— На то и дан нам разум, — толковал я, — чтобы мы думали, много думали, стремились распознавать будущее… В хронике записано: „Способность предвидеть неизбежное избавляет народ от напрасного героизма“. Сегодня вам об этом напоминаю. А теперь пошли спать, и быстрым шагом, а то у меня замерзли ноги.

Уже довольно давно друзья, чтоб согреться, топали ногами, так что поскрипывал снег. Мороз крепчал: небо вдруг очистилось и высоко в небе зароились звезды.

— А что теперь делать? Только и остается надеяться? — мяукнул озабоченный кот.

— Скоро полночь. Пора спать, отдохнуть после тяжелого дня, — уговаривал я их, обнимая и тихонько подталкивая к воротам парка. — Завтра начнем беседы с жителями Блабоны, разъясним, что изгнание чистюль, освобождение замка — это лишь мнимые перемены, едва половина пути… Необходимо добраться до акиимов, обуздать их произвол, а их трудно распознавать — они в первых рядах борцов со злом, чтобы расследование преступлений против них не обернулось. Завтра встречаемся в беседке, как раньше, но теперь — при свете солнца, в самый полдень… Обсудим окончательный план действий.

Я говорил громко, упоенный воздухом свободы, после духоты подземелья морозная свежесть ночи ударила в голову. Хотелось бежать, раскинув руки в уверенности, что не наткнешься на стену или наглухо запертые ворота.

— А куда вы пойдете спать? — забеспокоилась Виолинка. — Нелегко устроиться на ночлег в такую пору… Народ бунтует. Страшные блохи цыгана Волдыря разбежались по закоулкам. Люди позапирались в своих домах и выжидают, что принесет завтрашний день.

— Я переночую у почтенной вдовы, что живет рядом с кладбищем. Давно похороненная собака бережет ее покой куда более бдительно, чем бульдоги, ведь снег не скрипит у нее под лапами, — рассказывал я таинственно. — Кидается на злоумышленника, кусает за ноги, тормошит за брючину… Стоит мне свистнуть, тотчас же явится, и тогда горе предателям.

Тут Мышик призывно засвистел.

— Что-то шевельнулось! — У кота шерсть поднялась дыбом. — Там! В кустах!

Холодом повеяло на нас: там, куда кот показал лапой, на фоне звездного неба снег начал горбиться, словно вырастал огромный дождевой гриб, смутно замаячила какая-то фигура.

— Стой! Стреляю! — крикнула Виолинка и, прежде чем я успел ее удержать, спустила курок пистоли. Белую фигуру как ветром сдуло. Напрасно всматривались мы в темноту, от лучистых звезд только слезились глаза… Никто из нас не спешил проверить, кто лежит в снегу, кого уложил неожиданный выстрел.

— Вперед, храбрые вояки! — съехидничал Бухло.

Мы двинулись, растянувшись один за другим, кот да и я сам боялись увидеть нечто страшное, непонятное, вызывающее дрожь омерзения.

— Я боюсь, — запищал Мышик, притулившись в кармане к моей ладони, совал мордочку между пальцами, словно искал укрытия от неведомого.

Бухло шел на несколько шагов впереди нас, вдруг он наклонился и поднял белое полотно.

— Вот, принцесса, и шкура спугнутого врага!

— Кто же за нами подсматривал? — забеспокоился Узелок, а брат-близнец быстро добавил:

— Посветите мне, наверняка остались следы!

Зажгли фонарь, снег заискрился.

— Неужели новые власти уже нуждаются в доносчиках? — удивился артиллерист.

— Не будь, дружище, наивным! Всякая власть использует доносчиков, охотно получает тайные сведения, платит за них, а на виду от них открещивается, — вспомнил я поучения Директора. — Смотрите! Следы…

В снегу явственно отпечатались раздвоенные копыта, а на месте, где Бухло поднял белое маскировочное полотно, виднелась горстка свежих бобов, видно, соглядатай со страху обделался.

— И опять козлик! — удивились все, узнав следы. — Интересно, чье поручение он выполняет?

— А не по привычке ли? — задумался я, погасив фонарик. — Директор приказал еще месяц тому назад, и он выполняет задание, ежели никто не велел оставить начатое дело.

Открытие соглядатая омрачило нашу радость. Мы быстро распрощались. Трудно предсказать, чем закончится ночь, что таит темнота. Для верности изменили место встречи — решили собраться на кладбище, в тот же час, около памятника на могиле капрала Марцина Типуна. Мне так даже удобнее, совсем близко от домика старушки — побольше поработаю, доведу хронику до последних событий, чтобы позднее писать прямо по горячим следам, а рассказать накопилось о чем, ведь перерыв затянулся на несколько недель.

На этот раз мой нюх не подвел, и друзья спаслись от ареста, ибо назавтра весь замковый парк окружила стража, а в беседке притаились несколько ретивых молодых людей. Один из них не умел обращаться с пистолью и подстрелил кого-то из своих коллег. В приступе страха мог и в нас выпалить, не измени мы место встречи. Такие молодые и для самих себя небезопасны.

А в ту ночь обрадованная старушка встретила меня на пороге. Не успел постучаться, дверь широко распахнулась, и я остановился, ослепленный светом из кухни.

— Что так поздно? — семенила она рядом. — Меня уже и сон сморил, и беспокоиться начала, да моя собака все хвостом виляла, вертелась у двери, я и поняла, что вы все-таки придете… Собачка стережет вашу хронику, гордится таким поручением.

Я поцеловал старушке руки, а она по-матерински прижала к себе мою голову и холодными губами прикоснулась к моему лбу.

— Фу, как от вас разит сивухой. Или вас в камере водкой поили, чтоб развязался язык?

Я обмахивался ладонью, отгоняя неприятный запах. Рассказал, что площадь бурлит радостью, пылают костры, вокруг них молодежь поет патриотические песни. Из самых тайных подвальных закутков выкатили бочонки с самогоном и угощают прохожих, отказаться неудобно. Ведь подозрительно, коли не разделяешь всеобщего ликования. На вынесенных из дворов садовых столах резали сыры, ломали колбасы. Вдруг оказалось, что всего вдоволь. Ножами, заточенными о ступени ратуши, нарезали тонкими ломтиками ветчину, темную, основательно прокопченную… Мне пришлось задержаться, выпить за мужественных блаблаков и солидно закусить, благо наконец было чем.

— А я приготовила ужин. Сама не ела, гостя ждала, в дверь то и дело выглядывала.

Уверяю вас, мои дорогие, и с этим настоящим, чуть припоздненным ужином я справился на славу. Умял сковородку русских пирожков, румяных, с хрустящей корочкой, поджаренных на шкварках из грудинки. Одну шкварку спрятал для Мышика в утешение за потерю Короны. Увы, не пришлось отдать ему шкварку…

Я подробно рассказывал о штурме замка, будто диктовал события в летопись. Стакан чая рубинового цвета и розетка с терпким кизиловым вареньем, которого никто уже не делает, так много с ним возни… Наслаждаясь тишиной уютного дома, потрескиванием догорающего в печи хвороста, медленным тиканьем часов и ароматом уже третьего стакана чаю, я обещал себе встать на рассвете и одним махом настрочить несколько страниц, чтобы догнать, а то и опередить удивительные события в Блабоне.

К сожалению, все повернулось иначе. Разумеется, я написал собственной рукой все то, что вы до сих пор прочитали, но сделал это значительно позднее, уже освоившись со своей новой тюрьмой, в которой оказался назавтра.

Декабрьские ночи тянутся долго, темень гнетет, будто гора угольной крошки. Тут не поможет и полная луна, похожая на дырку, бережно отогретую дыханием на морозном стекле, поросшем пальмовыми листьями. Я проснулся было на туманном рассвете, истекающем кровавым багрянцем, но недостало ни охоты, ни сил вылезать из благоухающей лавандой постели. После жестких тюремных досок так блаженствовалось в удобной постели, что я опять заснул.

А позднее грубо заколотили в дверь. Когда я отодвинул засов, меня тотчас же начали подгонять: одевайся быстрее, тебя ждут.

— Кто вы такие? Кто меня ждет ночью, когда все честные люди сладко храпят в своих постелях?

— Вот-вот. Честные могут и поспать. Мы вот по ночам на ногах, а тоже не прочь бы поспать. И нам уже пора… Вот только передадим вас в руки правосудия — и по домам. Вас и так долго не будили, потому что делали обыск. Книгу, правда, не нашли.