— Я все равно не двинусь с места, пока всего от вас не услышу.

— А если я смогу убедить вас, что вы сами и ваш будущий ребенок в опасности, вы уедете сегодня же к отцу?

— Если сочту это необходимым.

— Мама, — снова вмешалась Дамарис, — прошу тебя, не надо!

— Так ты все еще боишься, Дамарис?

— Ты и сама ведь боишься!

— Да, — сказала миссис Смит, — но я думаю об этом ребенке… и о ней. Мы же не можем стоять в стороне и смотреть, как они будут погибать, разве не так? В такой момент мы должны думать не о себе, а о ней.

Я начала терять терпение.

— Господи, ну объясните же мне, наконец, что все это значит!

Поколебавшись еще мгновение, миссис Смит наконец собралась с духом и начала свой рассказ.

— Я вышла замуж против воли своей семьи. У меня было свое собственное небольшое состояние. Как вы знаете, когда женщина выходит замуж, ее состояние переходит в распоряжение мужа. Моему мужу нужны были деньги — ради них он на мне и женился. Я его боготворила. Он был талантливым и преданным своему делу врачом, и я мечтала ему помогать. Его так любили все его пациенты… Он забывал о себе, заботясь о них. Но на самом деле было как бы два доктора Смита. Один из них был тот, который неизменно очаровывал своих друзей и пациентов, а другой — это тот, каким мы его знали дома. Это были два разных человека. Ему нравилось играть роль заботливого доктора Смита, но ведь не мог же он ее играть постоянно, правда, Дамарис?

Дамарис пробормотала в ответ:

— Ну, пожалуйста, мама, не надо… Если он узнает…

— Видите ли, — продолжала миссис Смит, — он считает себя не таким, как все остальные смертные. Ему вскружило голову то, что он добился таких блестящих успехов, при том, что начал свою жизнь он безвестным и никому не нужным сиротой. Я тоже восхищалась этим — поначалу… Но очень скоро ему надоело играть свою роль ради меня одной, и наши отношения резко изменились. Это произошло перед тем, как родилась Дамарис. А после этого стало еще хуже. Он был в ярости оттого, что родилась девочка. Он мечтал о сыне, в котором он хотел увидеть повторение самого себя. Дамарис очень рано научилась понимать его. Помнишь, Дамарис, как ты весело играла, пока его не было дома, а услышав его шаги, прибегала ко мне и съеживалась от страха у меня под боком, помнишь?

— Он с вами жестоко обращался? — спросила я.

— Не физически, нет — это было бы не в его стиле. Но он меня ненавидел. А как могло быть иначе? Ему ведь нужны были только мои деньги, а после того как он их получил, а я к тому же еще не оправдала его надежд и так и не смогла родить ему сына, я превратилась для него в ненужную обузу. Все эти годы тоски и ужаса… Не знаю, как я их пережила.

— Значит, это доктор Смит угрожает мне! Но почему… ради чего?

— Сейчас поймете. Я как-то встретилась с его приемной матерью. Она живет недалеко отсюда в маленьком коттедже на вересковой пустоши. Ей подбросили его младенцем. Его произвела на свет молодая цыганка, которая на некоторое время ушла из своего табора, чтобы получить место посудомойки на кухне в Киркландском Веселье. Она была замужем за цыганом, которого звали Смит. Но когда родился ребенок, он ей оказался не нужен, и она подкинула его. Какое-то время девушкой был слегка увлечен сэр Мэттью. Я не знаю, была ли она его любовницей, но Деверел совершенно убежден, что была, и, более того, он уверен, что он сам есть никто иной, как незаконнорожденный сын сэра Мэттью от этой связи. Теперь вы понимаете?

— Да, начинаю кое-что понимать.

— Так вот, когда сэр Мэттью дал ему деньги на образование и помог ему стать врачом, Деверел окончательно вбил себе в голову, что он его сын. Он женился на мне, и когда родилась дочь, назвал ее Дамарис, потому что Рокуэллы, по традиции, всегда выбирают имена для своих детей из Библии. Но ему все-таки был нужен сын. Он был одержим идеей увидеть своего сына хозяином Киркландского Веселья. И поэтому… — Миссис Смит на секунду умолкла и посмотрела на Дамарис, которая тихо плакала. — Я должна рассказать ей об этом, родная, — пытаясь ее успокоить, сказала она ей. — Я давно должна была это сделать, но ты знаешь, как мы всегда боялись его гнева.

— Прошу вас, продолжайте, — взмолилась я.

— После нескольких выкидышей меня предупредили, что дальнейшие попытки родить для меня опасны, но муж хотел сына, и я сделала еще одну попытку. Ребенок — мальчик — родился мертвым, а я с тех пор стала инвалидом. Только представьте себе, как он меня возненавидел! Я думаю, что, если бы не Дамарис, он нашел бы, как от меня избавиться. — Она протянула руку и нежно погладила дочь по волосам. — Понимаете, он не может быть уверен, что Дамарис не выдаст его, если он попытается меня убить. — Снова повернувшись к дочери, она сказала: — Так что видишь, моя родная, он в какой-то степени тоже в нашей власти. — Затем она продолжила, опять обращаясь ко мне: — Моя последняя беременность была четыре года назад, а до этого, хотя особым здоровьем я и тогда не отличалась, я все-таки участвовала в жизни нашей округи и даже сыграла роль монаха в костюмированном действе в аббатстве. Рясу, в которой я выступала, я сохранила на память о том времени, когда в моей жизни еще была какая-то радость. И все это время она была здесь, однако пару месяцев назад она исчезла.

У меня перехватило дыхание.

— Так, значит, это был он — в вашей рясе!.. Но зачем же Дамарис помогала ему? — спросила я с упреком.

— Он заставил меня, — всхлипывая, еле слышно прошептала Дамарис. — Он сказал мне, что я должна делать. Мы всегда делали всё, как он говорил. Мы никогда не решались ослушаться. Он мне велел тогда повести вас через развалины, но не слишком быстро, чтобы он успел оказаться там раньше нас. И он сказал, что я должна буду притвориться, что не видела никакого монаха… Между развалинами и домом есть подземный ход. Он его еще в детстве отыскал. Через него он прошел, когда появился ночью в вашей комнате.

Теперь, когда я узнала основные факты, всё случившееся за последнее время сложилось в ясную картину. Сразу стало понятно, как он всё это задумал и как исполнял. У меня вдруг стало необыкновенно радостно на душе — желание, загаданное мною у колодца в Несборо, сбылось: это не был Саймон.

— Но все-таки для чего он все это затеял?

— Его тайная мечта — жить в Киркландском Веселье. Ребенком он смотрел как приезжали и уезжали гости, как летом устраивались праздники в саду и как зимой все весело катались на коньках; он заглядывал в окна, когда в доме давались балы. С тех пор он помешан на Киркландском Веселье, и к тому же, считая себя сыном сэра Мэттью, он свято верит в свою принадлежность к семье Рокуэллов и в свое право жить в их доме. Как только он понял, что сына у него не будет, он решил, что путь в этот дом ему должна проложить Дамарис, выйдя замуж за Люка.

— Но как он может быть уверен, что это произойдет?

— Моя дочь обладает редкой красотой. Я не думаю, что Люк к ней безразличен. К тому же их вечно сводили вместе. Так или иначе я уверена, что он нашел бы способ настоять на их браке. Он всегда умел раскапывать разные секреты в жизни людей и при случае пользоваться ими, чтобы чего-то добиться. Я не удивлюсь, если он дознался до какой-нибудь маленькой личной тайны сэра Мэттью или миссис Грентли. Так что все было бы так, как он хотел… Тем более, что у Габриэля и вправду было слабое здоровье, и доктор объявил, что у него плохое сердце, как и у его матери, которая от этого умерла. Может, у Габриэля было на самом деле здоровое сердце, а может, он просто готовил почву для его внезапной смерти… Всего я, конечно, знать не могу. Но когда Габриэль женился, он превратился в прямую угрозу планам Деверела. Он стал бояться того, что собственно и случилось, — вашей беременности. До того, как он о ней узнал, главной преградой был Габриэль, а вы для него значения не имели. И вот Габриэль внезапно погибает…

— Нетрудно понять, как именно, — сказала я мрачно, пытаясь представить себе, что произошло той ночью. Единственное, чего я не могла знать наверняка, так это то, почему в тот момент Габриэль оказался на балконе. Заманил ли его туда как-то доктор или же он просто, как это часто делал, вышел подышать воздухом перед сном? В ту ночь уже не было Пятницы, чтобы предупредить его о том, что на балконе кто-то прятался… Дальше все понятно: когда он подошел к парапету, доктор подкрался сзади, быстро зажал ему рот рукой, приподнял его и перекинул вниз. Самоубийство показалось всем правдоподобным объяснением.