Когда Гиркан начал преследования бывших друзей отца, тех самых, «без чести и совести», взбешенный Аристовул явился в Иерусалим. Впрочем, его прибытие не остановило казни, к тому же еще до его приезда успели казнить многих. Аристовул бросился к матери, умоляя ее о пощаде. Царица Александра, тогда уже тяжело больная, достаточно твердо заявила младшему сыну, что не казнит невиновных, но лишь поступит с преступниками так, как велит закон. Тогда смиренно упрашивавший ее Аристовул перешел к угрозам, говоря, что гибель людей столь высокого положения может возмутить народ и что на этот счет у него имеются достоверные сведения. После его слов бледное лицо царицы покрылось красными пятнами. Она закричала вне себя чуть придушенным от слабости голосом:

— Не потому ли ты защищаешь злодеев, что находишься с ними в сговоре?! Не ты ли собираешься возмутить народ?

Аристовул пытался оправдаться, но его горячий нрав был плохо приспособлен к выдержке и рассудительности: защищаясь, он снова стал угрожать.

Александра остановила его и, указывая слабой рукой на дверь, выговорила негромко, но отчетливо:

— Уходи и покинь город тотчас же, а то я прикажу взять тебя под стражу!

Аристовул прорычал что-то невнятное и, громко топая, вышел.

Тут же из-за ковра, прикрывавшего потайную дверь, в комнату вошел Гиркан.

— Ты слышал? Слышал?! — сдавленно спросила мать.

Гиркан присел на край ее ложа, дотронулся холодной

рукой до горячего лица матери.

— Тебе нельзя волноваться. Успокойся, прошу тебя, — проговорил он тихо, с выражением страдания глядя на мать.

Но Александра уже не могла успокоиться, — гневно блестя глазами, путаясь в словах от возбуждения, она стала обвинять Аристовула, грозя ему страшными карами. Угрозы ее в отношении младшего сына оказались столь сильными, что Гиркан смутился. Он было попытался смягчить мать, но она не слушала его.

Антипатр, в те минуты стоявший за потайной дверью, удовлетворенно улыбался. Не дожидаясь приказа царицы, он велел разоружить охрану Аристовула на выезде из города. То, что восклицала сейчас царица, было плодом его, Антипатра, стараний. Это он довел до ее сведения (через Гиркана, через приближенных царицы), что на допросах приговоренные к смерти называли Аристовула своим вождем и хулили правительницу и первосвященника. Это он внушил Гиркану мысль, которую сейчас ожидал услышать. Ждать ему пришлось недолго. Когда царица совершенно выбилась из сил и замолчала, Антипатр уловил глухой голос Гиркана:

— Ты знаешь, что я всегда был против насилия и всегда стремился к миру с братом.

Он замолчал, как видно в нерешительности, и продолжил только тогда, когда Александра сказала:

— Говори.

— Семья Аристовула сейчас в Иерусалиме, и я думал…

Ему не пришлось продолжать, Александра воскликнула:

— Прикажи Антипатру схватить их всех! В Северную башню… И пусть поставит стражу из одних идумейцев.

Стоявший за дверью Антипатр снова довольно улыбнулся — приказ царицы уже был исполнен наполовину: дом, где находились сейчас жена и дети Аристовула, уже окружили плотным кольцом его, Антипатра, гвардейцы. Слушать дальше не имело смысла, и, ступая на носках, Антипатр отошел от двери.

Арест и заточение семьи Аристовула вызвали недовольство среди жителей Иерусалима. Даже старшины фарисеев обратились к Гиркану с просьбой о помиловании несчастных. Гиркан смиренно отвечал, что уже просил царицу о том же, но она осталась непреклонна. В тот же день он сказал Антипатру:

— Народ недоволен, старшины фарисеев уже обращались ко мне. Не кажется ли тебе, что мы поторопились?

— Мне кажется, что мы сделали это слишком поздно, — ответил тогда Антипатр.

И он не ошибся. Последующие события подтвердили это: они развивались стремительно и не в пользу Гиркана. Через несколько дней после разговора с сыном умерла Александра. Среди ночи слуги услышали страшный крик, бросились к ложу царицы, но было уже поздно. На лице Александры застыла маска страдания, кожа потемнела едва ли не до черноты, тонкие пальцы судорожно вцепились в покрывало, потом их разжали с трудом.

Лишь только похоронили царицу, пришло известие с севера: Аристовул захватил несколько городов и объявил себя царем Иудеи. Гиркан заперся во дворце и никого не хотел видеть. Жители Иерусалима почти открыто высказывались в пользу Аристовула, войска были ненадежны. Фарисеи, прежде столь величественные и говорливые, настороженно затаились.

Только один человек среди всеобщего смятения не потерял присутствия духа — этим человеком был Антипатр. Прежде всего он усилил охрану Северной башни, где содержались жена и дети Аристовула, жителям запрещалось подходить к ней ближе чем на сотню шагов. Верные ему отряды идумейцев вошли в город и расположились вокруг царского дворца. Затем Антипатр отправился к Гиркану. Когда он сказал ему, что необходимо выйти навстречу Аристовулу, тот промычал нечто невнятное и в страхе замахал руками.

— Значит, ты хочешь, чтобы толпа ворвалась сюда и разорвала тебя в клочья? — жестко спросил Антипатр.

Гиркан заплакал, уткнув в ладони лицо.

— Если ты останешься сидеть здесь, то только ускоришь свое падение, — проговорил Антипатр, коснувшись рукой плеча Гиркана, и добавил, склонившись к самому его уху: — И смерть.

Гиркан вздрогнул и, разжав ладони, посмотрел на Антипатра.

— Но что я могу сделать?! Ты же видишь… видишь…

Антипатр смотрел в мокрое от слез, с трясущимися

щеками лицо Гиркана и думал, что этот жалкий человек волею судьбы был единственной его надеждой — гибель Гиркана сейчас стала бы собственной его гибелью. Что он может без Гиркана? Бежать в Петру, остаться там навсегда, жить на положении изгнанника — растоптанным, униженным, прятать глаза от взглядов своих сыновей?

Он вздохнул, отвечая собственным мыслям, и проговорил как можно ласковее, даже заставил себя улыбнуться:

— Пока я с тобой, тебе нечего бояться. Я обещал тебе царство, и я добуду его для тебя. Положись на меня во всем!

Гиркан кивал так, как перепугавшийся ребенок кивает успокаивающему его отцу — то есть со слабой надеждой, не понимая и не вникая в смысл произносимых слов, а лишь впитывая интонацию.

Антипатр почувствовал это и говорил, говорил…

Так продолжалось довольно долго: Гиркан все кивал, и лицо его заметно прояснялось. Когда оно прояснилось окончательно, Антипатр прервал свою успокоительно-бессмысленную речь и произнес уже другим тоном, деловым и решительным:

— У меня все готово, завтра выступаем. Я жду твоего приказа.

Испуг снова появился на лице Гиркана, он непроизвольно дернул головой. Антипатр принял это движение так, как ему нужно было его принять, и проговорил, низко склонившись перед первосвященником:

— Все будет исполнено.

И, не разгибаясь, попятился к двери. Лица Гиркана он уже не видел и опасался только одного — что тот успеет прийти в себя. Но Гиркан не успел, а Антипатр, покинув дворец, стал отдавать приказы, готовя завтрашнее выступление. Своему брату, Фалиону, командовавшему отрядами идумейцев, он сказал:

— Этой ночью у меня много дел, и разыскать меня будет трудно. Прежде всего это касается посланных от первосвященника.

Фалион понимающе кивнул:

— Не беспокойся, никто тебя не отыщет.

Утром армия Гиркана выступила из Иерусалима. Собравшийся на улицах народ молча смотрел на проходящие отряды. Гарцующий на горячем гнедом коне Антипатр с холодным высокомерием поглядывал по сторонам, время от времени натыкаясь на угрюмые лица жителей. Поход не сулил ничего хорошего, а Антипатр, словно назло очевидному, гордо вскидывал голову, расправлял плечи и незаметным движением шпор еще больше горячил коня.

Гиркан ехал в тяжелой повозке с наглухо завешенными плотной материей окнами. Сидел в полной темноте, забившись в угол, закрыв глаза. Когда повозку особенно сильно вскидывало на неровностях дороги, он вздрагивал и вздыхал.

Войска встретились с противником в поле под Иерихоном в пять часов пополудни. Аристовул выслал к палатке Гиркана гонца с требованием немедленной выдачи Антипатра. Требование было абсурдным и наглым. Гиркан дрожащей рукой передал свиток Антипатру, пробормотав: