— Подойди к барину, не бойсь.

Его сиятельство вскинул лорнет.

— Куда её, дурнушку эдакую? Ступай себе с богом.

Девочка растерянно мигала белёсыми ресницами.

— Ну, чего стоишь? Ступай к мамке. Не нужна ты барину! — прикрикнул на неё дворецкий.

Девочка поняла, радостно взвизгнула и юркнула в толпу.

— Ахти, Парашенька! — радостно откликнулся бабий голос. — Эко счастье, доченька! Пойдём, пойдём, лапушка моя!

Вторая девочка приглянулась барину.

— Ну-ка ты, пригоженькая, как звать?

— Машей.

— Вишь востроглазая! В вышивальщицы её, Машу.

Девочка шмыгнула носом и вдруг заголосила жалостно, по-бабьи.

— Чего ревёшь, дура! — осердился дворецкий. — Гришка, отведи её к девкам, в рукодельную.

Вася стоял третьим в ряду.

— Ты чей? — полюбопытствовал его сиятельство, вглядываясь в не по летам сосредоточенного мальчугана.

— Тропинина, Андрея Иванова, — не смущаясь и тоже разглядывая графа, ответил Вася.

— А! Управителя! Грамоту знаешь?

— Грамотный, ваше сиятельство, — ввернул дворецкий. — Весьма смышлёный парнишка. Из него толк будет.

— В казачки его, — милостиво определил барин.

Вася покраснел и низко опустил голову.

— Что волком глядишь? — снисходительно потрепал его по щеке дворецкий. И, отводя в сторону, добродушно шепнул: — Смотри на господ веселей… Гришка, отведи-ка его в гардеробную. Ливрею выдать ему с галуном, сапоги, что положено.

Молодая графиня, следившая за отбором детей, подсела к отцу:

— Папенька, окажите милость, запишите за мной управителева сынка.

— Изволь, душа моя, коли он тебе по нраву пришёлся. — Граф зевнул и поманил дворецкого: — Много ещё там, Гордей?

— Более дюжины, ваше сиятельство.

— Фу-ты! Напустили парфюму… Словно из хлева. — Он обмахивал надушенным фуляром лоснящееся, в жирных складках лицо. — Пойдём, Гордей, поглядим их на вольном воздухе. — И с любезной улыбкой обернулся к генералу-жениху: — Полагаю, граф, ты не соскучишься со своей наречённой…

— Ах, друг мой, как я рада, что папенька презентовал нам управителева Ваську, — сказала Наталья Антоновна, когда отец с дворецким спустились в сад. — Отменный казачок из него выйдет.

— А что, ежели, ангел мой, его кондитеру в ученье отдать?

— Кондитеру?

— Именно, душенька. В Санкт-Петербурге гащивал я у знакомца моего, графа Завадовского. Стол у него достойный удивления, особливо по кондитерской части. Фонтан леденцовый бьёт из шоколадного бассейна, избушка пряничная на курьих ножках, корзинка с плодами марципанными, наподобие натуральных. Лишь на придворных балах подобное увидишь. И добро бы все эти художества француз-искусник изготовлял. Так нет же, русский. Что, ежели отдать этого… как его… ну, ну, Васю, в науку к сему мастеру?

— Я с вами согласная, — улыбнулась Наталья Антоновна. — Этакой кондитер — сущий клад. Все соседи будут нам завидовать…

В людской кто-то заплакал. Кто-то другой выговаривал однозвучно, нудно, точно осенний дождь стучал по крыше. Потом всё затихло. Старшая вышивальщица Панфиловна, девушка-вековуша, сгорбившись от многолетней маеты, появилась в дверях.

Отвесив поясной поклон барышне, проговорила испуганно:

— Матушка графинюшка, ваше сиятельство, беда! Марфутка глазами занемогла.

— Быть того не может, Панфиловна! — сказала Наталья Антоновна, видимо обеспокоенная.

— Истинная правда, матушка, не вру. Хлопает глазами, точно одурелая. Тычет иглой куда ни попадя. Грех, да и только!

— Пошли её сюда.

Наталья Антоновна в волнении заходила по террасе.

— Ах, как это огорчает меня, мой друг! Стало быть, моё покрывало к свадьбе окончено не будет! Искуснее Марфутки-вышивальшицы не сыскать во всей округе.

Со слезами, с воплями, с причитаниями кинулась Марфутка к Натальиным ногам:

— Матушка барышня, ваше сиятельство, прости меня, дуру окаянную! Не вижу глазами…

— Как же быть, Марфутка? — насупилась графиня. — Сама знаешь, кроме тебя, никто не угодит. — И добавила ласково: — Неужто не постараешься ради своей графинюшки? Много ли осталось…

— Матушка барышня, голубушка наша, не изволь гневаться! — заголосила Марфутка, поднимая с полу распухшее от слёз лицо. — Я ли не старалась для вашего сиятельства, себя не жалеючи! Узор хитрый, сами изволите знать. Цельные дни да ноченьки над пяльцами сиживала. А токмо намедни моченьки не стало. В глазах колотьё… Круги огненные… А то и вовсе темно сделается…

— Стало быть, огорчение моё тебе нипочём! — вскинулась Наталья. — Стало быть, покрывала к свадьбе не будет!

— Воля ваша, матушка графинюшка, а нету мочи. Вовсе не вижу глазами, — растерянно твердила Марфутка.

Наталья часто задышала, распаляясь гневом. Но спохватилась, не желая при женихе кричать и ногами топать.

— Лучшее покрывало из всего приданого! — проговорила она с горечью.

Граф Морков искоса наблюдал за невестой. Отметил про себя, как выражение своевольного гнева исказило её пригожее личико, как резок и неприятен стал её голос. Но не эти сделанные им открытия занимали его.

Ираклий Иванович Морков, родом из новгородских дворян, выдвинулся при императрице Екатерине не красотой, не статью, как многие из вельмож того времени. Он был боевой офицер. Отличился при взятии Измаила в турецкую войну, графский титул, генеральские эполеты, богатые поместья заслужил военным талантом и личной храбростью.

Как все люди, которые собственными усилиями добились богатства и почестей, граф Ираклий Иванович был самоуверен, упрям и властолюбив. Но хозяином, помещиком был он разумным, то есть действовал по правилу: чтобы скотина хорошо работала, надо её содержать в чистоте и тепле, кормить досыта.

— Уведи девку, — сказал он Панфиловне. — Её сиятельство решение своё после объявит.

Когда обе вышивальщицы вышли, граф усадил невесту в кресла, подал воды:

— Успокойтесь, ангел мой. Эдак ведь недолго и до нервического припадка…

— Нет, какова негодница! — плачущим голосом пожаловалась Наталья. — В полное расстройство меня привела.

— Натали, — продолжал граф, — дайте девке отдых. Искусных мастериц беречь надобно. Слыхивал я, от чрезмерной работы вышивальщицы слепнут, а от сего хозяйству урон. Ты холопа усердного пожалей в болезни, он тебе впоследствии времени втрикрат отработает.

Наталья вздохнула:

— Золотое у вас сердце, Ираклий. Будь по-вашему.

По ступеням террасы поднимался управитель. Обычно спокойное лицо его выражало растерянность и волнение.

— Что тебе? — несколько удивилась Наталья Антоновна.

— Просьбишку до вас имею-с, ваше сиятельство, — поклонился управитель. — Наслышан я, его сиятельство Ваську мово отписать вам изволили?

— Отписал.

— Так я просьбишку имею-с…

— Нет, нет, не проси, — перебила Наталья Антоновна. — Я твоего Ваську никому не уступлю.

— Не об том речь, матушка графинюшка. Разлука — что! Разлуки не миновать. Мы люди подневольные. Об другом просьбишка. Васятка мой большую прилежность к художеству оказывает. Так в науку бы его.

— И просить нечего, — вмешался Морков. — Мы с графиней безо всякой просьбы твоей положили Васю в науку отдать.

Суровое лицо управителя помолодело.

— Да-да, — подтвердила графиня. — Отправим Васятку в Петербург на выучку к кондитеру графа Завадовского.

— К кондитеру?! — горестно изумился Тропинин.

Графиня вспыхнула:

— Что ты о себе возомнил? Или сыну твоему непристойно кондитером быть?

— Матушка графинюшка, у Васьки к рисовальному делу отменный талант. Из него толк большой будет вашим сиятельствам на потребу. — Он вынул из-за пазухи аккуратно завёрнутую в кумачовый платок тетрадь. — Сами извольте взглянуть — всё его рука.

— И глядеть не стану, — сказал Ираклий Иванович. — Крепостной — да в рисовальщики! Ну рассуди ты сам, чудак этакой, на что мне в хозяйстве рисовальщик понадобится? У нас в кондитере надобность. А в рисовальщике какой прок?