После лечения грязью мне прописали солнечные ванны. Мы с мамой уходили подальше от набитого людьми пляжа и устраивались на песке возле палатки, в которой жили какие-то экспедиционные работники. Чем они занимались, я не знал, потому что внутри не был, видел только, что они из моря приносили горсти морских камушков и ракушек.

Когда становилось слишком жарко, я подбирался к палатке, и тени, которую она отбрасывала, мне было довольно, чтобы отдохнуть от своих ванн. За стенкой палатки обычно шел малопонятный разговор, из которого я улавливал только отдельные, часто повторяющиеся слова:

— Стрикателля — двадцать, навикуля — сто, еще навикуля сто, стрикателля — тридцать три, амфиплевра — двадцать, стрикателля — семьдесят...

Шли дни, и каждый день повторялось то же. Мне стала надоедать эта монотонная болтовня, а «стрикателля» вообще осточертела. Еще бы, каждый день послушай-ка слово «стрикателля» сто раз подряд. Говорят, в средние века пытка в тюрьмах была такая: человеку целый день твердили одно и то же слово, и он, в конце концов, сходил с ума. Я совсем было решил распрощаться с тенистой палаткой и поднялся, чтобы уйти, но нечаянно задел за стенку. Брезент прогнулся, и внутри что-то с шумом рухнуло.

— Эй, сосед, — крикнули изнутри, — аккуратней, ты нам все тут нарушил.

— Извините, — сказал я через брезент, — я нечаянно. Может быть, вам помочь чем-нибудь?

— Помоги, — обрадовались в палатке, — пойди в море и принеси нам морских камушков.

Я помчался в воду и принес им две горсти камней. Теперь я мог заглянуть внутрь палатки. Там сидели трое научных работников, стояли микроскопы и склянки с жидкостью.

— Зачем вам камушки? — поинтересовался я,— и что это за надоедливые слова вы произносите, то стрикателля, то навикуля?

Обитатели палатки засмеялись:

— Надоедливые, говоришь? Так тебе и надо, не будешь подслушивать. Ну, ладно, за такие хорошие камни, что ты нам принес, все тебе расскажем. И все покажем.

Они взяли один из моих камушков, поскоблили его пинцетом и то, что наскоблили, положили под микроскоп.

— Записывай, — скомандовала одна из обитательниц палатки, — навикуля — сто двадцать «кораблей», один лучше другого. Целый флот! У тебя счастливая рука, молодой человек, мы еще ни разу так много не находили.

Я не мог разделить их восторг по поводу кораблей навикули, потому что не знал, о чем идет речь. Наконец, они успокоились и дали мне взглянуть в микроскоп. Что я там увидел!.. Крошечные кораблики плыли по туманному морю микроскопа Их было много, но все они были скроены по одному образцу. Этот парад кораблей мне очень понравился.

На моих камнях оказались не только кораблики навикули. Тут были самые разнообразные существа, и все они оказались водорослями Каждый кораблик — одна клеточка водоросли. И чем больше разных водорослей на камешках — тем чище вода в море. На одном из моих камней насчитали 50 разных видов водорослей. Это значит, что вода здесь очень чистая, — так сказали мне научные работники.

А когда вода сильно загрязнена, тогда вместо многочисленных чистолюбов разрастаются водоросли-грязнули. Их бывает не много видов, но каждый вид нужно хорошо знать.

Если хорошо знаешь водоросли, то, взяв камушек со дна моря, можно без всяких там химических анализов сказать — чистая вода в море или грязная, можно в ней купаться или нет.

Когда я все это узнал, то слова «стрикателля» и «навикуля» приобрели для меня иной смысл. Они перестали быть надоедливыми. Теперь эти слова для меня звучали, как лучшая музыка, потому что я знал: на том берегу моря, где я купаюсь, много разных водорослей, и вода очень чистая.

И когда я забредал в море, я чувствовал, что рядом со мною флотилия крошечных корабликов навикули, которая всегда мне пошлет сигнал тревоги, если вода в море станет негодной для купания.

Когда я хорошенько поправился, задумали мы с мамой съездить на Сиваш. Сиваш я давно мечтал увидеть. Столько приходилось читать, как наши войска пешком переходили через этот залив. Мы сели в автобус, который высадил нас у небольшой деревушки на берегу. Был уже вечер, и пока мы устроились с жильем, стало совсем темно.

Но я не удержался и помчался к Сивашу. В лицо пахнул соленый теплый ветерок. Вода — как парное молоко — как тут не выкупаться. Вернувшись домой, я разделся и хотел было броситься в постель, как мама вдруг всполошилась:

— Что это с тобой? Ты не болен ли?

— Нет, — говорю я ей, — я вполне здоров.

— А почему ты оранжевый? — испуганно говорит мама, и голос ее дрожит.

— Я оранжевый?

Хватаю зеркало и смотрю со страхом на себя. И верно. Кожа покрыта оранжевыми пятнами. Может быть, у меня рожа? Мама говорит, что при роже кожа становится красной. Наш разговор слышит хозяйка и входит в комнату. Увидев меня, она разражается громким смехом.

— Почему вы смеетесь? — нервничает мама, доставая градусник, — у ребенка странная сыпь...

Хозяйка перестает смеяться и объясняет, в чем дело.

— Это он купался в заливе. У нас там всегда летом вода красная. Столько этой краски, что можно отцеживать и делать витамин «А».

— А что это за краска? — не унимается мама, — может быть, анилиновая?

— Что вы. Это водоросль. По научному ее зовут дуналиеллой, а мы дунькой называем.

Когда я проснулся утром, то сразу помчался к заливу. Солнце уже взошло, и весь залив сиял оранжевым цветом, точно в него налили вместо воды морковного сока. Было и красиво, и интересно. Интересно потому, что из дуналиеллы добывают тот же витамин «А», что и из моркови. Непонятно одно: почему эта водоросль растет только здесь, а по всему Черному морю не встречается.

Но об этом я узнал уже по дороге домой, когда мы проезжали через Западную Сибирь. Пассажир, ехавший в нашем купе, услышал про мои крымские похождения и про то, как я стал оранжевым.

— Ну, тебе еще повезло, — сказал он, включаясь в наш разговор. — А я вот однажды был вишневым.

Он поманил меня к окну и показал рукой в сторону горизонта.

— Вон там есть два озера в Кулундинской степи. Одно из них — Вишневое, другое Розовое.

— Тоже из водорослей?

— Тоже.

— А вы что, ботаник? — не удержался я и спросил его, почему в одних озерах растут оранжевые водоросли, а в других — нет.

— Я далек от ботаники. Но я работаю на заводе, где делают соль. Соль мы черпаем из такого вот соленого озера. А оранжевые водоросли нам мешают, потому что они как раз и растут в самых соленых озерах, где никакие другие растения не осмеливаются появляться.

— А как вы думаете, — вспомнил я про Сиваш, — почему в Сиваше полным полно оранжевых водорослей, а в остальном Черном море нет?

— Вот чудак, — засмеялся сосед, — в Сиваше ведь вода намного солонее, чем в море. А чуть стала вода более пресной, их мигом вытеснят другие водоросли. Это даже нам, солеварам, хорошо известно.

Вскоре мы доехали и до Иркутска. Я пошел в школу. Приехал и Степка из своей Средней Азии.

Денег, правда, мы заработали не так много, но порассказать было что.

Мария Петровна, наш классный руководитель, узнав про наши путешествия, попросила рассказать о них на ботаническом кружке. И тут случилось то, чего мы не ждали. Нам не поверили. Не поверили, что у нас были все эти встречи с водорослями.

— Врут они все, — кричали ребята один громче другого. — Где это бывает, чтобы водоросли попадались на каждом шагу? Это все они придумали, чтобы интереснее было.

Мы и сами со Степкой удивлялись, почему нам так везло на встречи с водорослями, будто их кто-то нарочно расставлял на нашем пути.

Нас выручила Мария Петровна, Когда шум поутих, она предложила пригласить на следующее заседание кружка кого-нибудь из родителей. Пусть они расскажут о своих встречах с водорослями.