Младший лейтенант моментально обернулся. У него было такое же оторопелое лицо, как вчера утром у Сеньки Гусарова, когда я брызнул на него, сонного, водой.

– Что вы сказали?

– То же самое, что и дважды до этого. «Здравствуйте, товарищ младший лейтенант». По-венгерски. Мне показалось, вы по-русски не понимаете.

– Товарищ лейтенант! – у него голос срывался от злости.

– Слушаю вас, товарищ младший лейтенант! – упор я сделал на слове «младший».

Он рывком повернулся к своим папкам. Я постоял немного, потом решил: ну его к черту! Тоже мне генерал – стоять перед ним. Взял стул и сел. Он не шевельнулся.

Помолчали. Потом он, так и не повернув головы, спросил:

– Мусатов, Александр Иванович?

– Так точно! – рявкнул я по-уставному.

– Барнаул, двадцать третий год рождения?

– Так точно!

Очевидно, перед ним лежало мое личное дело. Он спросил о моей национальности, был ли я под судом, еще какую-то чепуху. Я долбил с усердием попугая: «Так точно, так точно!» Он злился, но я не давал абсолютно никакого повода придраться.

Наконец, он сказал:

– У вас несоответствие.

– Что вы говорите! – деланно ужаснулся я.

– Вот! – он держал в руках две анкеты, заполненные мною в разное время. – Здесь вы пишете в графе об иностранных языках: «венгерский – свободно». А здесь – «Знаю венгерский». Просто «знаю», – подчеркнул он.

Младший лейтенант смотрел на меня с проницательностью Шерлока Холмса. Недоставало только трубки и еще двух десятков лет – младший лейтенант был не старше меня.

Я молчал. Нарочно. У него дрогнули ноздри.

– Так как же у вас все-таки с венгерским? «Знаю» или «свободно»?

– Дайте мне, пожалуйста, подумать.

Мой тон был изысканно вежлив; ему ничего больше не оставалось, как раздувать ноздри.

– Знаю… свободно, – сказал я наконец. – Почти как русский.

– Откуда?

Я рассказал. Мой отец, железнодорожный машинист, погиб в тридцатом во время крушения. Мать умерла двумя годами раньше. Меня взял к себе старый друг отца Ференц Ланьи – они вместе партизанили во время колчаковщины. Дядя Фери. Венгр по национальности. До самой армии я был членом их семьи. А они дома говорили по-венгерски – дядя Фери, тетя Илона, близнецы Аннуш и Иолан. И я тоже.

– На Алтае венгры? – подозрительно уставился на меня младший лейтенант.

– Он из бывших военнопленных. А потом, после гражданской, остался у нас и вызвал к себе жену – ей разрешили.

– Где он теперь?

– Умер. В сорок первом. Перед самой войной.

– Что-то у вас все умирают. Я еще проверю.

Больше я не мог выдержать. Сквозь тонкий непрочный слой джентльменской учтивости снова прорвалась партизанщина.

– Нас здесь никто не слышит? – спросил я шепотом и оглянулся по сторонам.

– Разумеется, никто! – Он тоже понизил голос и потянулся ко мне в нетерпении. – А что?

– Не чванься, горох, перед бобами, – доверительно шепнул я.

До него дошло не сразу.

– Что вы сказали?

– Это сказал вовсе не я. Это сказал Рофамес, выдающийся философ древнего Египта.

Выдающегося философа древнего Египта я открыл до войны, еще в школе, на каком-то скучном уроке. Особых познаний для этого не требовалось. Надо было только прочитать наоборот слово «семафор».

Младший лейтенант побелел. Я смотрел на него с завистью. Вот бы мне так! А то я, когда злюсь или смущаюсь, краснею, как нашкодивший первоклашка.

– Хулиганство! Вы забыли, где находитесь! Это вам даром не пройдет!

Он резко встал и вышел, оставив меня одного в ванной. Честно говоря, я струхнул. Побежит к своему начальству, нажалуется. Кому поверят – ему или мне?

Он вернулся с торжествующим видом.

– Лейтенант Мусатов, пойдете к полковнику. – Взял со стола мое личное дело, ловко перебросил папку из правой руки в левую. – Давайте, давайте!

Я пошел за ним. Он все оглядывался, зловеще улыбаясь: погоди, будет тебе… Надо было связываться с этим дубом!

– Сюда! – младший лейтенант, открыв дверь, пропустил меня вперед.

Навстречу поднялся худой, широкий в кости полковник с желтым лицом и седой головой.

– Товарищ полковник…

– Ладно, ладно! – он махнул рукой, показал на стул. – Садитесь, лейтенант.

– Его личное дело. – Младший лейтенант, почтительно согнувшись, положил на стол папку с бумагами.

– Вы свободны, Серков.

Тот лихо повернулся через плечо, вышел. Полковник подошел к столу, небрежно полистал мое личное дело.

– Знаете, зачем вас вызвали?

Я, пока сидел один в ванной, успел перебрать в уме все возможные причины. Не зря, ох, кажется, не зря младший лейтенант так напирал на мой венгерский язык!

– Так точно!

– Вот как! Зачем же?

– Мне не следовало так разговаривать с ним… Ну, с младшим лейтенантом этим.

Он сразу понял мой ход, усмехнулся, погрозил пальцем. Но все же опросил:

– А как вы с ним разговаривали?

Я честно выложил все, как было – полковник мне понравился. Особенно глаза: живые, с юморком.

Он выслушал, поглядывая на меня с доброжелательной улыбкой, а когда я упомянул про моего философа – рассмеялся.

– Рофамес? А что, звучит вполне по-египетски. Рамзес, Рофамес… Эх, молодежь, молодежь! На губе пушок, в голове ветерок… Между прочим, он тоже только из училища, как и вы. Немножко зазнайка: смотрите все кругом, какая я ответственная личность! А так неплохой паренек. Глаз у него по части бумаг зоркий: неточности, расхождения… Ну, ладно. – Он сразу посерьезнел, взгляд стал пристальным и цепким. – Мы вас тут подзадержали в резерве. Рацию хорошо знаете?

– Так точно!

– Скорость на ключе?

– На экзамене дал двадцать две группы в минуту.

– Хорошо… У Петруши служил?

Откуда он знает? В анкете у меня написано «Петрушкевич» – так была настоящая фамилия моего партизанского командира. Петрушей его звали только в отряде.

– Так точно!

Он махнул рукой:

– Да хватит вам!.. Подрывник?

– И это было.

Полковник знал обо мне многое. Да, неспроста, неспроста их здесь заинтересовала моя особа… Я все ждал, когда же полковник задаст тот, самый главный вопрос.

– А пошел бы на ту сторону?

Вот!

– Сложно все там… – Я замялся и признался по-честному: – Страшновато.

– Что верно, то верно. Но иногда бывает нужно. Ну, просто до зарезу необходимо.

Все было ясно и понятно. Необходимо – значит, придется идти. Какой разговор, если необходимо!

Я молчал, отвернувшись к окну и покусывая губы. Полковник стоял рядом и не сводил с меня взгляда.

Так прошла, наверное, целая минута. Больше молчать нельзя было:

– Мне одному?

– В составе группы… Нет, подумайте сначала, подумайте. А то как скажете «да» – потом неудобно будет отказываться.

Полковник пошел к столу. Надел очки со стальным ободком, снова стал листать бумаги. У него была смешная привычка: время от времени тянуть свое ухо двумя пальцами, словно он хотел сам себя приподнять.

Стучали стенные часы: тик-так, тик-так… Ого! Уже половина второго. Сейчас зазвонят. И они действительно забили, негромко, мелодично.

Так не хотелось идти на ту сторону! Но что делать? Где они еще найдут радиста с венгерским языком? Чтобы и радист, и язык.

Я поднял голову и негромко кашлянул.

– Ну как? – спросил полковник, снимая очки.

– Пойду.

– Твердо? Не передумаете?

– Теперь уже нет.

– Хорошо… – Он покрутил очки в пальцах. – Поступите в распоряжение майора Горюнова. Знаете его?

Я кивнул. Горюнова мне показал однажды на улице Сенька Гусаров. Маленький, розовый, вечно улыбающийся толстячок – никогда не подумаешь, что он связан с такими делами.

– Там, у него, вам подробно расскажут.

– Ясно.

Полковник встал, я тоже, думал – все. Но он махнул: сиди! Прошелся по комнате, сложив за спиной руки и ссутулив плечи.

– Пойдете радистом, ваше дело – рация… И еще… Меня очень интересует один человек.

Он замолчал, видимо, проверяя, какое впечатление произвели его слова. Или, быть может, ожидал, что я спрошу его о чем-нибудь. Но я не спросил.