Холод. Пронизывающий до костей холод, впивающийся тысячами маленьких игл прямо в кожу. Он норовил пробраться под кожу, хотел впиться ледяными зубами в горячую плоть и навсегда погасить огонёк жизни, горящий в груди. Холод терзал его, заставляя корчиться от боли. Холод убивал его. Холод.

Он чувствовал холод… Чувствовал боль… Чувствовал…

Человек открыл глаза.

Первым, что он увидел, было ясное голубое небо, по которому медленно плыли редкие облака. Оно было столь величественным и прекрасным, что он просто смотрел на него, не смея помыслить о чём-либо ещё. Небо было всем его миром и солнечный свет, изливающийся с него, словно сама жизнь, приятно грел замёрзшую плоть.

Но холод все-таки смог вернуть человека с небес на землю. Боль, растекающаяся по рукам и ногам, вполне ясно давала ему понять, что если он и дальше будет лежать здесь, то ничем хорошим это не кончится. Он должен был встать.

Ноги плохо слушались. Несколько раз он пытался подняться, но тело, не желая повиноваться, вновь и вновь валило его на холодный камень.

Человек не сдавался.

Он уже разбил колени и локти в кровь, но все равно пытался встать и, в конце концов, упорство его было вознаграждено. Встав на трясущихся ногах, он взглянул на мир, раскинувшийся перед ним, и то, что он увидел, болью отозвалось в его душе, и слёзы потекли по щекам человека.

Он стоял на вершине самой высокой горы и видел всю ту мерзость, что охватила его мир. Видел огонь, пожирающий души людей, видел тьму, наползающую с севера, и видел смерть, поднимающуюся из-за гор. Человек видел боль своего мира, и боль эта рвала его душу на части. Но он не мог облегчить его страдания. Он не мог сделать ничего, ведь сам был никем.

Человек не знал ничего о том, кто он такой, и что он должен делать. Он мог лишь видеть смерть и чувствовать боль.

Отчаяние охватило его, и он упал на колени. Сил для того, чтобы стоять, у него больше не осталось и единственное, чего человек хотел сейчас, так это обхватить голову руками и тихо умереть, чтобы не чувствовать всю боль своего мира…

— Встань, — голос, полный равнодушия и нескрываемой силы, прозвучал прямо в его голове. Голос не оставлял никакой возможности для возражений. Он требовал и повелевал, он хватал за горло, заставляя повиноваться или умереть. Но чей это был голос?

С ещё большим трудом человек встал на ноги. Он огляделся по сторонам, но не увидел ничего, кроме снега и камней. Здесь не было никого, кроме него. Боль, ещё минуту назад сводившая его с ума, немного утихла.

— Ты — человек, и ничто больше не заставит тебя опуститься на колени; ты — небо и земля; ты — вода и огонь; ты — жизнь и смерть. Боль всегда будет с тобой, но ты никогда более не позволишь ей сломить себя!

Голос звучал, словно раскаты грома. Он сотрясал саму душу человека, и слова его словно придавали ему новых сил, заставляя крепче стоять на камнях. Его ноги больше не тряслись, а сердце яростно билось в груди, разгоняя застоявшуюся кровь.

Он даже не почувствовал, как огромный чёрный ворон опустился на его плечо, впиваясь острыми, как бритва, когтями в плоть. Лишь когда птица издала протяжный крик, человек взглянул на неё и увидел, что у ворона было шесть синих, словно сапфиры, глаз. Неведомо откуда пришло это знание, но он понял, что ворон станет его проводником. Он укажет человеку его путь и пройдёт его вместе с ним.

— Ка-а-ар! — крикнул ворон, резко взмыв в небо, где он завис на мгновенье, устремив взгляд синих глаз прямо на человека, а затем рванул вниз, к земле. Он звал его за собой, давая понять, что ему пора покинуть эту гору.

Приятно было оказаться дома. До того момента, как он пересёк границы Катарской Империи и не оказался за стенами Зимнего Предела, Рорик слабо себе представлял, насколько сильно он может соскучиться по родным землям. А ведь он провёл в Империи всего-то пару месяцев, но за это время тамошний народ успел настолько надоесть северянину, что под конец своего посольства он уже готов был на стенку лезть от одного только вида этих надменно-благородных рож.

Имперцы вообще мало нравились Чёрному.

Другое дело — северяне. Сейчас, неторопливо прохаживаясь по одной-единственной улице, имевшейся в деревне, куда он забрёл по пути в Йорт, Рорик вглядывался в лица простых жителей севера и дух его улыбался, видя эти озлобленные, заляпанные каким-то дерьмом туповатые лица. Эти люди никогда не слышали о теориях Радукила, никогда не услаждали слух мелодичными сонетами Фанш'Арата. Они были простыми, как пни, и это в них нравилось Рорику больше всего.

Никакой напускной важности или прочей дури, только открытость и честность. И кому какое дело, кто там учёный, а кто кот печёный?

— Эй! — окрик, раздавшийся из-за спины, заставил Чёрного отвлечься от размышлений о людских судьбах.

Обернувшись, он увидел невысокого мужичка, рядом с которым стояла толстая баба, сжимавшая в руках топор.

— Эй, ты! — Баба указала топором в сторону Рорика. — Я тебя помню!

— А я тебя — нет, — сказал он, пожав плечами и более не обращая внимания на эту парочку, пошёл дальше. Да вот только подобный ответ бабу не удовлетворил. В несколько шагов она нагнала Рорика и, ухватив того за плечо, заставила его остановиться.

— Ты моему мужу продал коренья, чтоб хер стоял! — гневно выкрикнула она, и Рорик, вновь обернувшись, теперь посмотрел на мужичка.

— Этому, что ль? — спросил он, видя, как мужичок от стыда весь сжался и попытался что-то шепнуть бабе, уже весьма угрожающе ухватившейся за топор.

— Ага, да вот только корешки твои совсем бестолковые. Никакого проку от них нету! Возвращай золото за них! — сказала она, грозно посмотрев на Рорика.

Тут он действительно вспомнил эту весёлую парочку. Когда Арнгор отправил его в Империю в качестве посла, он решил, что ему пригодиться немного золота на карманные расходы, а брать золото, откуда-либо, кроме как из карманов этих простодушных лопухов, Рорик считал настоящим преступлением против природы.

В каждой из деревень, попадавшихся ему по дороге, Чёрный находил несколько человек, которым можно было продать все, что угодно, вплоть до куска земли, (интересно, Харгт из той деревни до сих пор жрёт эту землю, веря в то, что от неё он станет золотом срать?). А затем он забирал их деньги, отдавая взамен какой-нибудь мусор. Правда, с этой парочкой было не совсем так. Поскольку эта деревня была последней перед Зимним Пределом, Рорик решил немножко развлечься перед тем, как покинуть родные земли.

Не вдаваясь в излишние подробности, следует сказать лишь, что раньше у этих двоих были проблемы в постели. Не всегда, естественно. Это, конечно же, случалось редко, но все-таки метко, и поэтому супруга, раздосадованная таким положением дел, обратилась к иноземному травнику, пожаловавшему в их деревню. Травником этим, разумеется, оказался сам Рорик, за баснословную сумму продавший ей связку корней крапивы, обозвав ей то ли "Латанией Лунной", то ли "Элкалией Ночной", не суть важно. Важно было то, какие инструкции Чёрный оставил этой парочке.

О, вспоминая это все, даже сейчас он с трудом сдерживал гаденький смех. Рорик сказал бабе, что из корней этих надо сделать раствор, которым надо будет обмазаться им обоим с ног до головы и ходить так ровно две недели. А если она хочет, увеличить вероятность того, что средство сработает минимум раза в два, то к раствору следует добавить солидную долю коровьего дерьма, добытого исключительно в полнолуние.

И сейчас, глядя на топор в руках женщины, Рорик вполне оправданно предположил, что кто-то из этих двоих холодными северными ночами занимался прогулками по коровьим хлевам… Или чем-нибудь ещё более нехорошим. Забавно, наверное, все это выглядело.

— Чего замолчал, гад белый?! — рявкнула баба, замахнувшись топором.