— Эта «коробчонка» стоит восемнадцать тысяч! — обидчиво сказал Карасёв. — Её и сандуковская не накроет.

— О господи… Да у него салон, спать можно!

— Только о постелях и думаете…

— Ах, вот что!..

Она толкнула его и хотела сойти, но он ухватил её и посадил силой.

— Нечего дуру строить… погляди на себя!

Она поглядела на лужи, в которых плясали серые пузыри, и закусила губы. А тут подошёл мурластый странник с клеёнчатой сумкой за плечами, пытливо пригляделся и попросил басом:

— Капните пятачишко, господа аристократы…

Карасёв поглядел свирепо в прыщавое лицо в жирных космах, плюнул и обругал дармоедом.

— Ещё потягаюсь, кто дармоедней… — сказал странник и тоже плюнул. — Мочиться вам сорок дней, сорок ночей!

Шофёр уныло сказал — готово, прыгнул, и опять стал сечь дождь. Карасёв злился: давно бы уже был у генеральши!

— Чего болтал тебе Сандуков?

Зойка вызывающе повела мокрыми глазами, с собравшейся к носу синевой карандашика, поджала тонкие губы и крикнула:

— Это ещё что?!

— А вот знать желаю! Чего этот толсторожий тебе хрипел?

Она посмотрела на него, как на грязь. Летевшие спереди брызги сменились грязью, и в Карасёва ляпнуло целым комом. Теперь хлестало со всех сторон, пороло дождём, лепило. Машина бешено заносилась в заворотах, выла и скрежетала. Они осели в ковше, уцепившись за петли. Мчало, не давая дышать и крикнуть.

— Тише!.. — пытался Карасёв крикнуть, но шофёр не слыхал за ветром.

И вдруг загремело, словно застучали железные кузнецы, шофёр ахнул и перевёл скорость. Рыкнуло, резко толкнуло, и машина остановилась.

— Что ещё?!

Стояли в низине, у мосточка. Шофёр спрыгнул, словно хотел убежать, сорвал капот с машины и сунул голову.

— Какого ещё чёрта…

— Ехать дальше нельзя… — объявил шофёр, дёрнул шеей и высморкался в пальцы.

— Почему нельзя?! — крикнул Карасёв, грузно подымаясь в ковше.

Шофёр опять юркнул головой, по локоть запустил в картер руку, пошарил и показал что-то на ладони:

— Баббит…[5]

— Что это?! — спросил Карасёв, косясь на блестящие кусочки.

— Баббит… — растерянно повторил шофёр.

— Так исправляй, чёрт возьми!

Шофёр только пожал плечами. Перегрелись подшипники, и баббит растёкся… Надо тащить лошадьми… Засорилась маслёнка и не подавала масло… Перегрелись подшипники, и баббит растёкся…

— Значит, совсем болван?!

И опять повторял шофёр, что ехать никак нельзя, объяснял про подшипники и опять повторил — баббит. А тут наползла густая, как дым, туча, закрыла белое небо и полила потоки.

— У меня лужа под ногами! — крикнула Зойка. — Вот ваша проклятая ловушка!..

Дело было совсем плохо. Она промокла, сидела с зеленоватым лицом и подрагивала губами. Её шапочка с птичкой съехала набок, и птичка висела вниз головой, распушив пёрышки.

— Вот… — сказал Карасёв растерянно, — придётся идти пешком.

Она взглянула на него с ненавистью. Её губки, умевшие так впиваться, чуть вывернутые в уголках, потеряли всю кровь и подёрнулись плёночками, и стала она похожа на больную и скучную, будничную портнишку. Они начали говорить колкости, злить и обвинять друг дружку:

— Мало иметь машину, надо уметь ею пользоваться!..

— Надо уметь одеваться, когда едут в дорогу, а не наворачивать тряпчонок, в которых таскаются по бульварам! Знайте своё дело и не суйтесь!

Карасёв вылез из машины.

— Я вам докладывал, где брать масло… — плаксиво сказал шофёр. — Я вам докладывал, жульническое пошло масло…

Карасёв поднёс красный крутой кулак к его носу и потыкал:

— Я тебе до-ло-жу! Там где-нибудь поездишь… там тебе будет масло!

Надо было выпутываться. До завода оставалось вёрст двадцать, до ближайшей деревни — Труски или Хруски — вёрст восемь. Место было унылое. По сторонам тянулось болото в осинничке. Вперёд уходил подъём, и на нём темнел лес. Карасёв знал, что здесь начинается княжеское имение, где он прошлой зимой был на волчьей облаве, потом Хруски или Труски, потом Кустово и имение генеральши.

— Придётся пешком. В Хрусках возьмём лошадей…

— Никуда не пойду! — крикнула из-под пледа Зойка. Шофёр предложил добежать до деревни и пригнать телегу. Карасёв подумал.

— Постой… Какого чёрта нам на дожде! Там еловый лес на горе? а здесь мы останавливались недавно…

— Так точно-с, — сказал шофёр. — Пили из речки.

Теперь было ясно. Если подняться к лесу, с дороги видна сторожка, где останавливались у Никиты, на облаве.

— Останешься при машине, — сказал Карасёв шофёру, — а мы дойдём до сторожки и возьмём лошадей. А за машиной пришлю с завода.

Пока стояли, начинали сгущаться сумерки. Чёрный лес на бугре едва маячил. Даже кустики на болоте затягивало мутью.

— Вылезай, — сказал. — Там обсохнем.

Зойка покорно вылезла из машины, теперь похожей на ласточкино гнездо, — так заляпало её грязью, — и отряхнулась, как выкупавшаяся индюшка. Шофёр конфузливо отвернулся. Карасёв только уныло покосился на её мокрую зелёную юбку, общёлкнувшую ноги. В другое бы время он пошлёпал её играючи, но тут только поморщился и помурлыкал.

— Дёрнул же чёрт меня… — ласково начал он, беря под руку, но она вырвала руку и толкнула. Он пожал плечами и крикнул:

— Да погоди… взять же надо!..

Вытащил чемодан и компактный завтрак — теперь он был очень кстати — и побежал догонять Зойку. Приостановился и послушал — может быть, едут? Не было ничего слышно, — только шуршал по болоту дождик.

— Вот проклятая сторона… как передохли!

Путаясь в долгополой непромокайке, давно промокшей, догнал он наконец Зойку. Она попрыгивала, как болотная курочка, бежала на каблучках, не разбирая луж, вывёртывая тонкие ноги в захлёстывавшей, такой недавно чудесной и вольной, юбке.

— Ничего, дудуська… — одобрительно замурлыкал он, — сейчас у Никиты обсушимся, возьмём лошадей — и айда! А уж у меня досохнем. Там и каминчик есть… А чертовски хочется жрать!

— Ужасно, — примирительно сказала она. — Даже кофе не успела выпить… Сандуков ещё этот… Послушай, как они жвакают… Теперь всё испорчено…

— Да уж собьёмся как-нибудь, справим… — в тон ей плаксиво сказал Карасёв. — Ах, хитрая ты какая! Сейчас коньячку хватим, омарчиками подзакусим… — продолжал он смачно, поглядывая на баульчик. — А эту калошу к чёрту!.. Скоро настоящий салон придёт, на нём хоть в Крым жарь. Ничего, дусечка… время какое! миллионы мокнут! и коньячку нет. А мы ещё в приличных условиях… маленькое приключение, забавно даже… А как же вот, в Альпах каких-нибудь будем странствовать! Знаешь, там как?! Надел мешок, взял палку с крюком — и катай по горам, по пропастям! Сколько народу погибает!

— Замолчите, глупо! — крикнула Зойка, убив ногу о камень. — Вот простужусь из-за вас и потеряю голос… Да держите же меня наконец! Ну, что вы можете?! Вам только махинациями заниматься… с этими жуликами вашими!

— Вы пo-тише… вам эти «жулики» деньги платят!

— Деньги!.. — крикнула она вне себя. — Смеете ещё говорить… какие-то жалкие гроши!

— Халда — халда и есть, — крикнул Карасёв, отшвыривая её руку.

Они остановились в луже и переругивались, припоминая все гадости, какие знали. Она швырнула ему, что прикрылся какими-то подковами, которые без него сделает всякий дурак, что он дрянь и трус. Он в бешенстве назвал её ужасным словом. Не будь он такой дурак, так бы и таскалась по грязным садишкам в Екатеринославе, с обсаленными актёришками и лакеями, со всякими котами!

— Смеете оскорблять меня?! актрису?! — крикнула она, распахнув плед, словно хотела разорвать платье.

— Трагедию не разыгрывайте… тут одни вороны! Да в тебе и искусство-то одно, что…

Она ударила его по щеке. Он рванул её за руку и толкнул.

— Ну тебя к чёрту!

Так они постояли под неустанным дождём, поругиваясь, а над ними тянулись трескучей вереницей грачи и галки с чуть видных теперь полей.