А л г е б р о в. Хочешь, чтобы я дал контрпоказания? Дескать, все выдумал?

И г о р ь. Это было бы по справедливости.

А л г е б р о в. Что ты знаешь о справедливости? Справедливость, инженер, не идет вразвес. Отвесьте сто грамм справедливости и, пожалуйста, нарежьте. Справедливость, мой мальчик, она или всеобщая, единая, неделимая, или ее нет вообще. Ешь вот миндаль. Миндаль! И не спрашивай, где достал. Сегодня у меня есть все. По великому древнему обычаю: приговоренному не отказывают ни в чем. Тебе, Игорь, должно быть хорошо. Вся система работала, чтоб тебе было хорошо. Иначе нет смысла. У тебя квартира, красивая супруга, машина.

И г о р ь. Привязался ты к этой машине!

Ходит. Алгебров следит за ним с впервые пробудившимся человеческим интересом.

Не объяснить тебе, вот в чем загвоздка. Ну, понимаешь, я еще работаю, я даже любил свою работу. Не понимаешь? Вот представь такую коробку-семиэтажку с лентами сплошных окон, а в коробке: люди, люди — это мой комплекс, я им руковожу. И у каждого в этой коробке своя жизнь, своя психология, и к каждому нужен подход, а психология все сложнее, разговоров все больше. А еще есть начальничек. Коврижин — фамилия, сволочь фантастическая, приспособленец гениальный, человек для всех времен. Жду, когда объявят кампанию за доброту: опять будет первым…

А л г е б р о в. Я тоже работал. В издательстве — ну, это давно, — потом хранителем Монплезира в Петродворце. Люди? Идет толпа, называется экскурсия, и вся эта толпа твердо убеждена, что после царя Ивана Грозного был царь Петр, а потом Николай. Не расстраивайся, Игорь. Плюнь.

И г о р ь. Жена, Ларка!.. Женщина без юмора! Недавно, Боря, я смотрел, как она разговаривает с высшими: легко, со струночкой. В сущности, я ей уже не нужен. Беда в том, Алгебров, что последнее время я словно утратил способность любить. Просто любить. Дядь Мишу еще люблю, старика. Пуделя Красса любил. Зачем-то взял на охоту, он носился-носился и выскочил на рельсы.

А л г е б р о в. Знаешь, иногда я просыпаюсь и не понимаю, что со мной. Те же стены, лепка, голоса детей во дворе. И мне начинает казаться: можно жить. А потом поднимается муть, и я не могу с этим справиться. Я начинаю ненавидеть. Все это мельтешение вокруг, оптимистический трезвон. Последние, кто могли помочь этой стране, — были мы. Эдик, Юра, я. Окуджаву ненавижу! Евтушенко! Чтобы быть достойными — они должны были умереть. Живы — значит, сволочи. (Тихо.) Знаешь, я решил, я больше не поеду на той электричке. Там тропка наискосок, сокращает дорогу. Но эта тропка, она, понимаешь, идет мимо Полимерного завода. Оттуда запах. Мне не нравится этот запах, так пахнет весной на кладбище. Опять эти лестницы, кабинеты. Зачем мне их повторный анализ?

И г о р ь. Конечно, Боря.

Сидят рядом, как братья.

Я тебе завидую, Боря.

А л г е б р о в. То есть?

И г о р ь. Ты — верующий. Веришь в коммунизм образца тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года. Вера — это, брат, спасение.

А л г е б р о в. Иди. Я — устал.

Игорь встал, взял ружье.

Алгебров оглянулся.

Чего замер? Беспокоишься насчет набережной? Ладно, я тебя прощаю. Все.

Игорь пошел к двери.

Стой!.. Стой. Ты — усмехнулся!

И г о р ь. Что, Боря?

А л г е б р о в. Усмехнулся! Я видел! Усмехнулся и съел улыбочку! Обработал, дескать, Алгеброва? Будешь всем рассказывать: пятнадцать минут поиграл — Алгебров готов? Куда ты там собрался? Убивать живых тварей? Зайцев, белок? (Вскочил.) Все остается в силе. Ты повернул фанерку и понесешь наказанье. Ненавижу! Ненавижу! (Стал вырывать ружье.)

И г о р ь. Ну-ка, Боря, без шалостей…

З а т е м н е н и е.

Телефонные звонки — квартира Игоря. Вбежала  Т а ш а  в уличной куртке.

Т а ш а. Але, але… Вас слушают!.. Перезвоните, шум…

Положила трубку. Из передней — голоса. Увидев на столе письмо Красного Петушка, Таша схватила его. Вероятно, вспомнив слова отца, сунула в «Венгерскую поваренную книгу». Постелила на стол белую скатерть, поставила блюдо с пирогом.

Т а ш а. Где вы там? Мама!

Вошла  Л а р а.

Тебе не нравится икебана, которую я устроила?

Лара стоит, не снимая пальто.

У тебя такой вид, словно ты вернулась не из загранкомандировки, а из КПЗ.

Л а р а. Прекрати. С первой секунды ты разговариваешь чудовищно.

Т а ш а. Потому что я стараюсь. Даже купила в универсамчике, что послал универсамский бог, шарлотку испекла. А ты — в мечтах. Надеялась все-таки: папик ждет тебя у лифта с белоснежными каллами? Утешься, он занят мужским делом, он добывает в лесу мясо. Свистни такелажнику, он же робкий при тебе. (Кричит.) Николай Никифорович!

Вошел  Н и к о л а й  Н и к и ф о р о в и ч  с чемоданами в ярких наклейках.

Н и к о л а й. Куда водрузить?

Т а ш а. Вот площадка для багажа. Прибытие, отправление. Игорь отбыл, Лара прибыла. Дежурная по вокзалу Таша организует перекус. (Вышла.)

Н и к о л а й. Вас утомила дорога?

Л а р а. Прекрасная была дорога.

Н и к о л а й. Лариса, я з-знаю, вы б-беспокоитесь в смысле следствия. Оно и-идет. Надеюсь, удастся установить и-истину.

Л а р а. Вы, Коля, по-видимому, хороший человек. Но, наверное, привыкаешь к своей работе… Вам не понять, что одно ваше появление вышибает меня из равновесия. Дорогой мой хороший человек. Думаете, меня интересует истина? Тому, кому защемили палец, — ему бы вытащить палец и под холодную воду.

Опять телефон.

Л а р а. Але. Игорь? Что Игорь? Ничего не слышно. (Положила трубку.) Что вас смущает в этом деле, Коля?

Н и к о л а й. Когда я мысленно прокручиваю всю историю… Я понимаю: что-то было.

Л а р а. Разве не смешно: что-то было? Это может быть юридическим фактом?

Н и к о л а й. Мне не следовало попадаться вам на глаза. Просто в окно кабинета я увидел, как вы выгружаетесь с этим огромным ч-че… Единственное оправдание — дурное, подлое. Мне всегда хочется вас видеть. Я скажу то, что нельзя. Но я уверен: мы больше не увидимся. Я люблю вас, вы знаете. В вас есть что-то трагическое, не знаю, как объяснить. Какая-то душевная потерянность… (Пошел.) Дело Игоря скоро будет завершено.

Вбежала  Т а ш а.

Т а ш а. Николай Ник… (Нервно.) Я хочу отдать… (Трясет «Венгерскую поваренную книгу».) Чтобы вы знали, что… (Письмо никак не вытряхивается.)

Вошла  Н а д е ж д а  А л е к с а н д р о в н а.

Н а д я. Я набирала и ваш номер, и ваш. Никто не подходил. Час назад мне звонил Игорь Павлович. Он говорил странно. Он говорил про каких-то белых зайцев, которых привезет. Он плел черт знает что. Я не хочу оставаться с этой абракадаброй. Она произвела на меня отвратительное впечатление. Я начинаю верить фантазиям Алгеброва. Я шла к вам, Николай Никифорович.

Телефон.

Л а р а. Але. Да, слышу! Ждали полдня? Что я могу? (Положила трубку.)

Т а ш а. Он не поехал на охоту, он поехал к Алгеброву.