— Можно мне?

Слова полетели с большой скоростью и, кажется, очень бессвязно.

— Этот мальчик… ему нехорошо дома… А коньки… Ирина Петровна, неужели вы не помните, как бывало в детстве?.. Какое-нибудь увлечение… для взрослого человека — пустяк, но для ребенка это становится главным в жизни. Не всегда родители понимают… У Володи Шибаева они такие — тяжелые люди.

— Да вы спокойнее, — добродушно вставил директор.

— А спокойно я не могу! Мне кажется, мы бываем иногда слишком спокойны, уравновешенны, равнодушны даже! Подарка я делать, конечно, не хотела, мне самой неприятно, что мальчик узнал. И все-таки даже теперь я не жалею, что так получилось. Растаял лед между нами! Там, на катке, растаял между нами лед!

Половины того, что нужно было сказать, не сказала. Ждала: вот сейчас накинутся с поучениями, послушно, вслед за Ириной Петровной, или, что еще хуже, будут молчать.

Но заговорила неторопливо, как все, что она делала, руководительница второго «Б», та самая, что предупреждала: «Вы нажили себе врага».

Строгое лицо, темные волосы гладко зачесаны, держится всегда очень прямо, одета — ничего не прибавишь и не убавишь. У нее даже имя красивое: Юлия. Юлия Владимировна.

— Светлана Александровна, а ведь спокойствие и уравновешенность — неплохие качества для педагога. Принимайтесь за свое дело горячо, но не горячитесь. И почему бы иногда не советоваться с товарищами? Может быть, мы бы нашли другой выход? Вот равнодушие — страшная вещь, и здесь, мне кажется, каждый должен без обиды посмотреть на свою работу со стороны. Даже не всегда равнодушие — причина: усталость, недосуг… Но мы иногда проходим мимо маленьких ребячьих трагедий, а порою и мимо больших. — Она повернулась к завучу: — «Подкуп», «взятка»… Ирина Петровна, это слишком страшные слова.

— Совершенно с вами согласен, — быстро сказал директор. — Товарищи, время позднее, мне кажется, вопрос ясен. Ирина Петровна, вот я о чем хотел вас спросить…

Он спросил о мероприятиях, намечаемых во время школьных каникул, видимо, просто чтобы дать возможность Ирине Петровне авторитетно поговорить на другую тему.

Ну и обтекаемый же человек!

Когда все стали расходиться, директор негромко сказал Светлане:

— Вы не очень спешите? Могли бы задержаться на четверть часа?

Он выждал, пока никого не осталось в комнате, подошел к окну, потрогал пальцем землю в цветочном горшке.

— Скажите, почему вы никогда не придете посоветоваться, поговорить со старшими товарищами? Молодое самолюбие? Или вы так уверены в себе? Или так уж всех начисто считаете равнодушными?

Последнюю фразу он сказал, уже улыбаясь, показывая, что разговор будет неофициальный.

Светлана вдруг почувствовала, как вся ее настороженность и внутренний протест исчезают куда-то.

— Не думайте, что я такая самоуверенная. Только… Евгений Федорович, у нас почти все учителя — пожилые люди. Посоветоваться с молодым человеком было бы легче.

— Я понимаю: по-товарищески, как равный с равным. Между прочим, ведь я и сам был молодым, не думайте, что директора и завучи так и родятся директорами и завучами.

— А ведь иногда можно подумать именно так!

Директор усмехнулся.

— Моя внучка — ей четыре года — недавно озадачила мать вопросом: «Мама, я знаю, откуда маленьких детей берут: дети родятся. А вот откуда старух берут?»

— Наблюдательная девочка, — упрямым голосом сказала Светлана. — Иногда поражаешься, откуда берутся совсем готовенькие старики и старухи, без молодости, без воспоминаний о детстве, — им даже и лет бывает не так уж много!

— Вот что меня удивляет, — заметил директор. — Вы так чутки и внимательны к детям — откуда такая непримиримость к недостаткам взрослых людей? Чем отличаются взрослые люди от детей? Тем, что они взрослые. Но все-таки это люди, а не ангелы с крылышками!

— Вы считаете, что нужно быть снисходительнее?

— Нет, не считаю. Слово «снисходительный» предполагает, что снисходящий стоит на высоте.

— Тогда — терпимее?

— Тоже не так. Терпеть недостатки не имеет смысла. Терпеливо стараться их исправить — другое дело. Вообще, я считаю, что от каждого человека нужно брать то, что он может дать, и постараться, чтобы он добавил еще сколько-нибудь. Я подразумеваю — брать хорошее и не для себя лично.

— Я понимаю.

— У одного — опыт богатый, так сказать, техника, у другого — вдохновение. — Он потянулся к своему портфелю, посмотрел на градусник за окном. — Ого! Мороз основательный!

— Наш градусник, — сказала Светлана, — на два градуса всегда прибавляет.

— У каждого точного прибора есть своя — помните физику? — поправка. Одни больше, другие меньше уклоняются от идеала. Но если знать размеры отклонения, прибором можно пользоваться — я не говорю, разумеется, о случаях явного брака. Так вы заглядывайте, если вдруг вдохновение осенит, а опыта не хватит.

Светлана энергично сжала его руку:

— Спасибо!

Она быстро прошла по коридору, заглянула в буфет — нестерпимо захотелось сладкого, хоть какую-нибудь конфетку съесть!

Внимательно оглядела стойку… Ага!.. «Языки» лежат горкой, узкие, длинные, из слоеного теста, — вот оно! Еще конфетку «Коровка» можно взять — тоже любимое.

Буфетчица положила все на тарелку, и тут только Светлана заметила, что за дальним столиком сидит Юлия Владимировна и помешивает ложечкой чай.

Светлана подсела к ней.

В буфете, кроме них, не было никого.

— Спасибо вам, вы очень хорошо говорили! — начала Светлана, развертывая конфету. — Юлия Владимировна, я теперь знаю, откуда директоров берут!

— Что, что?

Светлана, с вязкой конфетой во рту, быстро рассказала о недоумении маленькой внучки Евгения Федоровича.

— Пословица такая есть: «К старости человек либо умный, либо глупый бывает». Так вот, если к старости человек станет умным, его нужно сделать директором школы — в идеале, конечно!

«Язык» был ломкий и очень вкусный. Наконец и с «языком» и с чаем было покончено.

Обе встали. Светлана вдруг сделалась серьезной:

— Юлия Владимировна, мне хочется у вас спросить… одну вещь. Можно?

— Да спрашивайте, когда вам захочется! Вы же знаете, я всегда чем только могу…

— Это — не о школе.

Светлана быстро оглянулась на буфетчицу — та смирно сидела, отделенная пирожками и бутербродами от остального мира.

— Это очень… женский вопрос. Понимаете, у меня никого нет, с кем бы я могла… посоветоваться.

У Юлии Владимировны что-то появилось в глазах… сочувствие… любопытство… одобрение. Так, наверно, еще в каменном веке бывало, когда одна женщина другой женщине…

— Я, кажется, догадываюсь, о чем вы хотите спросить. Ну-ну!..

Когда Светлана звякнула ключом, желая открыть, дверь вдруг распахнулась сама. Костя стоял в шинели, видимо только что пришел. В передней было темно.

— Добрый вечер.

— Добрый вечер.

Он нечаянно дотронулся до ее плеча, как бы испуганно отдернул руку и зажег свет.

— Ужинать хочешь?

— Да, пожалуйста.

Поужинали в таком же стиле — будто он в гостях, а она не очень разговорчивая хозяйка. Потом Костя зажег лампу над диваном и взял книжку. А Светлана подсела к письменному столу.

Каждая тетрадь — как знакомое лицо. И почти уже знаешь, какое у какого лица будет выражение. Но сегодня и ошибки, и кляксы, и красивые буковки в тетрадях отличников — все какие-то неодушевленные. И отметки ставишь без радости и без негодования.

В комнате полутемно и тихо. Где-то очень далеко, через две двери, у соседей, чуть слышно пробили старые-престарые настенные часы. Сначала один раз, потом через бесконечно долгий промежуток времени — десять раз. Еще, казалось, несколько часов прошло — опять намек на звук: дин-дон! — половина одиннадцатого.

Да что же это такое!

Светлана отодвинула тетради и громко спросила:

— Костя, что случилось?

Он сейчас же ответил:

— Очень неприятная вещь случилась — я тебе стал отвратителен!