А н т и п и н. Чего же ты тогда ружьишком баловался?

Р ы т о в. А для юмора. Не понимаешь?

А н т и п и н (взял кус штукатурки, подержал на ладони). Возьми на память, юморист. (Подвинул кус по столу в сторону Рытова.) Ну, в общем, в понедельник я — один из докладчиков на техсовете, вот я и внесу это предложение. И попробую обосновать.

К о ш е л е в (испугался за Антипина). Да это у него от перевозбуждения. Выспится — все пройдет. Договорились же: проведем собрание, примем конкретные меры — все!

Л а р у ш к и н. Жениться тебе надо, Леха. Упрямый ты стал, и со сложностями, как старая дева.

Слышен гул голосов, несогласованные звуки каких-то инструментов, шаги.

Р ы т о в. Музыка расходится. Пора и нам.

Кошелев, Ларушкин, Рытов, Валдайцев прощаются, выходят в коридор. Остановились у сатуратора.

В а л д а й ц е в (налил себе воды, выпил). Ну, наивняк!.. Аж интересно.

К о ш е л е в (тоже пьет). Да, не прав он, перехватил. Нельзя же все время думать, что что-то может случиться. Тогда уж лучше сразу — в зоопарк ночным сторожем. Так и там: забудут клетку запереть — пантера выскочит.

Л а р у ш к и н. В инженерной работе всегда риск, не стихи же пишем.

К о ш е л е в. Все. Двинусь сейчас прямо в баню. В парную, с веничком, и пока вся эта муть не выпарится!… Михалыч, составишь компанию?

Л а р у ш к и н. Нет, знаешь, Дмитрий, спасибо, но у меня вот такая кипа негативов по Голубенькому — обещал сделать к понедельнику.

К о ш е л е в. Может, ты, Борис?

Р ы т о в. Мне торопиться некуда.

К о ш е л е в (обнял его). Не расстраивайся, через три месяца восстановим, а то и раньше. Работяга ты безотказный. (Заговорщически.) Это я тебя, Борис, понизил, ты на Антипа не держи. Он только строгача просил, я добавил. Вспомнил, как ты на собраниях вылезаешь, и добавил.

Уходят.

В отделе.

В е р а  В а с и л ь е в н а,  С а в и ч,  А н т и п и н.

С а в и ч (медленно, устало). Ладно, доживем до понедельника. И поймем, что было и чего не было.

В е р а  В а с и л ь е в н а (каждое слово стоит ей почти физического усилия). Да, попробуем дожить.

А н т и п и н. Все было, по-моему. Все.

С а в и ч. Прости, я не люблю подтекста. Мне Вера много что наговорила, Алексей. Тебе, наверное, тоже. И наобещала, наверное. Но сегодня все слова не в счет. У мужчин нет мужского права такое помнить. Я — забуду.

А н т и п и н (посмотрел на Веру Васильевну). Ты считаешь, я тоже должен забыть?

В е р а  В а с и л ь е в н а. Наверное, так будет лучше. Все-таки…

С а в и ч. Четырнадцать лет. И Димка. У Веры дом. Жизнь, в которую она вросла. Тысячи привычек. Она от них не сможет отказаться. Как все мы.

В е р а  В а с и л ь е в н а (встала, собирает сумку). Наверное, правы наши старики. В конце концов, не хуже мы других. И эти восемь часов что-то делаешь все время, и удовлетворение какое-то. Иногда. А иногда такое чувство, будто — в решето, но так у всех, наверное. (Пауза.) Всё, девять, я еду.

Вера Васильевна ушла. Антипин и Савич остались вдвоем.

С а в и ч. Что-то вдруг снова весь разболелся. Горохова к тебе не уйдет. Но зато она тебе сочувствует. А я не сочувствую. Сегодня, наконец, имела место беседа по поводу твоего назначения. Получено добро. Теперь твое выступление приобретет совершенно неожиданный акцент. Подумай над этим.

А н т и п и н. Я и так слишком долго все откладывал, молчал. И вот теперь один. Во всех отношениях.

С а в и ч. Имеешь в виду ту же Горохову — пятнадцать лет назад? Что я тебя опередил?

А н т и п и н. И это тоже. А выступить, конечно, выступлю. Ты, Савич, сделал мощный рывок, от тебя ждут только успехов, даже сенсаций. Но сейчас нужно другое… Вернуться назад и перепахать поле заново…

С а в и ч. Не зря я так долго колебался, выдвигать тебя или нет. Ничего ты не добьешься, можешь мне поверить. Смажешь репутацию института и себе. Себе — навсегда. Впрочем, я, наверное, тоже преувеличиваю, как все сегодня… Пока была эта эмоциональная подоснова — авария, да еще жертвы, как мы полагали… А теперь…

Входит  Т а т ь я н а  Я к о в л е в н а  П р о к о п ч у к. Идет медленно, тяжело, сейчас очень немолодая и далеко не так уж бесшабашно энергичная.

С а в и ч. Устали, Татьяна Яковлевна?

П р о к о п ч у к. Устала. (Села на стул, который подвинул ей Савич.) Спасибо.

Сидят молча. Савич и Антипин переглянулись непонимающе и настороженно.

А н т и п и н. Какие-то новые известия?

П р о к о п ч у к. Известия старые. Три трактора сгорели, да это что — железо. Парни обгорели, двое, в больнице лежат.

Пауза.

С а в и ч. Что же тогда ваш Островский плел по телефону?

П р о к о п ч у к. Да это я велела. Подумала, к чему нам столько народу, все эти реакции, особенно женские… А вообще не знаю. Даже не знаю, зачем сюда приехала.

С а в и ч. Правильно приехала. (Подошел к телефону.) Надо немедленно связаться с министерскими, поставить в известность… Сейчас все туда поедем.

П р о к о п ч у к. Одного я помню, Громова, а другого не знала почти, он в прошлом месяце оформился, сразу после армии… Ну, понятно, еще на войне или спасал кого-то… Мы же не хотели зла…

Савич перестал набирать номер, положил трубку, задумался. Антипин засунул руки в карманы, как будто ему стало вдруг холодно, сделал несколько шагов, остановился. Один за другим появляются остальные действующие лица этой истории, и вид у них такой, словно они тоже знают, что произошло в Тимохине.

З а н а в е с.

1977

И г о р ь.

Л а р а.

Т а ш а.

А л г е б р о в.

Н а д ю ш а.

Г а в р ю ш а.

Н и к о л а й.

Небольшой ромбик Ленинграда, там, где Нева делает крутой поворот. Перед нами пройдут несколько мест действия, но все они могут быть сразу обозначены на сцене, охваченные решеткой Невы, — той, что будет играть столь важную роль в истории. Комната. Конец октября, вечер. Л а р а  слушает музыку. Вошел  И г о р ь, в руке у него щеточки «дворников».

И г о р ь. Саниеси сан!

Л а р а. Переодевайся.

И г о р ь. Кян ти минья?

Л а р а. Милый, я просила без этого остроумия.

И г о р ь. Это не остроумие. Я не могу отставать от супруги. Учти, тайком, на чужой квартире, я учу японский.

Л а р а. Опаздывать к Коврижиным неблагоразумно. Особенно в данной неустойчивой ситуации.

И г о р ь. Мелочи. Приказ о моем назначении уже заготовлен.

Звучит сложное струнное аллегро.

Знаешь, на престижных концертах на креслах лежат бумажки: за-резер-виро-вано. Вот и то кресло в том хорошеньком кабинете — на нем уже записка: для Игорька… Ларка, у тебя один изъян. Ты — красивая, чувственно полноценная и духовно содержательная женщина, но без чувства юмора. (Обнял.) Молодчага я, что не развелся с тобой, верно? Лоринька, ну… Нарушим ритуал?