— Ты подобычливее, половчее меня стрелок — тебе и берданку носить. А мне уж, видно, на печь пора.

На печь Петрован, правда, не забрался, по-прежнему ходил с Марькой на охоту. «За кумпанию», как он говорил. Только не стрелял теперь, а ставил капканы, плашки, силки.

Зато Марька стреляла за двоих, по-прежнему не зная промахов. Берданка — это не шомполка: выстрелил, щелкнул затвором, выбросил пустую гильзу, вогнал новый патрон — и стреляй опять. И все мигом. Раз, два, три — пли!.

Так жила Марька до семнадцати лет.

3

В ту зиму в Сарбинке словно помешались все на одном увлечении — катании с гор на лотках.

Лоток — сооружение нехитрое. Берется толстая доска, одна сторона обмазывается коровяком, затем обливается на морозе водой — и катись с любой горки. Обычно лоток делается коротким, на одного — двоих. Но, бывает, делают его из целой плахи, человек на восемь-десять. Если на таком лотке мчаться с большой горы, тут рулевому нужно и хладнокровие и умение. Скорость бешено нарастает, ветер свистит в ушах. Не зевай!

Рулевых — двое. Один сидит впереди с толстой и упругой палкой в руках, обычно черемуховой или березовой, и то одним, то другим концом, как веслом, направляет движение или тормозит. Ошибись немножко, прижми палку посильнее или воткни ненароком в снег — лоток на страшной скорости развернется, люди разлетятся, как горох. Могут переломать руки и ноги, ободрать свои носы. Для помощи первому рулевому позади всех сидит с такой же палкой второй. Задача его — выручать товарища в трудные моменты. Без сноровки и выдержки ему тоже не обойтись. Поэтому рулевыми были всегда самые сильные, ловкие, бесстрашные парни в деревне. А самым лихим, удачливым считался Иван Федотов, рослый, обладавший недюжинной силой, быстрый в движениях.

Жили Федотовы небогато. Хозяин вернулся с турецкой без ноги. Ходил на деревяшке, летом клал печи, зимой сапожничал, шорничал. Но пахать, сеять, скотину держать, корм для нее заготовлять мужику было трудно. А много ли могли сделать в поле баба с парнишкой? Поэтому и числились Федотовы среди тех, у кого во дворе коровенка да лошаденка, а хлеба в амбаре лишь до нови.

Однако мальчишка подрастал, становился видным парнем. И девки стали заглядываться на него. И собой хорош и вообще жених выгодный: один сын у родителей, хозяйство делить не надо, а старики — не обуза. Солдат сам себя и старуху своим ремеслом до смерти прокормит.

С Иваном Федотовым и столкнула судьба Марьку. Именно столкнула.

Иван мчался на лотке с компанией парней и девчат по склону Длинного клина — так назывался высокий холм, на котором лепились бедняцкие окраинные избы. Самый крутой уклон был в переулке возле подворья Безгубиных. Лотки здесь брали стремительный разгон, мчались до реки, затем по льду почти до другого конца Сарбинки. Там стоило лишь подняться на косогор напротив деревни, и можно было лететь обратно до самого Длинного клина.

По переулку люди ходили с опаской, чтоб ненароком не сбили лотком. Марька тоже знала, что надо тут смотреть в оба. Но как-то забылась, задумалась — не успела отскочить. Лоток ударил ее под ноги, она упала на колени Ивану, сидевшему, как обычно, на месте первого рулевого, с перепугу обхватила рукой шею парня.

Лоток, заторможенный вторым рулевым, уже останавливался, а Марька все никак не могла прийти в себя, все сидела на коленях у Ивана, обнимая его. Опомнилась лишь тогда, когда парни и девки принялись смеяться, донимать ее шутками.

— Гляди-кось, как она к Ванюхе прицепилась!

— Покрепче репья.

— А чего — шепнет слово приворожное на ухо, и конец парню.

Это был уже прямой намек на Марькино колдовство. Побелевшая от испугу, она, услыхав эти слова, разом вспыхнула ягодой-малиной. Рванулась, хотела вскочить на ноги.

Теперь удержал ее за плечи Иван.

К шуткам парней и девок он не прислушивался, намекам не придал никакого значения. В семье солдата не больно верили во всякую чертовщину. Просто он никогда раньше не замечал Марьки, а тут вдруг, вплотную увидев ее широко распахнутые глаза, поразился их густой синеве. А когда Марька вспыхнула жарким румянцем — он удивленно вскинул брови.

Марька не могла похвастаться ни особо правильными чертами лица, ни перламутровыми зубами. Была она скуластенькой, со вздернутым чуточку носом, на щеках уже с февраля высыпали мелкие крапинки веснушек. И губы, пожалуй, толстоваты. Но раскрасневшаяся девушка показалась парню необыкновенно привлекательной. На душе сделалось сразу тепло-тепло.

— Шептать ничего не надо. Я и так чую — сама долюшка на колени ко мне примостилась! — сказал Иван, прижимая Марьку к себе.

Все громко засмеялись, восприняв слова парня как шутку. Марька запунцовела еще больше, вырвалась из рук Ивана, побежала. В растерянности она сбилась с тропки и бежала напрямик по снежной целине. Иван, глядя ей вслед, тоже весело рассмеялся. А ребята и девки опять стали сыпать шуточками.

— Не к Ивановым ли воротам тропочку топчет?

— А может, наоборот? Вдруг Ванюха почнет торить стежку до Марькиных ворот?

Шутки — шутками, только и на самом деле почти так получилось.

Через несколько дней Марька пошла на охоту. Надо было проверить капканы, поставленные дедом Петрованом на волков. Дед занедужил, и Марька решила сходить одна. Начинало пуржить, а если волк попался и уволок капкан за собой вместе с потаском — после метели не найдешь, следа не останется.

Надела Марька широкие подбитые телячьей шкурой лыжи, перекинула берданку через плечо и рано утречком тронулась в путь.

Уследил ее Иван. Только Марька вышла за деревню — догнал.

Сарбинка лежала недалеко от черни, богатой зверьем и дичью. Охотой мужики занимались мало, считали это вроде баловства. Потому, наверное, что летом главным занятием была работа на пашне, на сенокосе, а зимой, кроме ухода за скотом, одни бондарили, другие ладили сани, дуги, лопаты, третьи заготовляли пихтовую ветку, гнали из нее масло. А на охоту ходили только в свободное время да когда донимали волки.

Правда, по осени часто палили по уткам ребята-подростки. Но, достигнув жениховского возраста, они начинали подражать солидным мужикам и уже не торопились зоревать на озерах, протоках и лягах. Девки же, те и вовсе не баловались с ружьями, поскольку всякое баловство им от роду не положено.

Иван прежде, как все парни Сарбинки, насмешничал над Марькой, если попадалась навстречу с ружьем. Теперь же он сказал:

— Дозволь с тобой.

В голосе не слышалось насмешки, наоборот, прозвучала почтительность, вроде спрашивал разрешения проводить с вечерки до дому. Марька переспросила удивленно:

— Со мной? Я ж капканы осматривать.

— Ну и я…

— Ты разве тоже ставил?

— Нет, с тобой хочу. Буран, вишь, начинается, двоим-то веселей.

Девке отправиться вдвоем с парнем на охоту — неслыханное дело! Пересудов потом не оберешься, найдутся охальники, могут и ворота дегтем вымазать. Марька решительно воспротивилась:

— Капканы проверять веселья не требуется. И бурана я не боюсь.

— Гонишь, стало быть, — произнес Иван. И опять без усмешки, с которой парни обычно встречают отказ («Хе, не больно и нуждаюсь!»): — Только зря ты так. Худого я тебе не сделаю.

— Я и не боюсь, — усмехнулась Марька. — Тебе-то, поди, больше боязно.

— С чего это?

— Колдуньей же меня считают.

— Трепотня! Какую-нибудь порчу на меня напускать не за что, зла я тебе не сделал. А к себе приворожишь — так я с охотой согласный.

Капканы проверять с Иваном Марька все-таки не пошла. Но ей было приятно, что парень не чурается ее, радостно стоять с ним вдвоем.

Назавтра Иван явился к дому Марьки с шумной ватагой парней и девок. Девки по его просьбе чуть не силком выволокли Марьку кататься.

На этот раз Иван сел на место заднего рулевого, и девки усадили запунцовевшую Марьку впереди него.

Едва ли у кого-нибудь бывает унылое настроение, когда он мчится с горы на лотке. Марьку же охватил восторг от вихревой скорости, от свиста в ушах. И уж совсем пьянела она, когда на ухабах или крутых поворотах девки взвизгивали, а Иван наклонялся к ней и весело спрашивал: