— Вы собираетесь фотографировать наш базар?

— О нет, это значило бы попусту тратить пленку, — возразил он. — Но я хотел бы сфотографировать вас.

— Меня? — Я с удивлением уставилась на него.

В этот момент мы приблизились к дверям замка, и я остановилась, не зная, как быть — войти ли так как дверь была открыта, и поставить кекс на стол, или позвонить в колокольчик.

Джайлз принял решение за меня.

— Пойдемте, — сказал он, — отдадим кекс кому-нибудь из лакеев, а потом я попрошу вас сделать кое-что для меня.

Я была слишком удивлена, чтобы возражать, и пошла следом за ним по коридору, ведущему в главный холл.

Он теперь выглядел совсем не так, как во времена дедушки, хотя сохранились и витражи на окнах, и мраморный пол в белую и черную клетку.

У входной двери стояли два лакея в блестящих ливреях с серебряными пуговицами и в полосатых жилетах. Джайлз подозвал одного из них:

— Миледи желает, чтобы этот кекс был подан к чаю.

— Очень хорошо, сэр, — почтительно ответил лакей.

Он взял у меня кекс, после чего Джайлз сказал мне:

— Пойдемте сюда.

С этими словами он открыл дверь, ведущую в гостиную, и я в который раз подивилась тому, что в убранстве помещений леди Баттерворт предпочитает такие пестрые, дисгармоничные цвета и комната походит на калейдоскоп, который обычно покупают на дешевых базарах за несколько пенни.

Джайлз прошел на середину комнаты и встал там.

— А теперь, — сказал он, — снимите с головы этот причудливый предмет туалета. Я хочу разглядеть вас получше.

— Вы имеете в виду мою шляпку? — с изумлением поинтересовалась я.

— Да, если вы так называете это нелепое сооружение.

Я была слишком удивлена и унижена для того, чтобы возражать. Я просто сделала так, как он велел: сняла шляпку и стояла, освещенная солнцем, проникавшим в гостиную через продолговатые окна, выходившие на террасу.

— Невероятно! — воскликнул он.

— Я сама ее отделала, — извиняющимся тоном сказала я, — но теперь понимаю, что не слишком удачно.

— Я не имею в виду вашу шляпку, — резко возразил он. — Я говорю о ваших волосах.

— О волосах? — Я смотрела на него широко открытыми глазами.

— Да, и о ваших ресницах. Посмотрите вниз!

Я пришла к выводу, что он сумасшедший. Ни один нормальный человек не стал бы так себя вести.

Он повергал меня в изумление, и я отвела от него взгляд. Сначала я посмотрела на ковер, затем обвела глазами комнату, подумывая о том, чтобы сбежать от него через одно из раскрытых окон.

— Невероятно! — снова вскричал он. — Совершенно невероятно! А теперь скажите мне, кто вы такая?

— Меня зовут Саманта Клайд, — ответила я. — Мой отец — священник здешней церкви.

— Вы точно сошли со страниц книг Джейн Остин, — заявил он. — Впрочем, вы слишком обворожительны для того, чтобы быть одной из ее героинь.

Я снова взглянула на него, на этот раз в полном убеждении, что у него не все дома.

— Вы должны знать о том, что вы обворожительны, Саманта! — спустя минуту добавил он.

— Никто никогда не говорил мне такого… прежде… — пробормотала я.

— Разве у вас в Литл-Пулбруке нет мужчин?

— Не так уж много, — ответила я. — Большинство молодых людей погибли на войне, так что у нас в деревне преобладают старики.

— Что ж, этим все объясняется. Позвольте мне кое-что сказать вам, Саманта. Ваше лицо — это ваше богатство.

Я рассмеялась:

— В Литл-Пулбруке нет богачей, если не считать обитателей замка.

— Я не имею в виду эту забытую Богом дыру, — ответил он. — Я увезу вас в Лондон. Я собираюсь фотографировать вас, Саманта. Я намерен сделать вас знаменитой. Ваше лицо станет самым узнаваемым и легендарным лицом в Англии.

— Очень мило с вашей стороны, если вы так думаете, — ответила я. — Но теперь мне, пожалуй, пора вернуться на наш базар. Не то они не поймут, куда я подевалась.

— К черту базар! — воскликнул он. — Вы останетесь здесь, потому что я хочу сделать несколько ваших снимков. Я хочу убедиться, что вы хорошо получаетесь в черно-белом варианте, с рыжими волосами всегда проблемы. А теперь не двигайтесь. Обещайте, что вы останетесь здесь, пока я не вернусь.

— Я… я не знаю! — пробормотала я. — Не уверена, что я… могу.

— Вы сделаете, как я сказал, — резко возразил он. — Я вернусь через минуту!

С этими словами он быстро пересек гостиную и скрылся за дверью. Я стояла, глядя ему вслед.

— Он не в своем уме! — вслух произнесла я, но в то же время была несколько взбудоражена его словами о том, что я обворожительна.

Я знала, что некоторые считали меня миленькой, а мама часто говорила мне:

— Ты становишься очень хорошенькой, Саманта. Как бы мне хотелось, чтобы мы с папой могли дать бал в твою честь, и ты могла бы надеть платье, такое же, какое было на мне, когда я впервые появилась в свете! — Она вздохнула и мечтательно продолжала: — Оно было из белого атласа, отделано тюлем и украшено розовыми бутонами. Мне тогда казалось, что во всем мире нет прелестнее платья.

Но денег у нас хватало лишь на то, чтобы покупать мне одно или два самых обычных платья в год, а также зимнее пальто. О бальных туалетах не могло быть и речи, а уж о бале я и мечтать не могла.

А вот теперь этот странный человек говорит, что я обворожительна.

Я и вправду не двинулась с места с той минуты, как он покинул гостиную. Но потом мне стало любопытно взглянуть на себя, и я подошла к высокому зеркалу в золоченой раме, которое находилось в простенке между окнами.

Посмотрев на себя, я еще раз убедилась, что волосы у меня действительно необычного цвета. Кроме того, у меня не было модной стрижки. Хотя я подрезала волосы по бокам, но на затылке у меня все еще оставался пучок, который я так и не решилась остричь. Волосы у меня вились от природы, и несколько завитков, выбившихся из-под шляпки, курчавились у щек, напоминая крошечные язычки пламени.

Разглядывая себя в зеркале, я подумала, что выгляжу вовсе не такой юной и неопытной, какой себя ощущаю. Быть может, моя внешность с годами менялась, и теперь стала больше соответствовать экзотическому имени. Мама рассказывала, что когда она ожидала меня, ей ужасно хотелось всяких дорогих деликатесов, которые им с папой были не по карману.

— Мне хотелось икры и перепелов, — рассказывала она, — шоколадного крема и трюфелей. И очень хотелось шампанского. — Она слегка вздохнула. — Конечно, я не говорила об этом твоему отцу, чтобы не расстраивать его. Наверное, это была реакция на вынужденную экономию и поедание сырных корок в течение всего первого года моей замужней жизни. — Мама улыбнулась, чтобы я не подумала, будто она сожалеет, что вышла замуж за папу, а потом добавила: — Мой отец не дал мне много денег. Он всегда считал, что женщине не следует иметь деньги. К тому же, он был разочарован тем, что я не вышла замуж за кого-нибудь побогаче и повлиятельнее. — Она рассмеялась. — У нас с твоим отцом было в то время лишь двести фунтов в год, а я была никудышной хозяйкой, поэтому денег постоянно не хватало.

— Но мама, ты ведь была рада, что у тебя появилась я?

— Конечно рада, дорогая! Мне очень хотелось иметь ребенка, и я мечтала, что если это будет девочка, то непременно красавица. — Мама обняла меня. — Мне так надоели эти простенькие, заурядные девчушки, которых я обучала в воскресной школе, что мне хотелось, чтобы моя дочь была похожа на принцессу из волшебной сказки. И ты действительно была на нее похожа, Саманта.

— Я так рада! — вскричала я.

— И когда ты родилась, я сказала твоему отцу: «Мне хочется дать нашей дочери какое-нибудь необыкновенное имя, чтобы она отличалась от всех других детей». — Мама помолчала, а затем продолжала рассказ: — Твой отец хотел назвать тебя Мэри в честь своей матери и Люси в честь сестры.

— Я ненавижу эти имена! — воскликнула я. — Но ты все-таки дала их мне.

— Да, — ответила мама. — Это потому, что я любила твоего отца, и мне не хотелось его разочаровывать. При крещении тебя назвали Мэри Люси, но к ним я прибавила еще имя Саманта, потому что это было самое прекрасное, необыкновенное имя из всех, которые я когда-либо слышала.