— Недобрая ты женщина, Нюра, — рассердился Алексей. — Ты языком своим длинным людей можешь в разные стороны развести. Скройся с глаз моих и не высовывайся. Я им завтра другую квартиру подыщу. А о тебе начальству доложу, что ты создаешь постояльцам невыносимые условия для проживания. Так и знай!

Жесткий выговор не возымел того действия, на которое он рассчитывал. Угрызений совести Нюра явно не почувствовала. Вместо этого, сощурив маленькие глазки, она высказалась с вызывающей откровенностью:

— А я не обязана полюбовницам условия создавать. У меня здесь, Алексей Иванович, приличная квартира. Вам это каждый может сказать. Для Вазгена Николаича — всегда пожалуйста, и даже с превеликим моим удовольствием, а шалаву эту бесстыжую я обхаживать не подряжалась. Если так каждую…

Она подавилась начатой фразой, наткнувшись на знаменитый вересовский взгляд, попятилась, попятилась, так и позабыв закрыть рот, задом толкнула дверь и, прошмыгнув к себе в комнату, скоренько ее закрыла.

Алексей выпил стакан воды, тряхнул головой и вернулся к Насте. Она сидела с убитым видом в той же позе, в какой он ее оставил.

— Настя, я знаю, о чем вы думаете, — ласково начал он, — только все, что наговорила эта женщина — заведомая ложь. Вы слышите меня?

— Нет, не ложь, — возразила она, переводя на него мученический взгляд. — Я поняла, что это правда. Вы все считаете меня наивной дурочкой, но я все вижу.

— Что же вы увидели?

— Эта девушка… Клава… — ей тяжело далось имя предполагаемой соперницы, — она имеет на него права. Я просто раньше ничего не понимала.

— Настя, я никогда не считал вас наивной дурочкой, как вы несправедливо заметили, а потому буду говорить с вами откровенно: да, у Вазгена была с этой девушкой связь, можно сказать, мимолетная, она давно в прошлом и ничего для него не значит. Именно потому, что вы уже не ребенок, вы должны понимать, что у него до вас были женщины, которые по сей день предъявляют на него права.

Сомнение пробежало по ее лицу, показав со всей очевидностью, что старания Алексея не пропали даром.

— Вы мне верите, Настя? — поспешил закрепить он успех.

— Да, вам я верю, — произнесла она, впрочем, не совсем решительно. — Ведь вы не станете меня обманывать?

— Обманывать вас невозможно, для этого надо быть совершенно бессовестным человеком.

— И все же мне трудно поверить, что он ее не любит.

— Настя! Мне начать все сначала?

— Тогда зачем он с ней… зачем они встречались? Как это можно — без любви? — Она говорила тихим, но уже отчетливым голосом. — Нет, нет, Алеша, вы меня не убедите. Раз он с ней… встречался, значит, любил, а любовь не проходит бесследно.

— Гм!.. Да почему же непременно — любил? Какой вы все-таки ребенок, Настя! Вот задача! Вы заставляете меня говорить невозможные вещи. Как бы вам это объяснить?.. Поймите, мужчина не всегда относится к близости с женщиной серьезно, очень часто для него это не более чем приятное времяпровождение. А любви тут и в помине нет.

— Вы тоже так развлекаетесь?

— Настя, не пытайтесь влезть в шкуру мужчины. Вы увидите там много грубого и жестокого, такого, что вам будет чуждо и вызовет неприятие. Вас Вазген действительно любит, поверьте, я знаю его, как себя. Так не оскорбляйте его подозрением, необоснованной ревностью. Подумайте, он придет к вам радостный, окрыленный, в надежде урвать миг счастья у своей опасной жизни, а вы встретите его слезами и упреками. Клянусь, на его месте я бы не выдержал.

Настя посмотрела на него с испугом. Она схватила полотенце и принялась торопливо, словно Вазген уже стоял на пороге, вытирать и без того сухое лицо, так как за все это время не пролила ни слезинки.

— Вы правы, Алеша, это эгоизм, мелочный эгоизм, — говорила она, — как хорошо, что вы меня предупредили. Я очень, очень вам благодарна. Вы настоящий друг!

Хочу признаться, Алеша, — добавила она после некоторого колебания, — иногда я ревную к вам Вазгена. Я думаю, если бы ему пришлось выбирать между мной и вами, он выбрал бы вас. Нет, нет, не уверяйте меня в обратном. Я даже знаю, почему это так.

— Почему же, маленький мудрец? — спросил он с улыбкой.

— Потому что мужчине гораздо легче завоевать любовь женщины, чем истинную мужскую дружбу.

— Обещаю вам, Настенька, — ему не придется выбирать, — сказал Алексей, целуя обе ее руки.

Они еще с полчаса поговорили, и вскоре Алексей заметил, что глаза у Насти слипаются. Видимо, наступила реакция после пережитой ею встряски, да и час был поздний. Алексей заставил Настю прилечь, накрыл ее казенным шерстяным одеялом, и она мгновенно уснула.

Еще через час пришел Вазген. В руках у него был вещмешок.

— Вот, выпросил у интенданта, — сообщил он Алексею в прихожей, извлекая из мешка новенький полушубок и меховую ушанку. — Для Насти. Выбрали самый маленький размер, ей должно быть впору. А ты почему на кухне сидишь? Где Настя?

— Говори тише, она спит.

— Спит? Что за дела? Ты сказал, что я приду?

— Пошли-ка на кухню, поговорим. В комнату пока не входи. Пусть поспит. Мне надо поговорить с тобой наедине.

Нюра, заслышав голоса, выставила было нос, но Алексей на нее так цыкнул, что она тотчас захлопнула дверь.

— Что у вас здесь происходит? — удивился Вазген, усаживаясь за кухонный стол. — Я проголодался, как целая стая волков, а женщины забились по углам, да и тебя, сдается мне, не накормили.

— Не до этого сейчас, Вазген! — возвысил голос Алексей, но спохватился и продолжал намного тише: — Знаешь ли ты, что не далее как два часа назад я перехватил Настю в совершенно невменяемом состоянии на озере недалеко от проруби, причем есть серьезное подозрение, что она именно туда и неслась.

— Настя?! Зачем, почему? — вскочил Вазген. — Да нет, Алеша, ты что-то напутал, с какой стати ей бежать к проруби?

— Ей сказали, что у тебя связь с Клавой.

— С Клавой? Какая еще Клава? Я не знаю никакой Клавы!.. Ах, да… Но при чем здесь Клава? Какой вздор! Да кто ей сказал такое? Это все давным-давно быльем поросло!

— Не нервничай, я ей все объяснил и все уладил. А ты хорош — отдал ее на растерзание такому злостному существу как Нюра. Завтра же смени квартиру.

— Брось, Леш, Нюра на такое неспособна, она вполне приличная женщина.

— Я бы с удовольствием эту приличную женщину удавил, без всякого зазрения совести! Кстати, помнится мне, кто-то бил себя в грудь и уверял, что женится на Насте.

— Конечно, женюсь. Вот война закончится, и женюсь, — уверенно подтвердил Вазген. — А сейчас какой смысл — не сегодня-завтра убьют.

— И когда же война закончится?

— Ну когда… Да в этом году и закончится. Вон с финнами быстро разделались, а эти что, о двух головах, что ли? Они ведь, фашисты, на нас неожиданно напали, потому и зашли так далеко. А теперь мы соберемся с силами и вышибем их с нашей земли.

— А если война не закончится в этом году? А если она и через три и через четыре года не закончится? Что ж Насте пять лет сидеть и ждать, убьют тебя или не убьют?

— Алеша!

— Следую твоей же теории. В общем, так: я сейчас ухожу, а ты посиди и подумай!

— Что же ты сердишься, брат? Не уходи. Да я тебя не пущу! Ну да, я кругом болван. Решено — женюсь! Вот хоть завтра и женюсь!.. Нет, завтра, пожалуй, не выйдет, а вот послезавтра… Короче, на этой неделе непременно женюсь. Я ведь Настю давно своей женой считаю. Днем раньше, днем позже, — значения не имеет.

— Для тебя, может, и не имеет, только окружающие твоей женой ее не считают. Поступай, как знаешь, я в твои дела вмешиваться не могу, только учти, что Настя девушка красивая, необычная, на нее многие заглядываются.

Тут Вазген насторожился, и Алексей понял, что сделал удачный ход.

— Кто заглядывается? — глаза ревнивца зажглись черным огнем, будто в них угнездился сам дьявол.

— Так многие, — безучастно пожал плечами Алексей, — думаешь, ты один такой умный?

С мрачно нахмуренным челом Вазген проследовал в комнату и после непродолжительного созерцания спящей Насти пришел к выводу, что опасения Алеши имеют более чем убедительные основания.