И ещё предложил Собору царь отменить тамгу,[34] что взимал с торговых людей каждый наместник либо воевода на заставах и дорогах, ведущих во владения его, и отменить всякий сбор с торговли и других каких продаж на местах, и заменить то всё единым для всей Руси налогом на торговлю и на промыслы городские, взимаемым в собственную его, государя великого, казну. А нужно то всё затем, говорил царь, чтобы мог всякий человек, не опасаясь, ходить по Руси с товаром своим, куда его Бог наставит, и чтобы никаких препятствий и утеснений не чинилось ему нигде ни от наместников, ни от дьяков, ни от иных приказных людей по произволу и корысти их. И ещё предложил царь отменить все тарханные грамоты — и древние, и новые, — освобождавшие многих вотчинников и многие монастыри от тягот и повинностей царских, отчего казне российской учинился ныне большой убыток, а всему православному христианству обида и несправедливость. И ещё призвал царь бояр и начальников своих отложить всякий спор о местах и походах царских, и быть на войне без мест, и служить по всей правде и без всяких препирательств под началом того, кого поставит царь во главе полков своих, смотря по заслугам и воинскому умению, а не только лишь по чести и родовитости кого.

И на всё на то дал Собор царю своё полное согласие. И умилился царь такому единодушию и единомыслию всех лучших людей земли Московской. И возликовало сердце его, и впервые в жизни поверил тогда он, государь великий, в счастливую свою звезду. И умилился вместе с ним весь Собор московский, видя перед собой не мальчика, не злое и своенравное дитя, погрязшее в грехах и буйных прихотях своих, а мужа доблестного и зрелого, сознающего высокую правду свою. И даже самые спесивые, самые знатные и могущественные из бояр и князей московских, прирождённые Рюриковичи, равные достоинством и происхождением своим царю, а кто, может быть, и выше его, даже и они не могли удержаться на Соборе том от слёз, радостных слёз надежды. Господи, неужто пробил час земли Русской? Неужто воспрянет, наконец, и она от векового своего сна?

И совсем уж безудержный, не сравнимый ни с чем восторг охватил Собор, когда в последнее его сидение богомольный царь вдруг предложил расширить чин святых русской православной церкви, включив в него многих новых святителей и чудотворцев российских, славных в веках житием, и деяниями, и муками своими тяжкими во имя Господа нашего Исуса Христа. Плакали бояре и первосвященники, и обнимались, и лобызали друг друга, и славили юного царя за великую веру и благочестие его и за попечение его отеческое о благоденствии и спасении народа своего в жизни вечной.

Мало кто знал, однако, что и эта мысль тоже была подсказана царю Сильвестром. А её задолго до того многажды вечеров подряд обсуждал тот неугомонный поп с преосвященным митрополитом Макарием — старцем дряхлым, но мужественным и неутомимым в радении своём о величии святой православной церкви и о могуществе державы Российской. Сказано же у Дионисия Ареопагита: «Каждый из окружающих Бога чинов богоподобнее того, кто отстоит далее, и тем более приемлет и может передать света, чем ближе к истинному Свету». И то будет державе Российской во благо, а странам и землям её в примирение и любовь, коли Бога за них будут молить не один благоверный князь Александр Невский, но и святой великомученик князь Михаил Тверской, и не одни лишь чудотворцы московские митрополиты Пётр,[35] Алексей и Иона,[36] но и новгородские угодники Нифонт и Евфимий, и Стефан Пермский,[37] и Савва Вишерский, и другие великие наставники и сберегатели Русской земли.

И лишь в одном из многих дел, обсуждавшихся в те дни в Кремле, тень вражды и неудовольствия всё-таки омрачила всеобщее согласие, царившее на Соборе. Порывист и простодушен был юный царь в святом нетерпении своём. И малоопытен он был ещё в страстях и слабостях людских, что от века раздирают душу человеческую на радость дьяволу, а ей на погибель.

Предложил царь исправить по старине Судебник — главный Закон земли Русской, данный ей ещё в царствие блаженной памяти деда государева, великого князя Ивана Васильевича. А исправив многие тёмные места в том Законе, которые привыкли люди московские толковать и вкривь, и вкось, каждый корысти своей ради, надо бы, говорил царь, дополнить его новыми установлениями, ибо много воды уже утекло с тех пор, как трудились над ним государев дед и советники его.

И на то дело великое бояре и чины церковные тоже выразили полное своё согласие и постановили, чтобы быть новому Судебнику готову к следующей весне. Но, когда юный царь для скорости того дела предложил поручить его протопопу Благовещенского собора Сильвестру и стольнику царскому Алексею Адашеву, которые-де превзошли всех на Москве и грамотой, и разумом, и усердием своим, Собор зашумел.

— Знал бы поп службу свою по все дни, а в государевы дела чего ему встревать? — кричали многие ближние люди царские, повскакав со своих мест. — И откуда он взялся, тот Адашев, что ему такая честь? Он и так сверх всякой меры взыскан тобой, государь! А ведомо всем — от гноища взят. Хватит ему и Челобитной избы! И так вон какую силу забрал — не подступишься мимо него к тебе. Молод ещё, молоко на губах не обсохло! И постарше, и поумнее его есть у тебя слуги…

И быть бы великой грозе на том Соборе, кабы не мудрый старец, Макарий- митрополит. Всех помирил, всех утишил и сделал всё так ловко и складно, что и те, кому обидно было, умолкли, и царя от гнева и брани удержал, и при деле остались те, кого государь хотел, — протопоп Сильвестр да Алексей Фёдоров сын Адашев.

— Возлюбленные чада мои! — тихим, вкрадчивым голосом обратился преосвященный митрополит к Собору, поднявшись со своего места по праву руку от царя. — Нет в том порухи ничьей чести, что призвал государь к такому великому делу новых людей, по его, государя великого, усмотрению. Люди они родом и достоинством своим и правда молодые, но талантом обоих Господь Бог не обидел. Не первый уже день знаем мы ревность их по Бозе и преданность их короне московской. И кому, как не им, послужить государю великому, Бога моля за высокую милость его? Да хорошо бы придать им в помощь и других людей, известных на Москве учёностью своею, — скажем, дьяка Ивана Висковатого, да печатника Никиту Фуникова, да иных каких добрых людей, кто к делу сему пригоден и грамоте горазд. Тут ведь не одну старину нашу надо знать, тут надо бы поискать, что в иных землях делается и как оно там заведено, — может, найдётся, что и нам не вредно бы перенять? Знаю я, что Сильвестр разумеет греческий, а Алексей — латынь, и немецкий, и турецкий языки… Но ясно также, чада мои, и то, что без совета лучших и ближних людей государевых делу тому великому статься нельзя. Ибо мало здесь знания книжного, а надобно мудрость иметь житейскую, и опытность, и рассуждение высокое о пользе государственной — без опасных мечтаний, а по возможностям и силам нашим: что может быть в Русской земле, а что пустое и по нынешним временам быть не должно. И потому дело Сильвестра с товарищи — лишь начальное, а главное дело будет в Верху, в Ближней думе царской, у постели государевой. И как, вопрошаю я, может пройти то дело великое мимо таких столпов державы Российской, как Иван Михайлович Шуйский,[38] либо Никита и Данила Романовичи Захарьины-Юрьевы, либо Иван Васильевич Шереметев,[39] либо Иван Петрович Фёдоров-Челяднин? А ещё предлагаю я, пастырь ваш духовный, по окончании всех трудов собрать новый Освящённый Собор, чтобы благословила святая наша апостольская церковь соборно тот новый Судебник и чтобы знали все люди московские, что отныне то есть не только Закон земли, но и Закон Неба…

Всех, всё царство Московское примирил тот приснопамятный Собор! Утихли страсти. Утихло междоусобие. Сник и погас мятеж в душах людских. И настала в земле Русской тишина.

О, какие то были счастливые дни! Как радовался он, государь московский, державной силе своей! С каким восторгом встречал он вместе с юною царицею своею каждый новый день и каждый новый свой успех! Какие толпы возбуждённых, радостных, плачущих от счастья людей сбегались при виде его везде — и в Успенском соборе, и на площадях московских, и в пути, по дороге в иные русские города… И какой покой и благолепие царили в душе его, когда он перед сном преклонял колена пред образом Пречистый Богородицы, прося благословения Её на новые труды… Христолюбив и набожен был государь в ту славную пору! И многие истины открыл он в смиренных молитвах своих, и многие книги духовные он постиг, и во многие святые монастыри ходил он пешком с царицею своею на богомолье, и постился там, и жертвовал, и с братией о жизни и о правде вечной рассуждал.