Теперь мы много говорили о его доме, который, по моему настоянию, он подробно описал мне. Я заставила его рассказать мне и о его семье. Я узнала, что у него, как и у меня, нет матери — она умерла при его рождении, но что у него есть сестра, которая на пятнадцать лет его старше. Она вдова, и у нее есть семнадцатилетний сын. Отец Габриэля очень стар — ему было почти шестьдесят, когда он родился, матери же было сорок, когда она родила его.

— Некоторые слуги говорят, что я убил ее своим появлением на свет, — сказал мне Габриэль.

— Какая глупость! — воскликнула я, представив себе, как такие слова должны были ранить его, когда он их услышал. — Как же можно такое говорить!

Габриэль засмеялся, взял мою руку и крепко сжал ее в своей. Затем он сказал:

— Вот видите, я не могу без вас. Вы нужны мне… Вы защитите меня от тех жестокостей, которые мне говорят.

— Но ведь вы уже не ребенок, — сказала я с некоторым раздражением, тут же поняв, что оно идет от моего желания защищать его: я хотела сделать его сильнее, чтобы он избавился от страха и уязвимости.

— Иногда люди остаются детьми до самой смерти.

— Что же вы все время говорите о смерти! — воскликнула я.

— Я просто хочу насладиться сполна каждой отведенной мне минутой.

Я не поняла, что он хотел этим сказать, и снова начала расспрашивать его о семье.

— Домом управляет моя сестра — Рут, и так будет, пока я не женюсь. Потом, конечно, хозяйкой дома станет моя жена, потому что я единственный сын, и рано или поздно Киркландское Веселье перейдет ко мне. Хотя на него может претендовать и Саймон…

— Кто такой Саймон?

— Саймон Редверс. Он что-то вроде кузена. Его бабушка — сестра моего отца, так что через нее он тоже Рокуэлл. Вам он не очень понравится, но вы нечасто будете его видеть. Между Киркландским Весельем и Келли Грейндж не очень-то теплые отношения.

Он говорил так, как будто не сомневался, что я выйду за него замуж и его дом станет моим. И я должна признаться, что его рассказы о доме вызывали в моем воображении очень заманчивые и романтические картины. Мне уже очень хотелось увидеть эту серую громаду, построенную триста лет назад, средневековые руины, которыми можно любоваться с балкона Габриэля, представляя себе монахов, блуждающих среди них.

Я чувствовала, что попалась, что уже не могла и не хотела думать о том, чтобы потерять его и лишиться всего того, что последнее время заполняло мою жизнь.

В один теплый и солнечный день я пошла погулять на пустошь с Пятницей и встретила Габриэля, который ехал верхом к нашему дому. Он соскочил с лошади, и мы сели, прислонившись спинами к большому валуну.

— Я не все сказал вам о себе, Кэтрин, — начал Габриэль.

«Наконец-то», — подумала я, решив, что он собрался с духом поделиться со мной тем, что его мучает.

— Я хочу, чтобы вы дали мне согласие, но вы до сих пор ничего мне не сказали, Кэтрин. Ведь я не неприятен вам, и вам со мной хорошо, разве не так?

— Конечно, вы не неприятны мне, и нам хорошо вместе. Если вы уедете…

— Вам будет не хватать меня, — перебил он, — но не так сильно, как мне будет не хватать вас. Я хочу, чтобы вы поехали со мной. Я не могу уехать без вас.

— Но почему вы так хотите, чтобы я поехала с вами?

— Почему? Но вы же знаете — потому, что я люблю вас и не хочу с вами расставаться.

— Да, но… может, есть и другая причина?

— Какая еще должна быть причина? — спросил он, но глаза его в этот момент смотрели в сторону, и я опять почувствовала, что он что-то от меня скрывает.

— Вы должны рассказать мне все, Габриэль, — сказала я.

Он пододвинулся ко мне и обнял меня.

— Вы правы, Кэтрин. Есть вещи, которые вы должны узнать, прежде чем принять решение. Без вас я не смогу быть счастлив… а мне недолго осталось жить.

— Что вы хотите этим сказать? — резко спросила я.

Он отстранился от меня и сказал, глядя прямо перед собой:

— Мне осталось всего несколько лет. Я получил свой смертный приговор.

Я рассердилась, потому что не могла выносить его постоянные разговоры о смерти.

— Перестаньте драматизировать, — сказала я, — и расскажите мне толком, что все это значит.

— Все очень просто — у меня слабое сердце. Это фамильная болезнь: мой старший брат умер от этого совсем молодым, моя мать умерла при родах от того же самого… Я же могу умереть завтра, через год или через пять лет… Говорят, что я вряд ли проживу дольше пяти лет.

Мне хотелось как-то утешить его, и он понял, что его слова поразили меня, поэтому он грустно добавил:

— Так что все это не очень надолго, Кэтрин.

— Не смейте так говорить, — сердито сказала я, вставая. Я была под таким впечатлением от его слов, что больше ничего в этот момент сказать не могла. Я быстро пошла к дому, и Габриэль отправился меня провожать. Ни один из нас до самого дома не сказал ни слова.

В эту ночь я почти не спала. Я ни о чем не могла думать, кроме Габриэля и его потребности во мне. Теперь мне было понятно, почему он с самого начала казался мне не похожим на других — потому, что я никогда раньше не встречала человека, приговоренного к смерти. У меня в голове звучал его голос: «Я могу умереть завтра, через год или через пять лет… Говорят, я вряд ли проживу дольше пяти лет…» Перед глазами же у меня стояло его грустное лицо, которое так часто при мне освещалось улыбкой. Я могу сделать его счастливым на то время, которое ему осталось, — только я. Как же я могу оттолкнуть человека, которому я так нужна?

В то время я была так неопытна, что не умела анализировать свои чувства. Но я была уверена, что мне будет не хватать Габриэля, если он уедет. Он наполнил мою жизнь, заставив меня забыть мрачность моего дома, и, кроме того, он показал мне, как приятно быть с кем-то, кто действительно интересуется мной и моей жизнью и кто искренне мной восхищается.

Возможно, я не была влюблена; возможно, жалость была тем, что определяло мое отношение к Габриэлю. Как бы то ни было, на следующее утро я приняла решение и согласилась стать его женой.

Оглашение нашей помолвки состоялось в церкви Гленгрина, и после этого Габриэль уехал домой, чтобы, как я полагала, известить своих родных, а я начала готовиться к свадьбе.

Мой отец, у которого Габриэль перед отъездом по всей форме попросил моей руки, был несколько ошарашен таким поворотом событий. И не сразу дал свое согласие, напомнив Габриэлю о моей молодости и о краткости нашего знакомства. Я, разумеется, предвидела эти возражения, поэтому вмешалась в их разговор и сказала отцу, что решила выйти замуж и не собираюсь отступать от данного Габриэлю слова.

У отца был очень растерянный вид, и я поняла, что он жалел об отсутствии дяди Дика, с которым привык советоваться обо всем, что касалось меня. Тем не менее, видя, что я настроена решительно, он в конце концов благословил нас, задав Габриэлю принятые в таких случаях вопросы о его состоянии и собственности. Ответы моего новоиспеченного жениха его более чем удовлетворили, я же, со своей стороны, впервые осознала, что мне предстоит войти в очень богатую семью.

Мне очень хотелось, чтобы поскорее приехал дядя Дик, так как мне трудно было себе представить, что моя свадьба состоится в его отсутствие. Кроме того, он был единственным человеком, с которым я могла бы поделиться своими чувствами, будучи уверенной в том, что он не только поймет их, но и поможет мне самой в них разобраться.

Я сказала Габриэлю, что хотела бы дождаться приезда дяди, но он и слышать не хотел о том, чтобы откладывать нашу свадьбу. Я не стала с ним спорить, потому что понимала, что его нетерпение — не прихоть, а естественное состояние человека, которому недолго осталось жить.

Я не могла устоять перед тем, чтобы не написать Дилис. Однако, промучившись над письмом, в котором я пыталась описать свои чувства, я порвала его и ограничилась кратким извещением о помолвке и приглашением на свадьбу.

Фанни была настроена очень скептически. Она, естественно, не одобряла поспешности, с которой я собиралась вступить в брак. Она бурчала себе под нос пословицы типа «женился на скорую руку, да на долгую муку» и тому подобное, но, тем не менее, изо всех сил хлопотала, готовясь к свадьбе, чтобы «не ударить лицом в грязь» перед моими новыми родственниками.