Ферун из Туманного Леса прибыл в Грей, уладил свои дела и попрощался со всеми. Дэниелу Холму он сказал:

— Пусть будет твоей подругой удача, первый маршал.

У человека искривились губы:

— Но неужели тебе осталось всего… всего…

Ферун кивнул. Гребень его опал; те перья, что еще остались на нем, побелели; он еле говорил, но усмехался по-старому.

— Да. Боюсь, что медики не смогут произвести регенерацию в том случае, когда все клетки до последней облучены. Жаль, что Империя не обстреливает нас ртутными парами. Тебя бы, правда, это не устроило.

«Да, вы лучше нас переносите отравление тяжелыми металлами, — в который раз подумал Холм, — и хуже — жесткое облучение». Ферун продолжал скрипеть:

— Я и сейчас держусь только на лекарствах да на честном слове. Почти все, кто был со мной, я слышал, уже умерли. Но я, перед тем как успокоюсь, должен передать тебе свои полномочия и свои знания, верно?

— Мне! — не сдержался наконец человек. — Мне, своему убийце?

Ферун застыл.

— Слезь-ка с этого насеста, Дэниел Холм. Если б я верил, что ты взаправду упрекаешь себя, я не оставил бы тебя на этом посту — а то и в живых: подобные дураки бывают опасны. Ты действовал по моему плану, и он чертовски хорошо сработал, кх-нг?

Холм стал на колени и прислонился головой к хрупкой груди друга. Кость была острая, плоть истаяла, кожа горела лихорадочным жаром, и внутри колотилось сердце. Ферун оперся на руки, обнял человека крыльями и поцеловал.

— Я летал выше благодаря тебе, — сказал он. — Если война позволит, почти меня присутствием на моих похоронах. Попутного тебе ветра.

Он вышел. Адъютант усадил его в машину и повел ее на север, к лесам его чота и к Варр, которая ждала его.

— Разрешите представиться. Я Хуан де Хесус Кахаль и Паломарес с Нуэво Мехико, командующий флотом Его Имперского Величества. Ручаюсь вам словом имперского офицера, что говорю по узкому лучу, при помощи автоматических реле, и наша беседа записывается, но не прослушивается; а запись будет засекречена.

Двое на экранах перед ним молчали, и адмирал начал каждым нервом ощущать металлическую скорлупу вокруг себя, пульс корабельных машин и легкий запах химикалиев из вентиляции. Интересно, что они о нем думают? По старому ифрианину — как его, Лио? — ничего не скажешь. Да, Лио — он, очевидно, представляет гражданскую власть. Сидит как статуя, только желтые глаза горят огнем. Дэниел Холм все время в движении, сует сигару в рот и вынимает, барабанит пальцами по столу, левая щека подергивается тиком. Он тощий, запущенный, небритый, чумазый — ни следа имперской опрятности, но и смирения никакого. Он-то и спросил наконец:

— Зачем?

— Рог que? — удивленно переспросил Кахаль. — Почему я связался с вами и предложил провести это совещание? Чтобы обсудить условия, разумеется.

— Нет — зачем эта секретность? Впрочем, я не верю, что вы ее обеспечиваете, как не верю вам во всем остальном.

Кахаль вспыхнул. «Нет, только не впадать в гнев».

— Как вам угодно, адмирал Холм. Поверьте хотя бы в то, что я обладаю некоторой долей здравого смысла. Не говоря уж о моральных соображениях, по которым я могу желать прекращения бойни и материальных затрат, я, согласитесь, предпочел бы избежать дальнейших потерь. Поэтому мы отошли от Авалона и Морганы и не совершаем агрессивных действий со времени окончания сражения на прошлой неделе. Мы рассмотрели свои возможности, и я готов к разговору; надеюсь, и вы тоже хорошо все обделали. Я не заинтересован в огласке и шумихе. Они могут пригодиться, лишь когда практические решения уже достигнуты. Отсюда конфиденциальный характер наших переговоров. Надеюсь, вы позволите мне высказаться так откровенно, как я того желаю, зная, что ваши слова ни к чему вас не обязывают.

— Нет, обязывают, — сказал Холм.

— Прошу вас. Вы разгневаны и убили бы меня, если бы могли, но ведь вы такой же военный, как и я. Нас обоих связывает долг, каким бы неприятным он порою ни был.

— Чего вы хотите?

— Я уже сказал — обсудить условия. Я сознаю, что мы втроем не сможем договориться о капитуляции, однако…

— Отчего же не сможем, — прервал Лио на тихом, сухом, с сильным акцентом англике. — Если вы опасаетесь трибунала, мы предоставим вам убежище.

— О чем вы? — открыл рот Кахаль.

— Мы должны быть уверены, что это не уловка. Предлагаю вам выводить свои корабли поодиночке на низкую орбиту и сдавать их. Доставка домой экипажей будет налажена позднее.

— Вы… вы… — заикался Кахаль. — Сэр, мне сказали, что ваш титул переводится как «судья» или «знаток закона». Судья, сейчас не время для шуток.

— Если вы не хотите сдаваться, — сказал Холм, — что же тогда обсуждать?

— Вашу капитуляцию, рог Dios![6] — Кахаль стукнул кулаком по ручке кресла. — Я не намерен играть словами. Вы и так достаточно долго нас задерживали. Однако ваш флот разбит. Его остатки разбросаны по просторам космоса. Небольшая часть наших сил может выследить их поодиночке. Мы контролируем все пространство вокруг вас. Помощи извне получить вы не сможете. То, что неосмотрительно пришлют из других систем, будет разбито наголову — и тамошним адмиралтействам это известно. Если они и направят куда-то свои жалкие силы, то это на Кветлан. — Он подался вперед. — Нам ненавистна мысль о бомбардировке вашей планеты. Пожалуйста, не вынуждайте нас к этому.

— Да валяйте, — сказал Холм. — Нашим перехватчикам полезно будет поупражняться.

— Но… вы полагаете, что нарушить блокаду… О, я знаю — планета велика. И небольшое судно может порой проскользнуть мимо наших сетей обнаружения, патрулей и станций. Но это судно должно быть очень маленьким, и успех ему далеко не всегда обеспечен.

Холм свирепо затянулся сигарой и ткнул ею в облако дыма.

— Ну конечно! — рявкнул он. — Обычная техника. Если космический флот уничтожен, планета должна сдаться, или вы превратите ее в радиоактивный шлак. Самое занятие для человека, а? Так вот, мои коллеги и я еще несколько лет назад знали, что война будет. Мы знали, что нам никогда не собрать флот, равный вашему — уж больно много за вами, ублюдками, народов и планет. Но оборона… Адмирал, ваши линии снабжения и связи очень растянуты. Пограничные миры не настолько оснащены, чтобы произвести все, что вам нужно; кое-что должно поступать из глубин Империи. А мы у себя — и можем быстро получить все, что нам только понадобится. С вами схватиться мы не можем. Но чертовски хорошо можем сбить все, что вы будете в нас кидать.

— Абсолютно все?

— Ну что ж, когда-нибудь при случае вы безусловно сможете бросить боевую ракету, большую и грязную. Мы это сознаем, и в гражданской обороне созданы команды обезвреживания.

Вероятность того, что она попадет во что-нибудь важное — это все равно что набрать ройял-флеш. И ни один ваш корабль с лазером, достаточно сильным для того, чтобы уколоть попку младенцу, не подойдет к нам и близко. А наше фотонное планетарное оружие не знает ограничений ни в размере, ни в массе; целые реки могут охлаждать их генераторы, пока они вышибают вас из нашего неба. Теперь скажите — ради какого дьявола мы должны сдаваться?

Кахаль онемел, чувствуя себя так, будто его ударили сзади.

— Однако не помешает узнать, какие условия вы нам предлагаете, — бесстрастно сказал Лио.

«Спасает лицо? Эти ифриане слывут сатанински гордыми, но не до безумия же». В Кахале проснулась надежда.

— Условия, разумеется, почетные. Ваши корабли будут реквизированы, но не станут использоваться против Ифри, экипажи могут вернуться домой, а офицеры — сохранить личное оружие. То же относится к вашей оборонной технике. Вы должны будете согласиться на оккупацию и сотрудничать с военным правительством, но мы постараемся всемерно уважать ваши законы и обычаи, жители получат право подавать жалобы, и обидчики — терране будут наказываться не менее строго, чем авалонцы. Впрочем, если население будет вести себя как подобает — не думаю, что многим доведется увидеть в глаза имперского космофлотчика.