Для фарисеев Антипатр был единственным решительным человеком в окружении Александры, кто мог бы справиться с их противниками. Для Антипатра фарисеи были хорошим прикрытием, ему незачем стало раскрываться и становиться в глазах народа кровавым временщиком.

Когда Антипатр назвал Гиркану несколько имен прежних друзей отца, сказав, что они злоумышляют против него, последний с удивлением и страхом уставился на своего советчика и отрицательно покачал головой.

— Нет, Антипатр, нет, — прошептал он, оглядываясь, хотя они были одни в комнате, — подумай, о ком ты говоришь!

— О твоих врагах, — спокойно ответил Антипатр.

— Но ты представляешь, что будет, если… — еще тише выговорил Гиркан, потрясая своими худыми, в синих прожилках руками так, как если бы он прокричал это громко. Он не договорил и в изнеможении откинулся на спинку кресла, глядя на Антипатра затравленным взглядом.

— Меня интересует лишь твоя безопасность, а не их жизни. В народе будет еще больше шуму, если не ты, а они убьют тебя. Но если ты считаешь мои сведения ложью, — добавил он, отступая на шаг и почтительно кланяясь Гиркану, — то прошу тебя простить меня и позволить удалиться.

Сказав это и не поднимая головы, Антипатр стал отступать к двери. Гиркан умоляюще протянул в его сторону руку и сдавленно произнес:

— Постой.

Антипатр вернулся. Гиркан дышал тяжело и прерывисто, казалось, с ним вот-вот случится припадок. Антипатр налил из кувшина, стоявшего на столике у кресла, воды и подал кубок Гиркану. Тот принял, расплескав, и стал пить порывистыми глотками. Зубы его стучали о серебряный край кубка.

Глядя на него, Антипатр подумал: «А ведь такой может стать царем!» Вслух он сказал:

— Я внимательно слушаю тебя.

Гиркан долго не отвечал, казалось, что он не слышит. Воды уже не было в кубке, но он все держал его у лица, прижимая к губам. Взгляд его блуждал.

Антипатр не ожидал ничего подобного и уже жалел, что не смог поставить этот вопрос тоньше, не торопясь, исподволь подводя первосвященника к нужному решению. Антипатр слишком уверовал в свое влияние на Гиркана, а ведь посягнуть на древние иудейские роды было для последнего… Впрочем, Антипатру не дано было понять, чем это было для Гиркана. Чужак, он не ведал таких сомнений и смотрел на вещи просто: надо вовремя расправиться с противниками, чтобы они не успели расправиться с тобой. Но он понимал, что допустил ошибку, и, когда Гиркан наконец выговорил:

— Я боюсь, Антипатр, — он неожиданно с ним согласился:

— Ты справедливо боишься. — Голос его чуть подрагивал от умело изображенного волнения. — Посягнуть на этих людей значило бы посягнуть на… основы.

Он не объяснил, что это за «основы», но Гиркан торопливо согласился:

— Да, да, это так. Как хорошо, что ты понимаешь меня.

— Я говорю это потому, — продолжал Антипатр с таким выражением скорби на лице, на какое только был способен, — что дело не в собственном твоем страхе — его нет! — а в страхе за государство. Я готов отдать за тебя жизнь, но я не могу допустить, чтобы ты шел против своей совести. Твоя честь, Гиркан, дорога мне так же, как и твоя жизнь. И я предлагаю…

Он сделал паузу, дожидаясь, когда нетерпение Гиркана достигнет высшей точки. Тот спросил, сбиваясь в словах (глаза его лихорадочно блестели):

— Что ты… ты… предлагаешь?

— Я хочу пожертвовать собой, — сказал Антипатр с особенным выражением на лице — выражением грусти и решимости одновременно. Он даже встал так, чтобы светильник лучше освещал его — Гиркан должен был хорошо рассмотреть его лицо. — Я пойду к ним, к тем, кого я назвал тебе, и попытаюсь убедить их в бесчестности того, что они злоумышляют.

Он опять замолчал, теперь низко опустив голову, и с внутренней радостью услышал то, что предполагал услышать.

— Но они убьют тебя! — воскликнул Гиркан, забывшись и уже не заботясь о том, что его могут услышать.

— Да, это может случиться, — кивнув, тихо ответил Антипатр и вдруг резко поднял голову и прямо уставился горящим взглядом в объятое ужасом лицо Гиркана. — Но, может быть, моя смерть заставит их задуматься: если я, чужак, готов пожертвовать жизнью ради блага государства, то они…

Он не сумел закончить свою великолепную тираду, Гиркан его перебил, вскричав:

— Ты не знаешь их, они люди без чести и совести! Они убьют тебя, а потом, когда я останусь один, они покончат… они покончат… — Ему так трудно было произнести эти страшные слова «со мной», что он пролепетал их, едва шевельнув губами.

Антипатр, словно не замечая последней фразы Гиркана, ответил на первую:

— Я разговаривал со старшинами фарисеев, они, как и ты, считают, что это люди без чести и совести. Но я так не считаю и надеюсь…

Гиркан снова его перебил, уже другим тоном, почти деловым:

— Ты разговаривал об этом со старшинами фарисеев?

Антипатр хорошо расслышал надежду в его голосе

и, уже предчувствуя победу, заставил себя ответить как можно проще, как можно наивнее:

— Они сами заговорили со мной об этом. Они считают их очень опасными людьми и готовы начать расследование.

— Почему же ты не сказал мне об их мнении?

Антипатр пожал плечами:

— Я хотел все проверить. Очень легко обвинить людей, но непросто найти доказательства. Кроме того, я не хотел, чтобы кто-то подумал, что у меня с ними свои счеты.

Уже совершенно пришедший в себя Гиркан медленно поднялся. Выражение решимости неожиданно явилось на его лице. Он сказал, четко выговаривая слова, скорее утверждая, чем спрашивая:

— И ты нашел доказательства.

— Да, и готов представить их в любую минуту, когда ты только пожелаешь.

Гиркан поднял руку. Если бы не его тщедушный вид, если бы не дрожь, все еще подергивавшая его пальцы, жест этот можно было бы назвать величественным.

— Я сам буду говорить со старшинами. А ты приготовь людей на случай… — он чуть запнулся, но все же договорил с прежней решимостью: —…если придется действовать. А теперь оставь меня.

Антипатр низко склонился перед первосвященником и пошел к двери. Он был уже на пороге, когда Гиркан остановил его:

— Вот еще что. Я запрещаю тебе жертвовать собой, твоя жизнь необходима династии и государству. Ты понял меня?!

Антипатр молча поклонился и вышел, плотно прикрыв дверь.

Стоя у окна и глядя на идущего по двору Антипатра, Гиркан подумал: «Все-таки он лучший из людей, в нем столько благородства!..»

Быстрыми шагами пересекавший двор Антипатр сказал про себя, до боли в скулах стиснув зубы: «Когда-нибудь я жестоко отомщу тебе за это унижение, червяк!»

Прибывающего в Петру Гиркана в сопровождении Антипатра ждали за городом. Ирод попросил у матери разрешения выехать навстречу. Мать угрюмо кивнула, покосившись на Фазаеля, стоявшего рядом, а Ирод вскочил на коня и погнал его вдоль дороги, стоя на стременах.

Накануне был гонец от Антипатра. Тот нижайше умолял великого аравийского владыку принять иерусалимского первосвященника, попавшего в трудное положение. Арета согласился, но холодно, не выслав вперед ни одного из своих придворных. Узнав об этом, мать Ирода, Кипра, побледнела от нанесенного мужу оскорбления, произнесла отрывисто несколько слов по-арабски (Ирод понял их смысл и покраснел), но, взяв себя в руки, велела гонцу продолжить свой рассказ. Гонец, идумеец, один из старых воинов Антипатра, вздохнул и дотронулся рукой до глубокого рубца, пересекавшего лоб.

Вести были неутешительными. Жестоко разбитые Аристовулом при Иерихоне, войска Гиркана отступили в полном беспорядке. Собственно, это было даже не отступление, а бегство. В самом начале сражения большинство солдат Гиркана покинуло его и перешло к Аристовулу. Оставшиеся верными первосвященнику воины, в основном идумейцы, дрались отчаянно, но перевес противника в численности был слишком значительный. По совету Антипатра, достигнув Иерусалима, Гиркан захватил жену и детей Аристовула, уже больше года томившихся под усиленной охраной в одной из крепостных башен. История их заточения была такова.