покраснел и поставил в конце фамилии точку. — Вот теперь все верно, — усмехнулся Андрей. — Кстати, точка в конце подписи, как свидетельствуют графологи, указывает на твердость характера, на умение доводить начатое дело до конца. Верно?

— Возможно.

— Все, — закончил Андрей, пряча расписку в карман. — Можешь идти.

Штильмайер вытянулся, козырнул, но Матюхин протянул ему руку, и Курт с опаской, почтительно пожал ее. Сделав несколько шагов, обернулся. Матюхин уже скрылся за стволом березы. Курт прошел несколько шагов и опять обернулся — он все еще ждал выстрела в спину. Но было тихо. Пели птицы, и поднимающееся солнце ощутимо припекало.

Штильмайер поправил пилотку, вышел на дорогу и с облегчением перекрестился, в душе оправдывая себя, смиряясь с происшедшим и радуясь, что остался жив. Потом подумал, вспомнил о Карле, о семье и решил: «В конце концов, я сделал это не столько ради себя, сколько ради родины. Если ее мог продать Шикельгрубер[1], то я должен сделать для нее добро».

Он почувствовал себя крепким и умным, выпрямился, осмотрелся. Дорогу перечеркивали следы машин. Курт вспомнил обер-лейтенанта-сапера, все, что с ним произошло, и представил, что произойдет, если русские разведчики будут убиты или, еще хуже, попадутся живыми. У него перехватило дыхание: ведь он теперь связан с ними, связан жизнью и смертью. Он остановился, молитвенно, как истый католик, сложил ладони на груди и склонил сухую, лысеющую голову.

— Господи! — проникновенно произнес он. — Господи! Спаси их и сохрани!

Старший по смене виновато ответил:

— Молчат.

Майор Лебедев горестно, уже не играя, а искренне вздохнул и сказал свое обычное «Плохо…»

Полковник тоже вздохнул:

— Надо идти докладывать.

— Хорошо, — кивнул майор, повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился и сдавленно произнес: — Товарищ полковник… в случае чего… чтобы семья…

— Прекратить! — резко взорвался полковник, и от этого жесткого командирского взрыва майору стало легче. — Получим, что заслужили… Только ведь и мы люди. Разберутся. — Голос полковника сник. — В конце концов, не первый год без страха и упрека… И вообще… не беспокойся.