Карета, в которой ехала тетка, оказалась на станции одновременно с моей. Я поцеловал мою прекрасную незнакомку и нежно простился с нею, предоставив ей самой уяснить себе все случившееся, ибо я не считал разумным вмешиваться в это. В пять часов вечера я приехал в Париж и остановился там, где останавливался обычно, — в гостинице «Гамбург», на улице Гренель-Сент-Оноре № 69–70, напротив гостиницы Ферм.

Хотя я уже знал Париж, но не сомневался, что меня ждут новые переживания в этом огромном театре, где вечно сменяющиеся сцены непрестанно следуют одна за другой и где мода, этот неутомимый Протей, так быстро и многообразно меняет свой облик. За год моего отсутствия все должно было стать иным, и действительно Париж оказался для меня новым городом, где мне нужен был проводник, который познакомил бы меня с требованиями вкуса и указал правила поведения, ибо эти суетные сведения совершенно необходимы для того, чтобы вас хорошо приняли в свете, и даже для того, чтобы вас там хорошо поняли. Обойдите с иностранцем все клубы от Сен-Жерменского предместья до Маре и от Шоссе д'Антен до Старого города, и он с полным правом скажет, что главное богатство нашего языка составляют названия тряпок и жаргон фокусников и что, если не считать нескольких условных выражений, которые ничего не означают ни на каком наречии, весь наш словарь заключен в «Модной газете» и «Театральном листке». Во всяком случае, он сможет поручиться, что почти все разговоры, слышанные им вчера, уже завтра нужно будет перевести на другой язык, дабы тебя поняли, и что если бы вся Франция вздумала поддаться такому стремлению, то лучшие создания прошлого века оказались бы столь же устаревшими, как фижмы и оборки.

Зная, что наш друг Франц усиленно вращается в обществе, я решил предоставить ему определить мое времяпрепровождение, образ жизни и выбор развлечений. Спустя несколько дней я зашел к нему и увидал, что он остался верен своей склонности к наслаждениям более доступным, нежели утонченным, ибо чувство опасности смущает радость успеха. Клара не пускала в двери Онорину, Полина в прихожей млела, читая новый роман, а Франц, растянувшись на диване между Лоране и Виржини, подобно Диэго из «Кума Матье»,[8] раздавал направо и налево выразительные доказательства своей любви.

Мой приход несколько помешал этим красноречивым изъявлениям, и мне удалось вырвать моего Рено из объятий полдюжины этих Армид,[9] которые никак не могли решиться его покинуть. Мы провели весь день вместе и под конец отправились пить чай в один дом, куда Франц очень спешил. Он легко получил разрешение привести меня с собой, хотя сам являлся в этот дом впервые.

Общество было многочисленное, и женщины блистали нарядами. Не стану говорить тебе об их красоте, так как все они настолько перезрели, что самый внимательный глаз с трудом бы обнаружил ее следы, и я сначала подумал, что нахожусь среди придворных дам королевы Берты.[10] Но поверишь ли, эти шестидесятилетние нимфы, обязанные своими формами белошвейке, ароматным дыханием — парфюмеру и расплывшимся румянцем — продавцу красок, были окружены целым роем усердных поклонников, наперебой старавшихся их одурманить безвкусными и льстивыми комплиментами. Я бы мог принять эту странную церемонию за жертвоприношение Паркам или за мистерию фессалийских ведьм, но мне вспомнился сказочный король, имевший способность все превращать в золото. Благодаря этой же способности самая дряхлая старость может еще рассчитывать у нас на поклонение, и только поэтому наши щеголи так усердно упражняются в лучшей из добродетелей Лакедемона.

Мы с Францем одновременно заметили одну женщину, к которой нельзя было отнести эти замечания и чьи заманчивые прелести по контрасту казались еще прекраснее, как кажется ярче цвет розы, рождающейся весной среди шипов. Мы ловко воспользовались тем, что при нашем приходе кое-кто встал со своих мест, и довольно невежливо завладели стульями ее соседей, чтобы иметь возможность наблюдать красавицу вблизи. Вообще она скорее миловидна, чем красива, но нежность ее черт искупает их неправильность. Выражение ее лица привлекает более, чем формы тела. Умело обнаженная в некоторых местах кожа, которую наша незнакомка показывает со всем искусством опытной кокетки, может на время привлечь взор, но дары, которые красавица обещает в будущем, заставляют забыть о тех, что она выставляет напоказ. Все в ней дышит нежностью и страстью: поворот головы, лениво склоненной к белоснежному плечу, свидетельствует о простодушии; полузакрытые, тихо вздрагивающие губы как будто едва слышно шепчут робкие слова страсти; в ее влажных глазах блистает слеза желания, которую любовь превратит ночью в слезу счастья.

— Постой! — вскричал Франц, которому я говорил все это, пока мы шли из зала в столовую. — Или ты уж очень злоупотребляешь своей способностью описывать, или мы смотрели на эту женщину с совершенно разных точек зрения. Она действительно миловидна, но в ее облике больше решимости, нежели прелести, и больше лукавства, нежели приятности. То, что ты считаешь в ней кокетством, могло бы сойти за цинизм, и я нахожу, что она слишком много дает глазам, ничего не оставляя на долю воображения. В каждом ее движении видны принужденность и расчет, мало похожие на простоту, а ее взгляды, в которых ты прочел столько трогательного, кажутся мне самоуверенными до неприличия; впрочем, это не ее вина, и я не думаю, чтобы ее темные глаза, осененные черными, как эбен, бровями, могли когда-нибудь выразить нежное и тонкое чувство.

— Вот уж в этом ты неправ, — с жаром перебил я его. — В ее глазах отражается ясная синева неба, а брови ее заимствовали свой цвет не у эбена, а у золота.

Мы продолжали спорить, все более горячась, когда к нам присоединились остальные гости. Все разместились за круглым столом, и вышло так, что женщина, о которой мы только что говорили, снова села между нами.

Едва мы кончили пить чай, а гости принялись за карты, как мы тотчас бросились друг к другу, чтобы продолжить наш спор, но уже с совсем других позиций. Франц признался, что он сначала плохо рассмотрел ее и что мое описание вполне соответствует оригиналу, а я, став на его прежнюю точку зрения, утверждал противное. Моя робкая блондинка превратилась в вызывающую брюнетку, его гордая Юнона — в скромную Гебу. Изменились наши мнения, но не предмет спора, и те же бойцы по-прежнему сражались за то же дело.

Ты читал у Гомера, как оба враждующих войска замирают на месте при виде Елены? Появление нашей Елены произвело на нас такое же действие. Она улыбнулась мне; на эту милость я знаком ответил, что понял ее, а она закончила диалог, медленно подняв руку, которая, если выражаться языком геометрии, описала дугу градусов в девяносто. Я последовал за незнакомкой, так как во всех странах этот решительный жест означает: «идите за мной» или «подите сюда», и к нему чаще всего прибегают у окна на антресолях в некоторых частях нашего славного города Парижа. Большой зал был пуст, и мы остановились там. Незнакомка села, и… представь себе, как я был удивлен, когда с несомненностью убедился, что эта странная женщина действительно была в одно и то же время брюнеткой и блондинкой и что природа обошлась с нею почти так же, как с Янусом, приклеив один к другому два профиля, весьма изумленные такой встречей. Это удивительное явление приковало к себе все мои мыслительные способности; меня вывел из оцепенения громкий смех, после которого я услышал следующие слова, произнесенные голосом, как мне казалось, не менее изменчивым, чем черты лица этой женщины и ее характер.

— Вы видите, — произнесла она, — что судьба одарила меня весьма странно, как будто природа захотела обнаружить самым необычайным образом непостоянство моего духа. Какова бы ни была его причина, я заметила, что это обстоятельство вас поразило. А что было бы, если бы вы так же легко могли заметить все несходство моих правил с моим поведением, моих взглядов с моими поступками? Я степенна или ветрена, чопорна или распутна, добра или зла — по прихоти, и не помню себя одной и той же в течение двух дней подряд, из чего не делаю для вас тайны, так как подчас бываю откровенна, хотя ничего большего это никогда не означает. Вы сразу же мне понравились, и я решила сообщить вам об этом. Завтра вы явились бы слишком поздно, и, бьюсь об заклад на сто против одного, что через сутки вы покажетесь мне отвратительным. Сегодня я до безумия люблю вас, и ничто не мешает вам этим воспользоваться. Впрочем, вы будете мне признательны за мой поступок, если я скажу вам, что немало мужчин превратила в Вертеров или Сен-Пре[11] и что в числе даров, которыми наградило меня щедрое небо, бывало иногда и упорство; поэтому большую часть своей жизни я переходила от роли г-жи де Линьоль[12] к роли Памелы[13] и от сумасбродства к чопорности. Мои слова кажутся вам удивительными — тем лучше; было бы забавно, если бы вы поняли меня, — ведь я и сама-то никогда себя не понимала. Но все же, какова бы я ни была, я способна на твердые решения. Два года назад мне пришла прихоть выйти замуж за человека, которого я ненавидела. Этому воспротивились, я настояла на своем. Пожелай нашего брака весь свет, я бы ни за что не согласилась, но мой план не понравился никому, и я его осуществила из духа противоречия. Мой муж был человек смертельно скучный — дурак, который вздумал объявить себя дворянином после отмены званий и назло всему Парижу задним числом присвоил себе титул маркиза. Я получила от брака только этот титул и частицу «де» перед фамилией. Этого было для меня недостаточно, и я горела нетерпением пожить иначе. Я дала похитить себя одному гусару и позволила взять себя на содержание одному банкиру 1831 года. Законы удобны для неверных жен, а я довольно уже вкусила от брака, чтобы стремиться ко вдовству.